Океан. Выпуск одиннадцатый - Николай Ильин

— Я прервал ваш разговор, господа? Мне показалось, что вы оживленно беседовали?

— Мы говорили, — сказал Кизи, — о будущем эстонского флота.

— А именно?

— Вероятно, флот будет национализирован.

— Флота Эстонии как такового не существовало, — возразил Игнасте, — был флот, плавающий под флагом Эстонии. А суда принадлежали фирмам.

— В России флот национализирован, — сказал Калласте. — Как события будут развиваться в Эстонии, предугадать трудно.

— Дела Эстонии, как вы понимаете, господа, меня не интересуют. — По национальности Андрексон был шведом. — Но частная собственность должна быть неприкосновенна. Это закон цивилизованного мира.

Стюард убрал тарелки и принес кофе.

— А что будет с судами под эстонским флагом, находящимися вне своей страны? — спросил Кизи.

Капитан поднял на него глаза:

— Я думаю, мы все вернемся на родину.

Капитан высказал это как само собой разумеющееся. И сразу же почувствовал, что в салоне повисла напряженная тишина. Он подумал, что об этом, наверное, и шел разговор до того, как он присоединился к завтракавшим.

Андрексон допил кофе и, сказав, что его ждут дела, вышел. Следом за ним заторопился и Кизи. В салоне остались только капитан и Игнасте.

— А вы знаете, Игнасте, — сказал капитан, — я плавал под советским флагом.

— Вы плавали под советским флагом? — искренне удивился Игнасте.

— Да, — сказал Калласте, — и вы видели судно, на котором я плавал. Вам встречался когда-нибудь советский барк «Товарищ»?

— Четырехмачтовый парусник?

— Да. Вот на нем я и плавал, только тогда он назывался «Лауристон». — Калласте замолчал, постукивая костяшками пальцев по крышке стола.

— А что говорят в экипаже о событиях в Эстонии?

— Разное, — ответил Игнасте.

Калласте посмотрел в иллюминатор на голубевшее небо.

— Разное, — задумчиво повторил он.

Ему неожиданно вспомнился далекий 1919-й. «Лауристон» он вел из Архангельска в Англию. Архангельск… Тротуары, сколоченные из тесин, дымы над домами, снежные сполохи… В Архангельске распоряжались военный английский комендант и так называемое Северное правительство, которое возглавлял издерганный, с мутными глазами алкоголика господин Чайковский. В его резиденции каждую ночь бушевало разгульное море. Господин Чайковский удивлял англичан невиданными блюдами — тешей из осетрины с брусникой, семгой, икрой… Под утро в розвальнях, выстланных коврами, гостей развозили по домам. Ямщики, загоняя лошадей, бешено улюлюкали на пустынных улицах… А город умирал без топлива и хлеба…

Однажды Калласте, выйдя из гостиницы, увидел, как английские солдаты вели под конвоем группу красногвардейцев. Кое-кто из красногвардейцев были без шапок, в порванных шинелях. Серый пар от дыхания висел над головами измученных голодных людей. В последнем ряду медленно бредущей процессии двое красногвардейцев, поддерживая под руки, вели третьего. Он уже не мог идти. Ноги, не слушаясь, подламывались при каждом шаге.

Капитан ступил с тротуара на мостовую. Парень, которого вели под руки, неожиданно поднял голову и глянул на Калласте. В больших запавших глазах капитан не увидел ни боли, ни жалобы. Ненависть была в этих глазах, жгучая ненависть, и, если бы этот обессиленный человек мог, он бы убил взглядом. Английский солдат оттолкнул капитана.

Калласте в тот же день пришел в резиденцию господина Чайковского и оформил документы на выход «Лауристона» из Архангельска. Чиновник, опухший, с приставшими к мундиру перьями, пытался что-то шептать Калласте на ухо. Капитан понял, что вокруг «Лауристона» затевается какая-то грязная возня. Чиновник суетливо схватил руку Калласте и, придвинувшись почти вплотную, забормотал:

— Здесь можно иметь выгоду, и немалую…

Калласте брезгливо отстранился:

— Я пойду в английскую комендатуру…

Он не успел закончить. Чиновник быстро-быстро закивал головой:

— Конечно, конечно. Именно с господами союзниками мы думаем заключить договор.

Калласте оборвал его.

— Ваше правительство, — капитан иронически выделил эти слова, — не полномочно торговать российскими судами. — Он повернулся и пошел к выходу.

К вечеру «Лауристон» поднял якоря и покинул Архангельск.

Позже, когда буржуазные газеты под аршинными заголовками кричали о «варварстве» большевиков и «светлой миссии» английских, американских, французских войск в России, Калласте всегда вспоминал глаза красногвардейца с заснеженной улицы далекого северного города и английских солдат, сытых, в меховых долгополых шубах, с винтовками наперевес.

