Берлинское кольцо - Эдуард Арбенов

— О деле, — пояснил он, желая придать вес этой встрече и вообще всему, что предшествовало ей. — Важном деле…

Пояснение никак не подействовало на Рут, она будто не услышала этих слов, произнесенных подчеркнуто серьезно.

— Сколько неожиданного припасено для меня во Франкфурте, — продолжала она весело болтать, беря ключ у дежурного и направляясь к номеру. — И вот вы, Рейнгольд… Словно вернулось прошлое.

Он шел за ней, полагая, что ответ ее — да, надо поговорить и, главное, тон, которым он был произнесен, — дают ему право войти в номер и остаться на полчаса или даже на час для разговора наедине.

— Когда-то я искала неожиданной встречи с вами, — вспоминала Рут, — и очень хотела, чтобы она была именно такой, как сегодня… И не нашла. — Баронесса открыла дверь, впустила Ольшера в номер — большой, изысканный по обстановке, он заметил это, когда вспыхнул плафон и облил все зеленовато-желтым светом. — Вы мне нравились, Рейнгольд… Нет, я не любила… Это было бы неправда… Но нравились… Очень…

Ольшер слушал Рут. Удивительно знакомым было все: и интонации, и движения, и эта милая улыбка на губах. Пухлых, капризных губах.

Он помог ей снять пальто, сам разделся и прошел в гостиную. Опустился в кресло у торшера, взял со столика журнал, чтобы полистать его, пока хозяйка, как она сказала, приведет себя в порядок.

Из соседней комнаты, из-за неплотно прикрытой двери, доносились ее возгласы: «Ах, Рейнгольд, вы просто чудо… Здесь так скучно, в этом Франкфурте… Я с ума схожу от тоски…»

Что она болтает, — сердился Ольшер, машинально листая иллюстрированный еженедельник. — Или не понимает, что я пришел не на свидание. У меня дело. Притом весьма неприятного характера.

— Ну вот и все, — засмеялась Рут, выплывая в гостиную и неся на себе темно-вишневое платье с каким-то причудливым переливом от фиолетового до черного. Она всегда демонстрировала свой туалет. И свои красивые плечи, и руки, чуть полноватые, но гармоничные и гибкие.

Она села в кресло напротив.

— Почему вы не замечали меня тогда, Рейнгольд? — спросила баронесса и внимательно посмотрела на капитана.

Он смущенно опустил глаза — ему было трудно реагировать на все эти откровения Рут.

— Ну, почему?

— Не знаю… У меня дело… Важное дело.

— Ах боже, какие могут быть дела. Я не хочу слышать ни о каких делах.

Она открыла дверцу тумбочки торшера и достала бутылку токая.

— Будем пить, это приятнее и интереснее…

— Вы верны себе, Рут, — заметил не без иронии Ольшер.

— А вы? — Она рассмеялась. И сделала это так, что капитан легко догадался, что именно баронесса имеет в виду — все их встречи начинались со слова «дело». И сегодня он повторил себя.

Пришлось согласиться:

— Значит, мы не изменились…

Рут наполнила бокалы и, не ожидая гостя, стала пить.

— Это к лучшему. Хотя меняться надо, в чем-то конечно, иначе нас выбросят…

«На свалку, — добавил мысленно Ольшер. — Как выбросили князя. И выбросят многих. Может быть, чей-то час уже пробил». Он подумал не о Рут. О себе…

— Вы меняетесь, баронесса?

— Стараюсь.

— И это вам удается?

— Как видите.

Он тоже пригубил бокал. Выдержал паузу, небольшую паузу, которая дала возможность переменить тему и сделать неожиданный для Рут шаг.

— Вы виделись с князем?

Он думал, что баронесса, как все в таких случаях, изобразит удивление, поднимет свои тонкие брови и спросит: какого князя? Она не спросила, не подняла брови, только досадливо поморщилась.

— Да.

— Он назвал вам человека, похитившего пакет на втором километре Берлинер ринга?

— Назвал.

Вино в бокале Рут уменьшалось, но так медленно и так неприметно, что казалось баронесса не пьет, а лишь купает губы в густом напитке.

— Это мой пакет.

Баронесса оторвалась, наконец, от бокала и сделала это с явным неудовольствием. Ей не хотелось говорить, с самого начала не хотелось, но если принудили, пусть пеняют на себя.

— Знаю… Да и кто теперь не знает этого. Но мне вовсе не нужна фамилия того человека… Понимаете, не нужна.

Ольшер поежился: баронесса знала о его сговоре с Галицыным. Несчастный, видимо, все выболтал.

— И вы направили его ко мне.

Рут вернулась к бокалу. Ей надо было скрыть насмешливую улыбку, что появилась на ее губах.

— Почему не дать человеку возможность заработать сотню марок.

— И кто-то третий знал об этом?

— Конечно. Но не думаю, что третьему нужна была смерть князя.

И это она знала. Поистине, все работают лучше, чем я! Прав был Галицын.

— Третий узнал от вас? — решил уточнить капитан.

— Я передала ему наш разговор с Галицыным и тем немного опередила вас. Вы сделали бы то же, Рейнгольд. Признайтесь?

