Хмельницкий. Книга первая - Иван Ле

— А вставай-ка, казаче, послушай своими молодыми ушами, что оно там творится. Будто бьют в набат в божьих храмах! Разбуди, сынок, жолнера…

— А малышей? — торопливо спросил Мартынко.

— Пускай их матери будят! Не испугать бы детей. Вишь, как гудит окаянный колокол… Буди скорее жолнера.

— Я уже и сам слышу, пан кобзарь. Тревога на пожар, или в самом деле Орда уже напала, чтобы черти ее побрали!.. — выругался жолнер.

Резко открылись плетеные ворота, треском своей пересохшей лозы заглушив слова жолнера. В проеме дверей появился силуэт женщины, послышался дрожащий голос Мелашки:

— Проснулись, вояки наши?

— Что там еще слышно, кроме звона колоколов, пани Мелашка? — спросил Богун, ощупью двигаясь на ее голос.

— Страшный шум слышится за пеленой тумана. Да разве за лаем собак разберешь… Будто прежде времени подымается солнце из-за Суды. Мартынко, сынок, тебе с дядей Карпом надо сию минуту спрятаться где-нибудь в кустах лозы на берегу Днепра или же на лугу. А может, добрались бы до Кытливских дубрав… Поторапливайтесь…

— А Ванюшка и Филимон? Я, мама, взял бы с собой и хлопчиков, посадил их на коня да и махнул бы в Кытлив или по ярам на север, в Лубны… Дядя с паном жолнером остались бы на хуторе хозяйничать, а вам, женщинам, в первую очередь бежать нужно да скрыться в оврагах-или-буераках… — как старший в доме распоряжался Мартынко, радуя этим свою мать.

Вдруг где-то на лугу со стороны Суды раздался выстрел. Следом за ним — отчаянный человеческий вопль. Человек смертельно ранен — захватчик или защитник? Две дворовые собаки Джулая лаем ответили на выстрел и человеческий вопль. Чаще и чаще разрезали пелену тумана глухие выстрелы. И волна человеческих криков, казалось, прорвала все преграды, разливаясь вокруг, нарушая утреннюю тишину.

— Это они! — уверенно сказал Богун, в то же время беспомощно оглядываясь и ища руками опоры. — Спасайте детей! Пану жолнеру надо укрыть женщин в прибрежных лесах. Большое вам спасибо! Бог отблагодарит…

— А вы? — испуганно спросила Мелашка.

— Да им, проклятым, будет не до меня, слепого! Останусь вместе с собаками дом стеречь. Наверное, веремеевчане будут защищаться, не пустят сюда проклятых иродов. Ну, айда скорее! Слышите, выстрелы уже с двух сторон доносятся! Еще не все погибло, мои родные, там идет бой. Айда, говорю! Лукия, отправляйте Ванюшку и Филимона с Мартынком. Побыстрее! Где Марина?.. В лес, в лес…

— Вещи брать, деду?

— Пропади они пропадом, эти вещи, господи боже милостивый! Хотя бы души свои спасли… Молодиц, молодиц, пани Мелашка, уводите побыстрее со двора. Слышите вон…

Шум боя, словно на конях, несся прямо на хутора. Собаки, поджав хвосты, жались к людям. Они уже и не лаяли, а только взвизгивали, рычали, испуганно посматривая на хозяев.

Мартынко торопливо вывел оседланного буланого на просторный двор. Успел заметить, как жолнер поспешно сажал двоих ребят на коней Джулая, а сам садился в седло заезженной в изнурительных походах лошаденки. А выехали ли они со двора — не видел.

Промелькнули в тумане острые шапки ордынцев. Словно гребни черных волн, разбушевавшихся на широких днепровских просторах, то выступали они из туманных облаков, висевших над землей, то снова исчезали в них. И почему-то вспомнились слова жолнера: «Злодея, может быть, сотня вооруженных янычар поддерживает в кровавом деле…»

Мартынко обеими ногами ударил коня в бока, отпустил поводья и сам, будто собираясь лететь, резко взмахнул руками. Буланый, как подхваченный ветром, понесся мимо густых кустарников прямо в степь. «Бежать надо в сторону, противоположную восходу солнца», — промелькнула мысль.

За спиной раздался выстрел и предсмертный визг большого рябого пса. Тут же юноша услышал конский топот за собою. Он надеялся, что это мчится следом за ним жолнер с двумя малышами. Но оглядываться и прислушиваться не было времени. Нужно было управлять буланым, бешеным животным, которое, застоявшись да еще почувствовав опасность, со страшным стоном мчалось сквозь туман. По лицу Мартынка ручейками стекала влага, охлаждая и отрезвляя его юную голову.

Страшный топот лошадей за спиной постепенно затихал, только отражались эхом удары копыт буланого. Мартынко прижался к холке коня, будто сросся со стремительно мчавшимся животным, и изо всех сил гнал его и гнал. Это, казалось, умножало силы лошади. Только брызги тумана плескали в лицо беглеца да свистел ветер. За этим свистом уже совсем не было слышно топота коней позади, терялись и другие посторонние звуки. Только вперед, врезаясь в молочный сумрак тумана, только вперед!..

