Страстная неделя - Луи Арагон

- Так как же, полковник, вы мне не ответили... - напомнил Ришелье.

Насколько адъютанту маршала Мармона известно, граф Артуа решил не дожидаться лазутчика, посланного в Амьен. Впрочем, с самого начала было ясно, что никто всерьез ждать ею и не собирался.

- Если люди Эксельманса подойдут к Бовэ, нам останется только одно: уходить проселочными дорогами и постараться нагнать королевский поезд в Пуа или в Гранвилье. Нельзя же, в самом деле, рисковать нашим войском и принцами, ожидая какого-то лазутчика. А разумно было или нет посылать лазутчика в Амьен, об этом следовало думать утром.

- Но почему Пуа или Гранвилье? Сколько от Бовэ до Гранвилье?

- Семь с лишним лье, а до Пуа-одиннадцать.

- Вряд ли можно считать это особо надежной дистанцией.

- Совершенно верно, но другого выхода нет. Где-то надо заночевать. Каждое лье требует огромных усилий. Будем надеяться, что Эксельманс не станет слишком торопиться.

Ведь именно Гранвпльс наметили для ночлега принцев, поскольку в Пуа нет достаточного количества помещений для штабов, а вместе с принцами в Гранвилье войдут арьергардные части, кавалеристы, превратившиеся в пехотинцев из-за отсутствия лошадей, и наиболее уставшие из солдат, а затем рота господина де Дама, рота герцога Граммона и артиллеристы Мортемара; более свежие части проведут ночь в Пуа и постараются пораньше утром установить связь с его величеством королем Людовиком, от которого нет ни слуху ни духу. Впрочем, еще до прихода волонтеров граф Артуа, который с самого утра находился в крайне нервозном состоянии духа, выслал вперед в три часа тридцать минут полсотни мушкетеров. Как раз они-то обогнали фургон Бернара и господина Жубера.

Потребовалось около часу, чтобы принять решение, отдать приказы и обеспечить отправку головной части, куда входило большинство серых мушкетеров. Теодор как раз посмотрел на часы на башне св. Петра-было ровно пять. Хорошей рысью одиннадцать лье можно покрыть за три часа, таким образом в Пуа будем между восемью и девятью часами. В соответствии с приказом основная масса войска, сопровождавшего принцев, должна была выступить в шесть часов; им, правда, предстояло сделать на четыре лье меньше. Зато с пешими, которым потребуется на дорогу шесть часов, весь марш окончится только к полуночи. Больных уже грузили в повозки, и Теодор увидел студентов-правоведов, ждавших своей очереди. Сразу было заметно, что эти чересчур экзальтированные молодые люди не привыкли к военной форме, да еще и форма-то была с чужого плеча. И, проходя мимо этого шумного сборища, Жерико почувствовал, как в душе его поднимается жалость-жалость и раздражение. Все эти мальчуганы-и высокие и низкорослые-отличались той особой худобой, которая свойственна затянувшемуся отрочеству; поэтому, встречая их в Латинском квартале под ручку с тамошними девицами, чувствуешь какую-то неловкость: так и кажется, что они еще не доросли до таких развлечений. А тут у них волосы всклокочены, оружие волочится по земле, полное отсутствие воинской дисциплины-вернее, просто незнание того, что есть дисциплина... все это делало их пребывание здесь каким-то трагическим ребячеством. Для виду они пытались шутить, но вдруг вы замечали их испуганно вопрошающие глаза.

Если угодно, не такие уж они дети, не моложе, в конце концов, юного Монкора, который с мушкетоном на боку ехал как раз впереди Жерико... такой же худой, так же чем-то напоминает заплутавшегося юного бога. Но хотя Монкор был ровесник бо-пыпинства волонтеров, в плечах он казался гораздо шире. Вот это-то обстоятельство особенно и поразило Теодора: разномастное скопище нс успевших побриться студентиков-у одного отрос белесый пушок, у другого подбородок, казалось, тронут темной тушью, впрочем, не так уж густо тронут, - всю эту ораву высоких и низкорослых мальчиков, собравшихся со всей Франции, отличала покатая линия плеч в противоположность окружавшим их мушкетерам, крепким и физически развитым верховою ездой, охотою, войною, будто эти волонтеры принадлежали к какому-то другому народу. Гвардейцы, как бы они ни разнились друг от друга во многих отношениях, производили в массе своей одинаковое впечатление благодаря росту и развороту плеч. Поразило Теодора и то обстоятельство, что по чьей-то нелепой идее этих юнцов объединили с мушкетерами, и юнцы эти обращались к мушкетерам с тревожно-почтительными вопросами, обращались.

