Метель или Барыня-попаданка. Мир (СИ) - Добровольская Наталья

И последняя благодарность – я подхожу к портрету дедушки Георгия Ивановича, который случайно обнаружили слуги на чердаке, когда прибирали дом, вместе с портретами бабушки, отца и матери – видимо, прошлый хозяин дома велел снять и выбросить, да слуги ослушались, просто спрятали с глаз подальше, да потом и позабыли. Дедушка в старинной одежде, в парике, важный, но я (или память Барыни) ведь помнит, какой он бывал и добрый, и веселый.

Я глажу портрет рукой и говорю шепотом:

– Вы уж простите, Георгий Иванович, что я тут от Вашего имени разных сказок насочиняла, просто так нужно было, напрямую ведь не скажешь!

И я вдруг вижу, что дед подмигивает мне с портрета! Я моргаю – наваждение исчезло, но ведь это было! Или мне все причудилось от усталости? Но в одном я теперь уверена – дедушка не сердится, а наоборот, очень рад, что и дом ожил, и гости в нем были интересные, и ученики появились толковые, и у меня все хорошо складывается!

И на этой радостной ноте мы все отправляемся СПАТЬ! Все остальное – ЗАВТРА!

Мой "вист по-медицински" имеет интересное продолжение. Через несколько дней после приема Егор Фомич Цекерт прислал мне письмо, в котором ещё раз поблагодарил за замечательный и полезный подарок – стетоскоп. Он написал, что все гусары сначала с небольшими опасениями, а потом с огромным интересом не только разрешали ему выслушивать свое дыхание и сердцебиение, но и просили трубочку, чтобы самим проделать эту нехитрую процедуру – как дети, право! Он заказал полковому столяру изготовить еще несколько таких стетоскопов, чтобы затем показать их своим коллегам и спрашивал на то моего разрешения.

Написал он и о судьбе статьи своего друга и коллеги Гибенталя о лечении переломов с помощью гипсовой повязки – её к печати не допустили. Рапорт о его открытии кочевал по петербургским инстанциям, и в конце концов попал к светилу столичной медицины хирургу И.Ф.Бушу, который вынес вердикт: "Сие было бы хорошо для простых переломов, где еще нет опухоли, но в сложных и сопряженных он пользы иметь не может". Мнение знаменитости никто оспаривать не стал, и в итоге изобретение Гибенталя положили под сукно. Так что нет пророка в своем отечестве.

Но справедливости ради, ведь в чем – то светило был и прав – при оскольчатом переломе, переломе со смещением, гипс не поможет, а только навредит. Надо рентгеновские снимки, нередко – операции – а тогда такого, конечно, не было. Гипс поможет в это время при простых переломах, когда кости легко совместить. Но и это уже немало!

В ответном письме я, конечно же, даю свое разрешение на широчайший показ и пропаганду стетоскопа. Также прошу Цекерта использовать все свои связи, чтобы помочь довести статью до печати.

Вскоре я получила ещё одно письмо от полкового лекаря, в котором он сообщил, что помогая молодому коллеге, он переправил его статью ординарному профессору патологии и терапии Московского университета Матвею Ивановичу Мудрову и президенту Военно-медицинской академии в Петербурге Якову Васильевичу Виллие. И вот теперь он радостно сообщал, что гипсовые повязки рекомендуют для лечения переломов. "Отлично!", – подумала я, – "Значит нам удалось изменить историю и уже в Отечественную войну 1812 года лекари смогут лечить переломы при помощи гипсовых повязок". Еще один выигрыш от моего приема и от партии "виста по-медицински"!

Глава 43. "А на утро они проснулись"!

Утром я, как всегда, проснулась очень рано – учительская привычка вставать с первыми птицами не подводит и здесь. Радость переполняла меня – как хорошо все вчера сложилось! Неужели я потихоньку начала изменять этот мир и обстоятельства, неужели то, ради чего я сюда, видимо, и попала, начинает исполняться!

И Александру я не безразлична, кажется, его железный панцирь, одетый когда-то после смерти жены и сына, начинает потихоньку трескаться! И Мелиссино я очаровала, а Цекерт вообще готов бывать у меня каждый день! И "вист по-медицински" я выиграла, значит, медицина хоть немного, но шагнет вперед! "Маленький шаг для человека, но огромный – для всего человечества!"