5

Широкие просторы и ласкающий уют Субботова настолько пленили Богдана по приезде его из Терехтемирова, что в первые дни все его мысли, все его киевские впечатления сосредоточились на одном нежном воспоминании о Христине. Въехав в ворота субботовского подворья, очарованный раздольем и красотой его, он соскочил с коня, не зная, что делать и как совладать с собой. Ему хотелось тут же бросить поводья, плеть и стремительно бежать к Тясьмину. Или, может быть, выскочить за ворота, побежать босиком по большой хуторской дороге, чтобы в каждом дворе разрывались от лая собаки, чтобы встретиться с хуторскими ребятами, которые всегда донимали его своей молчаливой завистью, пряча за нею свою ненависть к «панычу». Теперь он сумел бы приблизить к себе ребят, раскрыть им глаза на окружающий их мир. «Паныч»…

Детское недружелюбие может перерасти в угрожающую враждебность, на всю жизнь отдалив их от него… Да ведь они уже не дети, а взрослые юноши, и, может быть, некоторые из них уже казаки. У них есть свои взгляды на жизнь, свое мнение о соседских парнях и о… «паныче», сыне подстаросты, который, вместо того чтобы работать так, как они, учится в коллегиуме, растет шляхтичем…

И вдруг он увидел, словно во сне, что на крыльце его ждет мать. Она немного похудела и осунулась, но такая же, как и прежде, ласковая и приветливая! Как молния мелькнуло в памяти лицо матери на барельефе, высеченное на камне искусной рукой Бронека. Такие же крупные слезы на щеках, такая же теплая материнская улыбка!.. То ли она замешкалась на крылечке, то ли у нее ослабели ноги, что она обеими руками держится за дубовые поручни…

— Мамуся! Да я вас… — бросился он к ней.

У Матрены подкосились ноги, она опустилась на тесаные новые ступеньки, провела рукавом по лицу. Богдан вихрем взлетел на крылечко, подхватив мать под руки. Она целовала кудрявую голову сына, а тот поднял ее на ноги, точно малого ребенка, и склонился ей на грудь.

— Мамуся, видите: я приехал! Да, теперь я сяду вот здесь, рядом с вами… Хотите, спою вашу… «Горы сыви, долыны шовкови», как когда-то вы мне пели. А зачем же плакать?..

— Да разве я плачу, сыночек мой? Радуюсь, Богдась, радуюсь!

— Это лучше. Будем радоваться вместе:

Го-оры сыви та горы ж то сыви,Долыны шовко-о-ви.Гэй, гэй, орлы про-олита-ають…

— Так же, мамуся? — заглянул он в заплаканные глаза матери.

В них светилась радость.

— Конечно, так, так:

О-орлы пролита-ають,На сынее мо-орэ та за чорнии хвы-ыли.Гэ-эй, гэй, пыльным о-оком грають…

Конечно, так. Вот и снова идут оттуда, из-за синего моря, страшные слухи. А ты приехал как раз… Пойдем в дом, чего же мы сидим. Тьфу, распелась на радостях, бог с ним, с этим морем! Прилетел, мой орленок, иди отдохни с дороги. А потом уже все, все расскажешь матери. Я почти семь лет жду этой беседы…

— А вы, мама, не обращайте внимания на эти слухи. Если что — поедем в Чигирин к отцу в крепость. Он всю дорогу рассказывал мне о том, как вооружены его отряды на случай нападения.

Так, поддерживая мать, и вошел в дом. Какими родными были эти комнаты, с висевшими на стенках вышитыми рушниками! Только на потрескавшейся, словно затянутой паутиной» иконе Георгия Победоносца поблекли краски. И образ богоматери в красном углу показался убогим в сравнении с ликом «мадонны» фра Филиппе Липпи, висевшим на стене мрачного кабинета Жолкевского в коллегии… Но зачем ему эти чужие мадонны?! Здесь родной дом с вышитыми рушниками, а в нем — «О-орлы пролита-ають…». Мать!

6

Страшные вести, шедшие от синего моря да из буджацких станов Орды, подняли на ноги жителей не только Левобережья, но и Правобережья Украины. Разве не бывало так, что полчища, двигавшиеся по правому берегу Днепра, по ночам переправлялись за добычей на левый берег, и наоборот? Орда движется по ковыльным степям, распуская слух, что направляется к южным границам России, угрожая добраться до самой Москвы. Но далека Москва, а крымские невольничьи рынки ждут человеческого товара. Далекие заморские купцы уже пришли на кораблях в Черное море, крымский ясырь поднялся в цене!

А до ясыря — товара для заморских купцов — ловким татарам или буджакам рукой подать. Этот ясырь селится вдоль Днепра, в украинских степях, поднимает целину, разводит пасеки, добывает смолу, выжигает поташ и пасет скотину. До него рукой подать!..