Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 - Нелли Шульман

расщепление позвоночника, он не прожил и полугода. Однако есть те, кто страдает и по сей день… – самому старшему ребенку в приюте было тринадцать:

– Они рождаются и сейчас… – стиснув зубы, Джо нашарил в кармане сигареты, – на таких как мы, в Японии никто не женится. Хибакуси встречаются с друг другом, появляются на свет такие дети… У меня и у Ханы, тоже может быть больное потомство, но нельзя обрекать здоровую девушку на такую судьбу. Маргарита этого не заслужила… – Джо вытер глаза ладонью:

– От дыма заслезились. Нет, я все правильно сделал.

Четкие буквы пересекали глянцевый лист журнала:

– Из России с любовью. Прима советского кино, лауреат венецианского фестиваля, мадемуазель Лада Яринич… – на тонком запястье переливался жемчужный браслет. Она носила шелковое открытое платье, маленькая рука сжимала вечернюю сумочку. Светлые волосы уложили в модную прическу, напоминавшую шлем. Накрашенные глаза немного грустно смотрели со страницы:

– Из детского дома в звезды кинематографа. Мадемуазель Яринич для французского Vogue… – Мишель подумал:

– Она мне не говорила о съемке. Впрочем, на фестивале болталось много журналистов, фотографов. Мы с ней едва обменялись парой слов после Пер-Лашез… – он отвел глаза от разворота. Маргарита молча пила кофе, глядя вдаль. Над выходом на летное поле повесили табличку:

– Air France, Париж-Рим, 12 июля, 14.00… – Виллем бодро сказал:

– Красивая девушка. Значит, в День Бастилии вы будете на президентском приеме, дядя Мишель… – только давнее знакомство с главным врачом госпиталя Отель-Дье позволило Мишелю избежать принудительной госпитализации жены:

– Ты знаешь, что ей место в клинике, – сварливо сказал пожилой доктор, помогавший Сопротивлению в военные времена, – имела место явственная попытка самоубийства… – Мишель покачал головой:

– Она просто устала. Она ждала старшего сына, мальчик был в Японии. Должно быть, ей показалось, что Джо идет по набережной… – врач протер очки:

– И она, вскочив на подоконник, хотела выброситься с пятого этажа… – он помолчал:

– Ладно. Подержим ее на успокоительных, а там посмотрим. Нужно установить круглосуточное дежурство, возможны рецидивы психоза… – отсутствию Лауры на президентском приеме никто бы не удивился:

– Весь Париж знает, что она болеет, – устало подумал Мишель, – а теперь она и вправду прикована к постели… – взгляд настойчиво возвращался к снимку Лады:

– Оставь фантазии… – вздохнул он, – с больными не разводятся. Пьер подросток, он любит мать. Да и где теперь искать Ладу? Она сказала, что я ей не нужен… – дым сигареты защипал глаза, Мишель поморгал:

– День взятия Бастилии вы проведете в Кастель-Гандольфо, с его святейшеством… – Виллем прожевал свой круассан:

– Да, а потом Шмуэль посадит нас на рейс Сабены, мы переночуем в Каире… – барон усмехнулся:

– Есть шанс за деньги авиакомпании полюбоваться пирамидами, а дальше нас ждут джунгли… – он бросил косой взгляд на кузину. На длинных пальцах, с коротко обрезанными, не накрашенными ногтями, не появилось кольца. Голубые глаза девушки были спокойны. Маргарита убрала журнал:

– Из Рима я кое-какие вещи отправлю домой, – заметила она, – в Конго мне предстоит расхаживать в халате или в походных штанах с курткой. Каблуки на экваторе ни к чему… – Маргарита видела ожидание в глазах родни:

– Они думают, что Джо сделал предложение, но мы решили не объявлять о помолвке… – щелкнув замочком сумочки, она стиснула руку в кулак:

– Дядя Мишель рассказывал, что отец Джо был таким же упрямым. Я ссылалась на медицинские исследования, а он настаивал, что со взрыва прошло слишком мало времени… – услышав сбивчивые объяснения Джо, Маргарита отозвалась:

– Милый, в Японии хорошие врачи. Проведя анализ частоты врожденных пороков у детей хибакуси, как ты их называешь, они не выявили отклонений от обычной статистики. Такие вещи всегда в руке Господней, Джо. Мы можем только молиться Иисусу, за жизнь и здоровье не рожденного малыша, а если… – Маргарита помолчала, – если Господь пошлет нам испытание, мы должны принять его в нашей вере. Мы обязаны заботиться о ребенке все время, пока он жив… – в университетской клинике Лувена, Маргарита ассистировала на родах молоденькой девушки, обитательницы местного Дома Белой Лилии:

