Твари, подобные Богу - Мария Спивак

— Так когда ты готова встретиться?

— Да хоть сегодня! — ответила смелая Лео: надо ковать железо, пока горячо, пока Антон прилеплен к ней, как одна плоть. — Позвони, пусть приезжает.

— Нет, знаешь… лучше я съезжу… тут недалеко, — забормотал Антон, словно опасаясь возражений. — Так лучше.

— Почему это? — вскинулась Лео. Она с трудом сдерживала возмущение: скажите, какая забота!

— Наташа Москву не знает, будет нервничать по дороге, а она все же… сама знаешь, словом, мало ли что случится.

— Пожалуйста, поезжай. — Лео холодно отстранилась.

— Клепкин, милый, ну что ты? Что за ревность? Я тебя люблю! Но нельзя ведь так… не по-человечески. Все равно придется наши дела разруливать. Не можем же мы с тобой навсегда тут запереться.

«По мне, так очень даже можем», — подумала Лео, — «а Наташка пусть рулит куда хочет. Не пропадет. Она же кремень, не человек».

Но вслух сказала:

— Да, ты прав. Давай, собирайся.

Они долго прощались, целовались, шептали друг другу нежные словечки. Теперь Лео стояла у окна — Антон сию секунду должен был появиться. Ага, вот — вышел из-за угла. И сразу, еще не увидев ее, начал махать рукой. Дурачок. Все плохие мысли улетучились, в груди защемило от любви. Лео тоже замахала, а он так и шел к шоссе, не глядя перед собой, выворачивая голову вбок, потом назад. Бестолковый, под машину не попади! Лео принялась махать по-другому: на дорогу смотри, на дорогу! Он не понимал, поминутно оборачивался с глупой улыбкой и со стороны выглядел, прямо сказать, нелепо.

Он дошел до середины перехода и остановился: пешеходам загорелся красный. Антон, пользуясь паузой, обернулся на окна Лео — ее саму вряд ли видел, — и стал прикладывать руки к груди, изображая, будто, как птичку, посылает ей свое сердце.

— Да что распрыгался, зеленый сейчас, — проворчала вставшая рядом бабка и, намеренно или нет, ткнула ему под колени тяжелой сумкой.

Он машинально, по-прежнему глядя назад, шагнул на проезжую часть, оступился на наледи около разделительного ограждения, заскользил, замахал руками как мельница, не удержался на ногах и головой вперед вылетел под колеса джипа, решившего по милому обыкновению московских водителей проскочить на глубокий желтый.

Отчаянно завизжали тормоза, истошно заорала бабка.

«Самым дорогим расплатишься… самым дорогим… дорогим… расплатишься…» — настойчиво возвещал оглушительно гулкий колокол, пока Лео теряла сознание.

Глава 7

— Тусь, ну ты скоро? Ехать пора, — раздался голос Ивана за дверью, и через секунду его озабоченное лицо посмотрело на Тату из зеркала ванной.

Тата чуть отвела от губ помаду и в зеркало же сказала:

— Я сейчас.

Казалось бы, успешно скрыла легкое недовольство, но Иван почувствовал — поспешил оправдаться:

— Я нервничаю.

— Напрасно. Приезжать за три часа совершенно не обязательно. Уж поверь, я знаю.

— Да, но пробки…

— Это наверняка, но мы все равно успеем. Однако шансы на успех, — Тата помолчала, стоя с рукой наотлет, в раздумчивой позе художника перед мольбертом, — находятся в прямой пропорциональной зависимости от того, как скоро ты дашь мне накраситься.

Иван, поджав губы, встретил ее зеркальный взгляд и устало, с чуть заметной досадой вздохнул: скажите, какой сногсшибательный сарказм.

Дверь закрылась.

— Нет, правда, ты ведь знаешь: я не люблю, когда на меня смотрят! — извиняющимся тоном крикнула вслед Тата.

По большому счету, ей было безразлично, обиделся Иван или нет, но — худой мир лучше доброй ссоры и всякое такое прочее, верно?

Тем не менее, когда она вышла, то на лице своего номинального мужа прочла: люди за нее переживают, а она…

А она, лишь сев рядом с ним в машину и пристегивая ремень — автоматическим, бесконечно привычным, до миллиметра отработанным за четверть века движением, — подумала: «Интересно, может, я зря продолжаю считать себя одинокой?»

Перед глазами всплыли физиономии Павлушки и Ефима Борисовича, с которыми она только что попрощалась, одинаково довольные и наивно-плутоватые, как у детей, удачно, по их трехлетнему разумению, скрывших хитрую шалость. Впрочем, эти физиономии светятся так уже целых полтора месяца — с тех пор как Иван поселился дома.

Вроде бы временно, под влиянием обстоятельств. Павлуше требовалась помощь с дипломом, Ефим Борисович, по весеннему обыкновению, разболелся, а Тата сидела по уши в работе: Стэн просил приехать в Америку с уже готовым черновиком альбома. Ей и самой не хотелось задерживаться там надолго, визит планировался молниеносный и эффективный — блиц-криг. Разобраться с делами и назад, чтобы, упаси бог, не потянуло остаться. Для нее угроза всегда более чем вероятная — даже если бы не звонок Майка.

А он ей звонил.

Точнее, сначала написал: «Can we talk? Please? It's important. Mike».[14]

Увидев в электронной почте его имя, Тата содрогнулась и хрипло ахнула; ладонь сама собой взлетела ко рту. Смешно, до чего непрочны оказались выстроенные ею барьеры. Она, разумеется, помнила, что «эта собака» толком не пыталась ее вернуть: пара звонков и писем после ее стремительного побега — и адью, словно их никогда ничего не связывало! Она вымарала Майка из памяти и выкорчевала из сердца, но… одно его имя, ливень эмоций, и сорняки чувств проросли заново, да так буйно, что не замечать их сразу стало глупо — и бесполезно.

Она долго не решалась открыть письмо, а прочитав, обиделась: год не общались, и нате — два слова! Почему он уверен, что она откликнется? Тата, негодуя, бросилась от компьютера, пометалась по квартире, но минут через десять вернулась, точно притянутая магнитом, села к экрану и с удивлением пронаблюдала, как ее вышедшие из-под контроля руки набрали короткий текст: «If you must. T.»[15].

Кратко, холодно, сухо, да-да-да — и все равно до неприличия бесхарактерно. Тата мгновенно начала умирать от стыда. Вот если бы она не ответила, а Майк тем не менее позвонил, другое дело, а так….

К счастью, «текст слов», зазвучавший в трубке, пролился целебным бальзамом на ее израненное самолюбие. Майк говорил, говорил — очень пылко, очень прочувствованно. Им было хорошо вместе, они созданы друг для друга. Он тяжело переживал ее уход, долго обдумывал свои ошибки. Анализировал, почему ничего не получилось — и что можно исправить. Ведь можно? Ведь еще есть шанс? Мне без тебя плохо.

«Видно, белобрысая килька совсем никуда», — мысленно усмехнулась новая неромантическая Тата, но вслух сурово и неприступно ответила:

— Не знаю, не знаю. Сомневаюсь.