Возвращение Одиссея. Будни тайной войны - Александр Надеждин

– Это точно, – подхватил тему Олег Вадимыч. – Да и местные тоже не впервой трассу перекрывают. Месяца три назад так же бузили. По другому, правда, поводу. Решили вдруг потребовать отмены ночных полетов.

– Это как, совсем, что ли? – повернул в его сторону голову Соколовский.

– Совсем. Чтоб как в Швейцарии.

– А как в Швейцарии?

– Ну там же с вечера до семи утра в небе только птицы. Все аэропорты на замке. Чтобы не тревожить чуткий ночной сон достопочтенных бюргеров.

– Вот так вот даже?

– Да, и уже давно.

– Надо же.

– Вот так. Деградирует Европа. Совсем уже изнежилась, – со вздохом констатировал Иванов, но тут же бодро сменил тему: – Та-ак, ну вот... через квартал уже бульвар де ля Шапель. А оттуда до вокзала всего ничего. И заторов впереди больших вроде тоже не видать.

– Опять де ля Шапель, – прокомментировал последнее сообщение его сосед справа. – Сколько ж их тут всего. Всяких разных. Бульваров, улиц, переулков.

– А как в Бразилии донов Педров, – в преддверии скорого приближения вынужденного конечного пункта автомобильной части их сегодняшнего путешествия улыбнулся обхвативший руль водитель и чуть сильней нажал на педаль акселератора. – И не сосчитать.

Без двадцати одиннадцать группа товарищей, оставившая сорок минут назад свой черный «Мерседес» с дипломатическими номерами отдыхать на платной стоянке возле Северного вокзала, вышла из сверкающего своими обтекаемыми формами и действительно довольно плотно утрамбованного подсаживавшимся на каждой новой станции народом десятивагонного поезда скоростного метрополитена, прибывшего на самый нижний, «нулевой» уровень второго терминала аэропорта имени Шарля де Голля, и направилась к находящемуся прямо здесь, на перроне, эскалатору, доставляющему прибывающих пассажиров непосредственно уже в само здание аэропорта. Здание это, если смотреть сверху, в плане своем очень сильно напоминало цепочку, все три звена которой, образованные несмыкающимися вытянутыми полуовалами отдельных самостоятельных секций, соединялись между собой широкими перемычками двух последовательных переходов. Рейс номер 250 авиакомпании «Аэрофлот», согласно сделанной в билете пометке, должен был отправляться из секции, или зоны, «F», расположившейся в левой полуокружности самого последнего звена этой цепочки.

Группа товарищей (лишь один из которых вез за собой не очень большой аккуратный чемодан на колесиках, в то время как двое других шли абсолютно налегке, без поклажи), сойдя с эскалатора, повернула направо и, пройдя вперед бодрым, целеустремленным шагом метров пятьдесят, по другому эскалатору поднялась на второй уровень здания, в зал вылета зоны «F». Там их ждал очередной небольшой сюрприз. Предположение, высказанное еще в машине товарищем, катящим сейчас за собой свой дорожный скарб, подтвердилось. Судя по информации, высвечивающейся на висящем в центре зала громадном электронном табло и подтвержденной затем сидящей на стойке регистрации вежливой, улыбчивой девушкой в темно-синей униформе, рейс на Москву задерживался приблизительно на час, в связи с чем откладывалась и сама регистрация следующих туда пассажиров и их багажа.

Все три товарища, получив уже в устном порядке это, по всей видимости, не очень их обрадовавшее, но и не слишком огорчившее известие, дружно оглянулись, высматривая ближайшую к ним точку общепита, где можно было бы более-менее плодотворно скоротать время вынужденной задержки. Ближайшая точка оказалась совсем неподалеку. Практически в самом центре зала вылета, чуть дальше, за офисом справочного бюро и расположенными неподалеку туалетными комнатами и помещением медицинского пункта, за углом, находились небольшой ресторан и соседствующий с ним бар. После недолгого совещания местом временного пристанища группы был выбран бар.

Через несколько минут троица уже сидела в маленьких крутящихся креслицах, с низкими спинками, за невысоким круглым столиком, от которого отходил официант, только что сгрузивший на него со своего подноса три чашки с дымящимся кофе и три пузатые рюмки, ровно до середины наполненные янтарного цвета жидкостью.

– Так, значит, Олежек, говоришь... деградирует Европа? – сделав маленький глоточек из своего бокала и быстрым, как бы рассеянным взглядом окинув интерьер заведения и лица сидящих за соседними столиками остальных его посетителей, небрежно процедил Соколовский и с некоторой тоской во взоре взглянул на налепленный на стену, соседствующей с барной стойкой, квадратный самоклеющийся знак с изображенной на нем дымящейся сигаретой, перечеркнутой жирным красным андреевским крестом.

– Конечно, деградирует, – отхлебнув кофе, без тени сомнения в голосе ответил вопрошаемый. – И не просто деградирует, а медленно, но неуклонно катится к своему коллапсу. Я имею в виду не... в природно-географическом, конечно, плане. Или... политическом.

– А в каком?

– В этнокультурном. В цивилизационном.

– Ого. Даже так?

