Хмельницкий. Книга первая - Иван Ле

7

Вызванный в управление подстаросты, молодой казак Иван Сулима влетел в служебное помещение, словно за ним гнался сам Мухамед Гирей.

— Куда так торопишься, казаче, или от долгов бежишь, что так запыхался? — спросил подстароста.

— Да нет, уважаемый пан подстароста, в Чигирине я никому ничего не должен, а от сенчанских… думаю, что убежал. Джура вашей милости сказал, что вы звали меня, — тяжело дыша, ответил казак.

Шапку он снял еще при входе в комнату, а сейчас приглаживал рукой белокурые с шелковистым блеском волосы. Бросил косой взгляд на Богдана, оценивая его выправку. Потом посмотрел на саблю, по-дружески, искренне улыбнулся.

— Ну вот, знакомьтесь, хлопцы. Сегодня, Иван, я освобождаю тебя от дозора на башне. Наш сын Зиновий-Богдан приехал сюда, и его нужно познакомить с чигиринскими укреплениями. Поведешь его в крепость и покажешь, как мы подготовились к отражению нападения неверных. А завтра пойдешь вместе со своими товарищами в глубокий дозор…

— Будет исполнено! Так сейчас и пойдем, пан Зиновий-Богдан…

— Погоди. Богданом его окрестила одна хорошая женщина, муж которой погиб в борьбе за народное дело! Так вот что, Иван: в дозор возьмешь о собой таких, как и ты сам, молодых казаков: Семена, который сегодня несет охрану у главных ворот, и еще двоих подберешь из молодежи. Лучше бери чигиринских, а не пришлых. Ну, и одного нужно взять из старых казаков — разрешаю взять Тараса, пушкаря. Он постарше, опытнее, хотя по характеру совсем юноша. В дозоре ты будешь старшим, но прислушивайся и к советам Тараса.

— Разрешите, ваша милость, донца Кирилла тоже взять с собой. Всадник он бывалый — на случай, если бы нам пришлось догонять неверного.

— Если ты хочешь взять донца, тогда оставь Тараса. Двоих пушкарей не могу отпустить. А с Зиновием ведите себя просто, по-дружески, без церемоний. Ведь не служить, а гулять пойдете с ним, — посоветовал подстароста напоследок.

— Об этом не беспокойтесь, ваша милость. Выйдя за двери этой комнаты, мы сразу найдем общий язык… — смеясь, ответил Сулима.

— Ну идите. Не задерживайся, Зиновий, обедать будем в Субботове, а то мать места себе не найдет, дожидаясь нас…

Богдан и Сулима, столкнувшись в дверях, расхохотались и с веселым смехом вышли на подворье.

«Кажется, найдут общий язык», — облегченно вздохнул подстароста, подходя к окну, из которого был виден весь двор. Сулима уже вел коня к воротам, рядом с ним шел такой же статный, хотя и значительно моложе его, Зиновий в своем малиновом кунтуше, придерживая левой рукой саблю. Отец ревниво сравнивал двух молодых воинов и с удовлетворением отметил, что даже в походке его сына чувствуется большая школа, которую он прошел. Он не торопился, как это делал Сулима, и в то же самое время не отставал от него. Видимо, больше говорил Иван, хотя Зиновий тоже не молчал. Когда поднимутся на крепостной вал Чигирина и перед их взором откроются пограничные просторы, сразу найдется у них тема для разговора.

— Найдут общий язык!..

Еще раз вздохнув, Хмельницкий отошел от окна.

В этих словах подстаросты звучала уверенность, что юноши подружатся и откроют друг другу свои самые сокровенный мысли. А именно это сейчас и необходимо его влюбленному сыну. Кто знает, может быть, они разберутся в сложных вопросах любви лучше, чем старый отец с его огрубевшим сердцем. У молодежи свой язык!

8

В день отъезда группы Ивана Сулимы в глубокий дозор в субботовской усадьбе Хмельницких еще до рассвета все были на ногах, Богдан уговорил мать, а она убедила главу семьи разрешить сыну выехать в Чигирин попрощаться с Сулимой. Богдан очень быстро сближался с людьми, и уже в первый день знакомства с Иваном настолько привязался к нему, что расстался с ним на крепостном валу, как с самым лучшим другом. В откровенной беседе с Иваном Богдан открыл ему свою душу, лишь о том умолчал, что его любимая девушка — монашка. Богдан рассказал о том, что девушка хотя и происходит из знатного рода, но очень проста и обходительна, что она убежала от своих родителей к тетке в Киев, отказавшись выйти замуж за высокого королевского пленника, московского князя. Однако о согретом теплом девичьего тела крестике, который она дала ему на прощание, ничего не сказал другу. Слишком святым был для него этот от души сделанный подарок девушки! Сулима сочувствовал другу, понимая, что его может постичь неудача. Ведь по своим летам Богдан еще не совсем полноценный жених, да и нет у него опыта в таких делах. А девушки в таком возрасте, в полном расцвете, всем нравятся. Да еще такая красавица, как Христина!