Будут спасены сотни людей, изобретены новые лекарства, и мне плевать, сколько "крылышек бабочек" я оттопчу, как при этом изменится история, смогу ли я в очередной раз вернуться в 21 век, какие изменения застану, связанные с моей историей, и будут ли они такими уж значительными, а скорее всего и нет! Голова моя кружилась, я готова взлететь и без метели! Но жизнь вновь возвращает меня на землю.

Мое настроение становится намного серьезнее – в комнату, постучавшись, вошел Дмитрий. Я, конечно, ждала его и даже предполагала, с каким решением он пришел, мы с Машей уже немного посекретничали по этому поводу, она накануне мне все рассказала, и я, конечно, поддержала и порадовалась за нее, но как всякой женщине, мне казалось, что это будет еще не скоро – так мне не хотелось отпускать от себя свою кровиночку.

Я предложила ему присесть, но он остался стоять:

– Ваше благородие, Наталья Алексеевна! Вы знаете, что мы с Марией Ивановной сговорены с детства, а вчера окончательно объяснились. Я намерен просить ее руки у опекуна и буду подать рапорт о разрешении на брак полковому начальству – генерал-лейтенанту Петру Петровичу Коновницину и командиру полка – подполковнику Ивану Михайловичу Ушакову. В знак благодарности за то, что Вы заменили ей мать и много лет заботились и растили Марию Ивановну, я хочу поставить Вас в известность о своём намерении, – держится он спокойно, волнение выдают чуть дрожащие пальцы рук, почти не заметные.

Молодец, коротко, четко, по военному, человек дела, а не тысячи слов. Верю, что именно такие порутчики[39] и стояли на смерть на Бородинском поле, под снарядами и пулями, когда от пороха ничего не видно и от командира поступает только один ответ на вопрос, что же им делать: "Стоять и умирать".

Уважаю, вовсе он не герой анекдотов, правильный офицер! И я не должна его подвести:

– Дмитрий Иванович! – я стараюсь не дрогнуть голосом, и это мне почти удается. – Я не опекун, я всего лишь женщина, которая, надеюсь, заменила Машеньке, – я исправляюсь, – Марии Ивановне, мать. И как каждая мать, я желаю только счастья своему дитя. Я хочу поблагодарить Вас за оказанную мне честь, но со свадьбой прошу повременить. Судьба офицера, насколько Вы понимаете, Дмитрий Иванович, в руках Бога и его командира, – тоже неплохо, хоть и многословно, но это от непривычки к таким ситуациям.

Дмитрий выслушал меня уже спокойно, поблагодарил меня за решение, кивнул головой, по-военному четко повернулся и вышел из комнаты. Там он поглядел на Машу, чуть заметно улыбнулся, а та, все поняв, мгновенно облегченно вздохнула – все хорошо, все решилось, пусть еще не сейчас и не скоро, но они будут вместе. Она тоже держится внешне невозмутимо, только опять бледна, как полотно.

Да, дворян тогда муштровали не хило. У англичан есть такое понятие – "stiff upper lip" – застывшая верхняя губа – так говорят о джентльменах, которые умеют сохранять невозмутимость в любой ситуации. Наших дворян также с детства учили быть выдержанными, соблюдать приличия, быть ровными во всех ситуациях. Они не кричат: "Усе пропало, Шеф!", не бьются в истерике, не разговаривают матом, они вообще не ругаются, они только бледнеют до состояния полотна и у них дрожат пальцы, когда решается их судьба. Плоха или хороша такая сдержанность – не мне судить. Я не такая изначально, но я учусь быть такой.

И я с сочувствием подумала о Барыне – много лет она воспитывала Машеньку, как родную, но по сложившейся традиции не может ни в чем вмешаться в ее судьбу – она всего лишь крестная, а официальный опекун, человек абсолютно равнодушный к девушке, будет решать ее судьбу вместо самого близкого человека.

И еще я в очередной раз размышляла, насколько же трудно жилось дворянам с нашей точки зрения поведения – этого нельзя, того нельзя, невесту тебе сосватали – и понравились Вы друг другу, и то не все слава Богу, надо кандидатуру по инстанциям согласовать. Остаться с ней – нельзя, даже за ручку подержать – и то нельзя, не то что поцеловаться. Но, конечно, сочувствовать им было не всегда корректно-крепостным крестьянам жилось намного труднее и в этом отношении.