— Я привел «Лауристон» в 1920 году в Таллин. — Калласте повернулся к молча сидящему Игнасте. — Груз и судно передавались Советской России. Из английского порта Леруика мы шли под советским флагом. — Калласте отодвинул прибор и встал. — Идите отдыхать. Я поднимусь на мостик.

В рулевой рубке нес вахту матрос, накануне кричавший о земле. Но Калласте не заговорил с ним, а только кивнул, проверил правильность курса и вышел на мостик.

Справа по ходу судна показалось стадо дельфинов. Видимо увлекшись погоней за сельдью, они шли прямо на «Каяк». Черные, как торпеды, тела взлетали на волну. Метрах в десяти от борта судна стадо резко повернуло и пошло параллельным курсом.

Фокстерьер залаял на дельфинов, беспокойно заметался по мостику, поглядывая на капитана, но Калласте не обратил на него внимания. Разговорившись в салоне о «Лауристоне», он все еще был в далеком двадцатом.

…Как только он пришел в Таллин, на борт к нему поднялся советский представитель. Это был уже немолодой матрос в военном флотском бушлате, в бескозырке, в широченном клеше. Вместе с Калласте они обошли барк. Вернувшись в каюту капитана, матрос сказал, глядя на Калласте:

— Непонятный ты для меня человек, капитан. — Он наклонился, приблизив лицо к Калласте. — Буржуй ведь, наверно! Внешний вид у тебя… — он пошевелил пальцами, подыскивая подходящее слово, — непролетарский. Судно привел в полном порядке, в отличие от других. По-всякому здесь бывало, а такого не видел. — Матрос встал: — Спасибо, капитан. Должен сказать тебе, что за отличную сохранность передаваемого судна премия тебе полагается.

Матрос пришел провожать капитана Калласте, когда тот, уже передав «Лауристон», уходил в море на другом судне. Вручил премию — сто сорок английских фунтов, долго тряс руку. Но снова повторил:

— И все же непонятный ты для меня человек… товарищ буржуй.

Капитан засмеялся:

— Но какой же я буржуй, с пяти лет гусей пас.

Матрос отступил на шаг, потом обхватил капитана по-медвежьи за плечи. Загудел:

— Ну вот, теперь все ясно. Все ясно… Только с толку сбивал ты меня, капитан…

Калласте стоял на мостике и прищурившись смотрел в морскую даль. Повернулся. Пошел в рубку.

Выписка из судового журнала парохода «Каяк»: «Воскресенье. 18 августа 1940 г. В 16.00 прибыли с грузом угля в Буэнос-Айрес. Закрепили судно у пристани электростанции Чаде в Новом порту. Ошвартовались левым бортом. Концы на берегу».

Телеграмма судовладельцу Нейхаусу: «Каяк» прибыл Буэнос-Айрес. Начинаем разгрузку. Переведите 40 000 аргентинских песо на жалованье команде, расходы и т. д. Перевод через фирму «Де Негри и К°». Капитан Ю. Калласте».

Ответная телеграмма: «Буэнос-Айрес. Борт парохода «Каяк». Капитану Ю. Калласте. Мои полномочия аннулированы. Нейхаус».

— Капитан, — старший механик Андрексон не скрывал раздражения, — команда требует денег.

— Спокойно, механик, — сказал Калласте, — мы выясняем наши возможности.

— Но послушайте…

Андрексон шагнул к иллюминатору каюты капитана и широко распахнул его.

Выписка из судового журнала: «На пристани «Каяк» встретила толпа местных эстонцев. Они ожидали, что команда придет с большими деньгами. Еще издалека с причала кричали: «Здесь свободная страна! Каждый может делать что хочет! На пароходах мест вдоволь! Капитан не может принуждать матросов к работе!» Многие из встречавших были пьяны».

— Я могу вам помочь, господин Калласте, — сказал сидевший в каюте капитана представитель фирмы «Де Негри и К°». Он прибыл встречать судно на причал. — Я располагаю 600 песо до завтрашнего дня.

Калласте пересчитал деньги и, передав Игнасте, сказал:

— Разделите между членами экипажа и выдайте в счет аванса.

Старший помощник, механик и представитель фирмы «Де Негри и К°» вышли из каюты. Капитан остался один. В иллюминатор все еще доносились крики встречавших судно. Гул голосов то усиливался, то стихал. Но капитан к иллюминатору не подошел. Он не хотел видеть эту толпу.

В дверь постучали. На пороге стоял Карл Пиик.

— Можно, капитан? — спросил он.