– Она сбежала из дома, но не призналась, почему… – Маргарита предполагала, что случилось с подростком, – прибилась к бродягам, в Брюсселе, попалась на мелкой краже… – пятнадцатилетнюю девушку отправили домой, однако родители отказались ее принимать:

– То есть мать и отчим, у матери это второй брак… – Маргарита вспомнила карточку:

– Мадам Фонтане, до войны она жила в Брюсселе, потом переехала в Лувен. Первый муж у нее был богатый человек, да и второй не бедствует… – Маргарита лично отправилась в трехэтажный особняк, в дорогом районе Лувена, с кованой оградой и фонтаном на подстриженном газоне:

– Месье Фонтане был в конторе, ее сын в школе, а мадам Фонтане сказала, что у нее нет больше дочери… – Маргарита помнила безмятежные глаза красивой, ухоженной женщины средних лет, беломраморную статуэтку Мадонны в гостиной:

– Она ходит к мессе, причащается, – Маргарита разозлилась, – но ведь она не христианка. Христианин никогда не оттолкнет страждущего… – ее усилия ни к чему не привели. Мадам Фонтане попросту захлопнула дверь перед девушкой. Выходя из калитки, не удержавшись, Маргарита смачно плюнула на аккуратный газон:

– Даже если это был отчим, девочка будет молчать, а ее мать тем более… – ребенок родился с аномалией мозга:

– Она плакала, качала его на руках, – Маргарита сглотнула, – кюре его окрестил, но малыш прожил всего несколько часов… – в Доме Белой Лилии согласились дать девушке приют еще на год:

– Потом я позвонила сестрам, спросила, что с ней. Мне сказали, что она ушла в послушницы… – Маргарита вздохнула, – может быть, это и к лучшему… – Джо не хотел ее слушать:

– Он твердил, что любит меня, но не может заставлять меня страдать… – Маргарита вскинула подбородок, – у него еще недостаточно веры. И любви тоже недостаточно… – она подышала, – как сказано, любовь не завидует, не гордится, не мыслит зла, не радуется неправде, а радуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает… – она знала, что всегда будет любить Джо:

– Он одумается, возмужает, как учит нас Иисус в Евангелиях, он найдет меня… – Маргарита пообещала себе ждать:

– Господь не посылает нам испытаний, которые мы не можем преодолеть. Надо надеяться на Его милость, Он соединит любящие сердца… – девушка поднялась:

– Пора на посадку, дядя Мишель, Виллем… – отдав картонные талончики служащей, Маргарита обняла дядю:

– Я буду молиться, – шепнула девушка, – за здоровье тети Лауры. Мы пошлем телеграммы из Леопольдвиля, дяде Эмилю, вам, тете Марте. Вы будете нам писать, так время и пробежит… Пошли, Виллем, – деловито распорядилась она. Мишель помахал им. Черные, кудрявые волосы Маргариты, широкие плечи Виллема, скрылись в толпе пассажиров.

Мишель подошел к большому окну. Лайнер «Сабены» разгонялся, машина оторвалась от взлетной полосы. Незаметно перекрестив самолет, он шепнул: «Господь вам в помощь, милые. Все будет хорошо».

Часть шестая

Германия, октябрь 1959

Берлин

На станции Трептовер-парк, над выложенной черной плиткой надписью «Fahrkarten», над окошечками касс повесили портреты Маркса и Энгельса, осененные кумачовыми знаменами. Под цитатой отца коммунизма афиша на щите сообщала:

– Фестиваль советского искусства. В театре «Берлинер Ансамбль», на Шиффбауэрдамм, пьеса «Неоконченное письмо», – плакат сделали черно-белым. Девушка в бедняцком платье, с неприкрытой головой, поднимала вверх винтовку. Рядом приклеили сегодняшний выпуск «Neues Deutschland»:

– 4 октября 1959 года. Триумф советской науки. Орбитальный аппарат находится на пути к Луне… – контролер, забиравший у пассажиров билетики, посмотрел вслед мужчине средних лет, в замшевой, дорогой куртке и твидовом кепи:

– Не похож на немца. Хотя, может быть, он с юга, там много темноволосых. И вообще, он из Западного Берлина, у нас так не одеваются… – день был воскресным, станция еще пустовала. На больших часах стрелка едва перевалила десять утра.

На аллеях парка попадались одинокие велосипедисты, старики выгуливали толстеньких, седоватых такс. Собаки, задыхаясь, трусили за хозяевами, изредка сипло взлаивая на расхаживающих по дорожке