– Конечно. Ведь это только представить, какие великие нации некогда ее заселяли. Яркие. Самобытные. Каждая как человек, со своим уникальным характером. Но все сильные... отважные... дерзкие. Какой был порыв, напор. Целеустремленность. Какие грандиозные свершения. Открытия. Произведения искусства. Социальные перевороты. И где сейчас все это? Удалой, статный... пышущий энергией и страстями молодец всего за несколько десятилетий превратился... превратился в какое-то... жалкое... самодовольное жвачное животное, развращенное собственным богатством и... донельзя избалованное достатком. Без великих желаний... страстей... устремлений. В пошлого изнеженного обывателя, с ночным колпаком на голове, который... смешно сказать... с ума сходит от звука пролетающего где-то далеко, в небе, самолета. Которого беспокоят только уют, комфорт да сытое брюхо. Никакой пассионарности... дерзновенья... полета мысли.

– Ну... это уже... все-таки, наверное... некоторым образом... перебор, – немного, как могло бы показаться, неохотно вмешался в разворачивающуюся дискуссию Бутко. – Почему же никакого полета. А наука... техника. Постоянно все новые и новые достижения. Изобретения. Прорывы. И этот процесс не затухает, а, наоборот, только по нарастающей. Разве это не свидетельство прогресса?

– Нет. В том-то все и дело, – с некоторой горячностью возразил его молодой оппонент. – В этом и заключается величайший парадокс. Развитие технологий, то есть плод труда и мысли самого человека, на каком-то определенном этапе превращается в фактор его постепенной общей деградации. Человек высокотехнологичного общества начинает напоминать... впавшего в детство... капризного дряхлого старца, для которого нет других дел, кроме как... забавляться им же самим созданными хитроумными игрушками. Он уже не может обойтись без компьютера, которому готов передать все те функции, которые до сего времени успешно выполнял сам, – считать... сочинять музыку... играть в шахматы... наконец, думать. Он впадает в транс, если автомобиль, в котором он должен ехать, не оборудован каким-нибудь... автоматическим теплоподдувом под задницу, а унитаз во время его прямого использования не выдает музыкального сопровождения в виде фуги Баха, а в заключение, голосом диктора, не благодарит за... очередное продуктивное посещение, есть и такие, я видел. И что с подобным... сапиенсом будет еще всего через какую-то полусотню лет? Он, выходит, в конце концов, вообще уже пальцем самостоятельно пошевелить не сможет. И это потомки викингов... конквистадоров... отчаянных романтиков. Это Европа Шекспира... Данте, Колумба... Микеланджело, Рембрандта... Гете, Диккенса, Бальзака... Наполеона, Бисмарка... Феллини, Дали.

– Значит, говоришь... жалко Европу? – после некоторой паузы, с трудноопределимой интонацией, практически абсолютно нейтральным тоном обратился Соколовский к автору только что прозвучавшего взволнованного монолога.

– Конечно, жалко. А вам разве нет? Такие великие свершения... достижения. Культура.

– А откуда... такая уверенность, что все это должно обязательно куда-то рухнуть. Исчезнуть. Пропасть.

– Всемирно-исторический опыт. Все ведь уже было в этом мире. И все повторяется. Все великие цивилизации проходили примерно тот же путь. Вот, вспомните... Древний Египет. Самый типичный пример. Почти три тысячи лет истории. Какая грандиозная империя. Самая передовая экономика. Для своего времени. Совершенное государственное устройство. Великая культура. На основе уникальнейшей письменности. Великие знания. А какая монументальная архитектура. Какое декоративное искусство... скульптура... живопись. И что со всем этим в конце концов стало? Разрушено, разграблено, погребено под песком. На долгие столетия.

– Ну и... почему же так произошло?

– Да потому что тоже... заелись... со временем. Постепенно. Избаловались слишком... от жизни хорошей. Достаток. Роскошь. Как здорово-то... на таком... островке изобилия век свой коротать. Припеваючи. Изнежились, размякли. Престали замечать, что со всех сторон вокруг глаза голодные смотрят. Жадные. Завидущие. И поползли к ним все эти... пираньи. Ливийцы. Нубийцы. Народы моря. Сначала расселились. Очагами. Потом потихоньку в экономику начали просачиваться. В армию. И через какое-то время, бамц... а они все на самых высших постах. И тут все их сородичи через границы-то как поперли. И все... конец великой империи. А Древний Рим возьмите. Та же история. Варвары сначала у них в рабах. Потом свободные граждане, правда, бесправные. Потом потихоньку и с правами. Торговлю под себя подмяли. В армии опять же до самых верхушек добираться стали. В гвардии преторианской. А потом и в императоры. Так называемые солдатские избранники. Все по той же схеме. А где же сами благородные римляне? Чем занимаются? Да ничем. Сибаритствуют. В термах своих нежатся. На форумах лясы точат. В то время как мир рушится. Порядок... веками установленный. Культура великая гибнет под варварским сапогом. И сейчас, если посмотрим, та же картина наблюдается. Ну что, разве не так? Всякая шваль в Европу со всех задворок лезет. Причем едут-то не самые угнетенные и обездоленные. Это они таковыми просто прикидываются, чтобы у сердобольных дурачков из Евросоюза в квоту на въезд попасть. Самые обездоленные дома сидят, лямку в поте лица тянут да с голода пухнут. У них денег нет, чтоб не то что до Европы, до соседнего селения добраться. А едут самые алчные... пронырливые... беспринципные. Для кого где кусок пожирней, там и родина. И едут они не в провинцию, на общественно полезные работы. Столицы оккупируют. Где без особых забот прожить вольготней. И при этом еще и размножаются, как тараканы.