— А знаешь что: я согласен украсть для тебя Христину! — предложил горячий казак, узнав, что Богдану советовал поступить так же и киевский бурсак Кречовский. — Мне, изгнаннику, все равно… Одна дорога — на Сечь! А когда ты с ней обвенчаешься — тебе ничего не страшно… К тому же ты-то ведь сын подстаросты! Да что там говорить: украдем ее — и все!..

Предложение казака несколько успокоило Богдана. В час отъезда Сулимы в боевой дозор он должен был окончательно договориться обо всем со своим новым другом, а затем с его согласия открыть матери свои планы.

В эту ночь молодой человек почти не спал. И когда в доме все поднялись на рассвете, чтобы проводить Богдана с отцом в Чигирин, он не ждал, покуда мать придет будить его. Она застала сына уже одетым в казацкий жупан.

— Не вздумай, Богдась, тоже пойти в дозор! — робко напутствовала мать, чувствуя, какие катастрофические результаты принесло ее воспитание сына в славных традициях украинского казачества.

— Нет, нет, мамочка, я не пойду, — успокаивал Богдан мать, целуя ее холодную щеку. — Ведь у меня есть еще одно сито, сквозь которое трудно проскочить в дозорные вместе с Сулимой.

— Уже и сито какое-то… Непонятливая я становлюсь, а твоя наука у иезуитов сделала тебя, сынок, не то слишком умным, не то лукавым. Не понятны мне твои сита-решета, — улыбаясь, ласково говорила мать.

— Сита-решета, ха-ха-ха! А батя? Разве он отпустит меня из Чигирина? Мне приказано заниматься бумагами подстароства да составлять реестр наших воинов. Ни о чем другом я не смею и думать…

Однако предупреждение матери натолкнуло на мысль: почему бы и впрямь не поскитаться с Иваном какую-нибудь неделю. Ведь он не воевать поедет, а только в дозор! Почувствовать себя свободным воином в поле!..

— Зиновий! — донесся голос отца. — Зиновий, ты уже встал? А кто к нам приехал, посмотри! О, это хорошо, что ты уже на ногах. К тебе гость, пан Максим приехал вместе с твоими «крестниками», ждут тебя!

— Где Максим? — рванулся Богдан.

— Покуда еще во дворе, возле лошадей возятся. Сейчас вот и в дом войдут. Пойду встречу их как подобает…

— Ах, боже мой! Угостить-то людей нужно. Побегу к своим девчатам, — забеспокоилась Матрена. — Так как же теперь, Богдан, поедешь в Чигирин или нет? Ведь Максима-то не во дворе будешь принимать, как отец, а в доме.

— В Чигирин я поеду один, Зиновий. Ты оставайся с паном Максимом… — бросил отец, уходя.

В доме все засуетились, во дворе заржали расседланные лошади. Богдан, с трудом сдерживая растерянность и радость, пошел следом за матерью в большую комнату. Услышав ржание коней во дворе, бросился к широкому венецианскому окну и прильнул к стеклу.

В предрассветной мгле он увидел, как отец с непокрытой головой, с распростертыми руками подошел к стройному казаку, увешанному пистолями, пороховницами, саблей, и поцеловался с ним. Лицо его трудно было разглядеть, но силуэт Максима четко вырисовывался на сером фоне двора. В стороне стояло около десятка оседланных коней на поводу у казаков, а дальше, за двором, виднелась темная, подвижная масса вооруженных всадников. Оттуда доносились сдержанный говор, ржание коней и топот копыт.

Богдан вдруг подсознательно ощутил, каким несказанным счастьем было бы для него находиться в этом вооруженном отряде казаков, верхом на своем буланом коне. У него даже дух захватило от мысли об этом. Он закрыл глаза, чтобы лучше ощутить всю полноту чувств… трепет коня, возбужденного соседством множества всадников, приглушенное бряцание сабель и стремян, голоса джур, атаманов, хорунжих!.. И даль неизведанных, лишь копытами лошадей утоптанных дорог в стране кровавых столкновений и вдохновляющих побед — все это представлялось ему счастьем, непостижимым человеческому уму…

Не слышал он ни озабоченного голоса матери, обращавшейся к своим «девчатам» — пожилым женщинам и дворовым молодицам, ни разговора отца с прибывшими казаками. Только уловил, как уже на крыльце отец взволнованно спросил:

— Так, значит, пан староста вместе с поручиком могут прибыть сюда с минуты на минуту, раз такая беда стряслась…

— Нет оснований, чтобы пан подстароста мог делать такие предположения… Поручик, молодой и энергичный воевода Конецпольский, возможно, и поспешил бы приехать. Но он-то без войска. Два десятка крылатых гусар из личной гвардии гетмана Жолкевского — это еще не войско. Да к тому же Жолкевский назначил его в полк старосты Яна Даниловича, помогать ему и постоянно ставить в известность гетмана о том, что делается на кресах.