как дети к взрослым, а сами кучками или поодиночке сидели на своих выпотрошенных вещевых мешках-уж очень натерло им спину ременными лямками, - сидели в бессильной позе крайней усталости после двух дней пути: одни спали, уронив голову на плечо соседа, другие, напротив, беспокойно ерзали, все одинаково грязные, оборванные, так что казалось, будто какой-то неразборчивый барышник согнал сюда на площадь неприглядное людское стадо. Эта картина потрясла Теодора своей глупостью и несправедливостью: и дернуло же этих дурачков ввязаться в авантюру, которая не имела к ним никакого отношения, хотя в простоте душевной они видели себя рыцарями без страха и упрека... А тут речь шла о сведении счетов, тут были офицеры из знатных семейств и офицеры, вышедшие из низов, - прихлебатели Империи и прихлебатели монархии. Вдруг Теодору подумалось, что и его самого с тем же основанием можно упрекнуть за то, что он вмешался в драку, вовсе его не касающуюся. При этой мысли он пожал плечами. Слава богу, он-то уже не мальчишка. Прежде всего, он не строил себе никаких иллюзий, не собирался грудью защищать белый штандарт, врученный дамами-заложницами. Он, Жерико, следует своей судьбе, отнюдь не считая себя участником крестового похода, и он твердо знает, что только в силу чистой случайности завербован одной бандой, выступающей против другой банды. Честь и долг для него отнюдь не эти королевские лилии, не эта белая тряпица с бахромой-нет: просто стыдно переходить в другой лагерь.

Мушкетеры строились в колонны. Их командир Лористон с саблей наголо в сопровождении нескольких офицеров проехал вдоль строя. День клонился к закату, только на западе, в стороне Руана, серенькое небо прорезали широкие оранжевые полосы, и при выходе из города мушкетеры увидели, как вокруг еще голых деревьев кружат стаи воронья, будто, подстерегая эту колонну на марше, готовятся к богатому пиршеству. Потом шумно пронесся порыв ветра, и начался дождь.

Луи Мюллеру, эльзасцу родом из Верхнею Отгрота, было всего семь лет, когда его отец-каменотес погиб в результате несчастного случая: на него опрокинулась повозка, груженная камнем. Мать, оставшись с пятью ребятишками на руках, отдала сына в обучение к дяде-кузнецу в Нижний Оттрот, и в десятилетнем возрасте мальчик, на удивление крепкий для своих лет, уже умел управляться с мехами, называемыми в просторечии "коровкой"; держал во время ковки ноги лошади, научился пользоваться молотком и ковать железо. В тринадцать лет ему пришлось покинуть кузницу: у дяди подрос собственный сын, и Луи поступил на Клингентальскую мануфактуру, расположенную в долине Лам, в полулье от их родной деревеньки. На Клингентальской мануфактуре он приобрел навык чуть ли не во всех ремеслах, которыми там занимались; вступил в общество Детей Мэтра Жака, но, когда подходил его черед отправиться в странствие по Франции, грянула Революция. Тут уже стало не до странствий, товарищи по обществу разбрелись кто куда. В Клингентале наспех переплавляли медные колокола, ковали кавалерийские сабли и штыки для защитников Республики. Но Луи втайне скучал без лошадей, он успел к ним привязаться у дяди.

Ему нравилось брать в руки и разглядывать конские копыта, так непохожие одно на другое, и, уж если из него не получилось кузнеца, он решил стать коновалом. Когда отечество было объявлено в опасности, Луи исполнилось девятнадцать лет, и он поступил в гусары. Фландрия, Нидерланды, итальянская армия, Египет, Австрия... - сбылись его мечты: он стал полковым ковалем, что, впрочем, не помешало ему быть раненным чуть ли не десять раз и не однажды валяться в лихорадке. Вернувшись во Францию-его отправили в нестроевую часть куда-то на Сомму, - он и тут ухитрился пострадать: норовистая лошадь повредила ему колено, и нога перестала сгибаться. Хватит, отвоевался! Еще когда он находился на излечении в Абвиле, он как-то зимой 1810 года случайно попал в Пуа: увидев кузнечное заведение, забрел туда, влекомый тоской по любимому делу, и упросил хозяина дать ему подковать разбитую на ноги клячу, которую как раз привели в кузницу. Операцию эту он проделал с таким блеском, что хозяин, чей подручный был взят в солдаты (а помогал ему только мальчишка-ученик по имени Фирмен, которого заставил его нанять "посредник" кузнецов Абвиля, то есть их представитель), умолил хромого остаться при кузне. Мюллер уже давно перерос тот возраст, когда прилично ходить в подручных, но хозяин изнемогал от работы и череды бед, обрушившихся на его голову: сын, служивший матросом в императорском флоте, погиб, а дочка медленно угасала в чахотке. Пил он сверх всякой меры, а Луи легко переносил любое количество "шнапса", как звал он все горячительные напитки подряд на своем французском языке, уснащенном армейскими шуточками и с заметным эльзасским акцентом. И к тому же он оказался отменным любителем колбасы, словно и впрямь был коренным пикардийцем.