Обручение с вольностью - Леонид Юзефович

— Батюшки! Забыла вовсе! — порывшись в туеске из окончины, она протянула Петру сложенную лодочкой ладошку.

На дне ее, возле бортика, образованного выпрямленным большим пальцем, лежало медное колечко.

И Петр вспомнил, как месяц назад они шли вдвоем о пустынной улице. Он будто вновь увидел эту улицу, знакомую, но странно измененную их присутствием. Увидел ту ночь и небо той ночи.

Ничего еще не было, но не будет уже ничего.

— Возьми, — сказала Анна. — Ты мне его до рождества давал. Помнишь?

Кольцо в маленькой ее ладошке казалось диковино большим. Оставлять его у Анны было небезопасно, Петр, поколебавшись, взял кольцо. Теперь их у него было четыре — вместе с его собственным и двумя сделанными про запас, но так и не пригодившимися. Все ни лежали на дне котомки. Три тонких кружочка с выдавленным по ободку девизом общества. Три изогнутые полоски металла, теперь — четыре, призванные обозначать родную душу в мире зла.

Где они, эти души? В каких печалях ломают неопо5 санные свои пальцы?

Что ж, обручение с вольностью состоялось... Но один бог знает, сколько еще придется ждать до свадьбы!

Петр молча смотрел на Анну. И то, как он смотре на нее, напомнило ей взгляд Клопова тогда, в конторе. Никогда раньше Петр так не смотрел на нее. Волосы его, мокрые от пота и спутанные, выбились на лоб из под треуха. И Анна, сама не понимая, зачем она это делает, почему ей захотелось сделать именно это, выхватила из прически гнутый роговой гребень, протянул Петру.

— Зачем? — удивился тот.

Анна улыбнулась:      

— Бросишь за собою, лес вырастет!

Она опять не смогла бы объяснить, почему сказал это. Но заметила, как дернулись у Петра губы, и по думала: «Что-то не так...».

А он уже поворачивался, чтобы идти. Поворачивало медленно и неуклюже как-то. Поворачивался телом, голова оставалась в прежнем положении. И глаза смотрели на нее —не в глаза, не в лицо даже, а будто растекались взглядом по всему ее телу — от растрепавшихся без гребня волос до внезапно озябших ног И смешно тянулась из воротника тулупа тонкая мальчишеская шея.

Тогда она бросилась к нему, выпрастывая из-под шубенки руки, понимая и не понимая, веря и не веря, но больше все-таки не веря. А он уже метнулся в сенцы, толкнул дверь, выскочил на улицу. Там Немка, привязанная к воротному столбу, кобенисто била копытом снег. Он успел опередить Анну на десяток шагов и уже вскочил в седло, когда она выбежала за ворота.

— Стой! — закричала она и пошла прямо на Петра клонясь вперед, растопырив вытянутые ладони.

Шубенка медленно сползла по ее спине, упала в снег. Рукава разлетелись в разные стороны. И на мгновение Петру почудилось, что это сама Анна, бездыханная, лежит на снегу, разбросав руки.

— Прощай! — криком выдохнул Петр и ударил Нем ку так, что она отпрыгнула боком, захрипела и, чуть присев, легко понесла его вперед.

Снежные бурунчики расцвели под копытами.

— Проща-ай!..

XXXVIII

Когда Клопов узнал о побеге Поносова, он испытал и с чем не сравнимое чувство облегчения. Будто страшная пружина, сводившая в единый, плотный ком его внутренности, вдруг ослабла, и сердце, легкие, желудок — все возвратилось на свои законные места. Теперь безопасности его ничто не угрожало. Кроме того, вся ви­на за побег главного преступника ложилась на Ивана Козьмича, не внявшего предупреждениям. Правда, у обстоятельства этого не было свидетелей. Но здесь представлялось возможным прибегнуть к показаниям Лобова. Полицейский служитель мог подтвердить, что Клопов, не согласный с решением управляющего, заблаговременно начал заботиться о поодиночном аресте главнейших членов общества.

Обо всем этом Клопов успел подумать в то время, как Лобов докладывал косноязычной своей скороговоркой о похищении Немки и побеге.

Затем полицейский служитель сообщил, что сторож на конюшне взят под присмотр, как возможный соучаст­ии всего дела.

Лешка, который только что с видом победителя расхаживал вдоль окон, сразу съежился и отошел в сторонy. Клопов с удовлетворением отметил эту перемену в его настроении. В конце концов, бумагу Лешка отдал все-таки управляющему, и член вотчинного правления воспринял это, как предательство.

Лешка, стараясь не смотреть на медленно багровею­щее лицо Ивана Козьмича, стоял у окна и с мнимой сосредоточенностью перетирал между пальцами китайковую занавеску. Перетирал придирчиво, будто примеривался шить из нее сорочку. С одной стороны, побег Петра был даже выгоден ему. Председатель общества мог намерено потопить его на дознании. С другой же стороны, Леш­а сам только что поведал Ивану Козьмичу про обстоятельства, при которых завладел желанным документом. И вина за неосторожность этого шага целиком ложилась на него. Просто не думалось почему-то, что Петр отважится на побег.

А он отважился.

Что ж, теперь Лешка мог лишь пожелать ему удачи, как тогда, в майском лесу. Больше нечего было делать.

В конце концов, каждый сам должен выбираться из того круга, который они очертили вокруг себя... Колдовской круг или горнее обчертение?

Как бы то ни было, он, Лешка, вывел из этого круг Мишеньку Ромашова. Выведет Матвея. Это тем боле легко было сделать, что подпись брата под манифестом не значилась. Лешка, размягченный успехом, собирался даже заявить на дознании, будто Федор взял у Петра бумагу, дабы по собственному желанию, внушенном разговором, передать ее в руки начальства... Да что говорить! Самому Петру не предлагал ли он выход, уговаривая сжечь бумагу? Теперь Лешке казалось уже, что совет этот до предела был чистосердечен. Однако Петр сам нашел выход. Только выход ли это? Просто бы один круг, а теперь много. У каждого свой.

И еще мысль промелькнула: «Не лучше ли было всем оставаться в одном?»

— Нынче же! — дико закричал вдруг Иван Козьмич припадая грудью к столу и скрежеща пуговицами о дерево. — Нынче же, душу вашу вон!

И все сразу поняли, что нынче же должно быть исполнено. Лобова словно ветром вымело за порог. Только ножны стукнули о дверь.

— И ты! — поворотился управляющий к Лешке. — Ах ты, волчонок!

Лешка бросился вслед за Лобовым.

— Лучших лошадей берите! — гремел вдогонку Иван Козьмич. — Сварога берите! Мурата!

Клопов усмехнулся, Жеребца звали Мюратом, и назван он так был за свой неукротимый нрав, сходный с нравом грозного галльского маршала. В сложившихся обстоятельствах член вотчинного правления мог позволить себе эту усмешку.

Через четверть часа косо отнесло в сторону белую пыль. По-сорочьи застрекотали о бревенчатые стены снежные брызги. Лобов, Ширкалин и двое младших по