Она миролюбиво, даже с какой-то теплотой глянула на капитана. Ей хотелось утешить его. Он был слишком огорчен, и это огорчение откровенно рисовалось в его глазах, окаймленных золотыми овалами очков.

— Ну, признавайтесь, сделали бы?

— Возможно.

— Господи, к чему увертки! Майор должен был от кого-то получить факты.

— Майор Райли?

— Вы неосторожны, Рейнгольд! — Лицо ее внезапно приняло строгое, даже злое выражение. Такой «шахиню» Ольшер прежде не видел.

— Простите!

— Прощаю великодушно! — Она снова оживилась. — Мой дорогой, дорогой гауптштурмфюрер, как жаль, что вы не заметили моего великодушия тогда… На Ваннзее! Помните? Теплое солнце и золотой осенний песок…

Ольшер не знал, как вести себя. Эта чертова «шахиня» выскальзывала из рук, едва только он пытался помести деловой разговор.

— Как вы нашли майора? — Ольшер вернул баронессу к делу.

— Вы все о том! Боже, я никого не находила. Он нашел меня. И между прочим, не без вашей помощи. Господин гауптштурмфюрер неосторожно обронил фамилию своей бывшей знакомой во время поездки по окраинам Дармштадта. Не отпирайтесь! Ведь я не в обиде на вас… Даже благодарна… — Рут задумчиво посмотрела на бокал, в котором застыло темно-янтарное вино. Она была довольна случившимся.

— И майор не заинтересовался фамилией, нет, не вашей фамилией, а того человека, что взял документы на втором километре? — спросил с затаенным беспокойством капитан.

— Нет.

— Почему же, если не секрет?

— Потому, что никто документов не брал, дорогой Рейнгольд. Просто не брал!

Ольшер мог предположить любой ответ, но не этот — никто не брал? Как то есть не брал. Куда же они делись в таком случае?! Волнение помешало ему ясно выразить свое недоумение, свой протест. Он вскочил с кресла и замахал руками.

— Выдумка! Хитрая выдумка… Но я не позволю… Слышите, не позволю дурачить себя!

Рут взяла со стола бокал капитана и протянула ему.

— Я не узнаю вас, Рейнгольд. Выпейте, это успокоит нервы…

Ей было жаль его, как бывает жаль безнадежно больного человека.

Ольшер отмахнулся:

— Нет! Я достаточно терпел. Мне надоел этот наглый грабеж!

— Выпейте! — твердо повторила Рут. — И возьмите себя в руки. Боже, а я думала мы не изменились!

Он выпил. И губы его дрожали, как тогда в Дармштадте, на допросе у этих «ами».

— Ну, вот… — грустно улыбнулась баронесса. — Истину надо принимать спокойно… Это истина…

— Куда же девался пакет?

— Пакет? Вы имеете в виду черную клеенчатую обертку, прошитую по краям серыми нитками?

Ольшер остолбенело уставился на баронессу — она точно, слишком точно описала вид пакета. Пакет действительно был обшит по краям. И обшил его сам капитан. Серыми нитками, и сделал это дома, ночью…

— Но почему вы говорите об обертке?.. Только об обертке?

Грустная улыбка не сошла с губ баронессы. Кажется, она стала более печальной и жалостливой.

— О чем же еще говорить, дорогой мой гауптштурмфюрер? О чем!

Всего лишь на день задержалась «шахиня» в Альби. Здесь ей предстояло получить разрешение от испанских властей на проезд границы. Собственно, разрешение уже было, но внезапная высадка англо-американских войск о Нормандии и начавшиеся военные действия на Западе повлекли за собой приостановку всех обычных процедур на границе. Потребовалось новое подтверждение из Мадрида и Лиссабона.

Была и другая причина задержки «шахини». Ей хотелось хоть что-нибудь узнать о таинственной птице, летавшей где-то здесь, на юге Франции. Из Вены она выпорхнула, выпорхнула вместе с полковником Ариповым. Штурмбанфюрер Дитрих, которого Рут известила обо всем после конгресса в Индустриальном клубе, просил ее поискать «аиста» в гарнизонах Нима и Альби. Сам Дитрих примчался в Вену для какой-то важной и срочной операции, навестил «шахиню» в гостинице поздно ночью — штурмбанфюрер был очень взволнован и даже огорчен, таким Рут его прежде не видела — и утром вернулся в Берлин. Прощаясь с «шахиней», он между прочим сказал: «Вы сделали очень нужное, но и очень страшное дело. Непоправимо страшное!» Она не поняла Дитриха. Неужели ее рассказ о гибели унтерштурмфюрера на Берлинском кольце, встрече с неизвестным туркестанцем в лесу, а потом в поезде и странном поведении Рудольфа Берга мог так расстроить Дитриха. На нем просто лица не было. Когда она обняла его и стала целовать, жалуясь на безответность своего чувства, штурмбанфюрер снял с плеч ее руки и тяжело вздохнул: «Пришлось застрелить его, — сказал он. — Пришлось…» Рут не угадала кого — «аиста», неизвестного туркестанца или Берга. Впрочем, о Берге она не подумала тогда. Берг был помощником Дитриха.