Место полного исчезновения: Эндекит - Лев Златкин

И, словно в подтверждение его слов, Леговатый услышал диалог двух швей-мотористов, идущих на смену:

«Тебе запишут норму, а ты в ларьке купишь пару пачек чаю!»

«Заметано! — согласился второй. — Мне перевыполнение плана во как требуется. Через год на свободу с чистой совестью. А от характеристики зависит, куда тебя пошлют. Могут столицу и не дать».

— Слышал? — кивнул на проходящих сменщик. — Все делают свои дела! Ты лучше расскажи, за что тебя с механического поперли?

— А то ты не знаешь? — нахмурился сразу Леговатый.

— Не знаю! — удивился сменщик. — А почему я должен знать? Я ни с кем тут не общаюсь. И на меня никто внимания не обращает, никому я не нужен.

— «Крысятник» каким-то образом проскользнул на механический, а ему руку и отчекрыжило резаком, кисть напрочь. Кровищи было! — пояснил Леговатый, которому понравился замкнутый старикашка-сменщик.

— А ты-то тут причем? — искренне удивился сменщик.

— Пускать посторонних не велено! — разозлился внезапно Леговатый. — Крайнего им надо было найти, вот и взяли невинного.

— Да, ты прав! — согласился с ним сменщик. — Попробуй не пусти братву: на детали тебя тут же разберут, а кому нынче потребуются наши детали. Интриги, везде интриги. Хочешь, анекдотец расскажу?

— Трави, пацан! — милостиво разрешил Леговатый, который и был-то всего лет на пять старше своего сменщика.

Но тот не обиделся. С ним почему-то никто не хотел общаться, хотя сидел он по «солидной» статье за «наводку» на богатые «хаты». Есть такие люди, с которыми не хочется, как говорится, «сесть рядом по нужде». И среди них, как ни странно, много нормальных и даже хороших людей. Впрочем, и среди тех, к кому душа у всех раскрывается с первого взгляда, есть немало подлецов и пройдох.

— Один мужик часто бывал в гостях в центре города, но перед уходом всегда забывал зайти отлить «на дорожку», — стал рассказывать сменщик. — И бегал в туалет, расположенный неподалеку от дома, куда он ходил. В туалете он всегда встречал одну и ту же старушку-уборщицу. Но вот однажды он был у любовницы на окраине города и так же забыл перед уходом «сходить на дорожку». И нашел ближайший туалет, чтобы срочно отлить. Каково же было его изумление, когда он и в этом туалете увидел ту же старушку-уборщицу. Думая, что он обознался или что она совмещает работу в двух туалетах, мужик подошел к ней и спрашивает: «Простите, это не вы ли работали в центре, в туалете?» «Я! — отвечает старушка. — Уволили меня оттуда. Интриги все, милок, интриги!»

Леговатый весело заржал, и ему сразу же стало легче.

Но тут же выяснилось, что смеялся он совсем по другой причине. Соль анекдота прошла мимо него. А отчего он смеялся, Леговатый тут же и выложил сменщику:

— Хорошо, что ты мне напомнил, — сказал он довольно. — Читал я недавно в газете: маленькой девочке говорят: «Пописай на дорожку». А она спрашивает: «А где дорожка-то?»

И он опять весело заржал.

Сменщик жутко обиделся, обозвал про себя Леговатого «тупицей» и ушел в барак, оставив его в одиночестве.

Правда, в одиночестве тот оставался недолго.

Васильев, воспользовавшись разрешением «смотрящего», развил бурную деятельность, опрашивая свидетелей, которые, по его мнению, могли что-либо слышать или видеть. Но, несмотря на данное разрешение говорить все, что видел по случаям убийств, никто ничего путного сказать не мог.

Дело было в том, что сторожа особенно и не приглядывались к тем, кто входит и выходит, могло статься, что себе дороже, мало ли что может потом произойти. Открывали и закрывали калитку они, в основном, вслепую.

Леговатый встретил Игоря тем более настороженно. Для него все, ошивающиеся возле начальства, представляли потенциальную опасность, которую он нутром чуял, а потому всегда старался таких людей избегать.

— Привет! — легкомысленно поздоровался Игорь.

— Здорово! — нехотя поздоровался Леговатый. — Каким ветром занесло?

Тон его был явно недружественным, но Игорь не обратил внимания на его тон, по-другому в зоне и не разговаривали, все считали себя невинными жертвами режима, а потому и злились на всех и на вся.

— Да вот интересуюсь твоим мнением! — честно признался Игорь. — Что ты знаешь об убийствах?

На зоне все друг другу говорили «ты» независимо от возраста, и никто не обижался. Все были уравнены бесправием. Здесь не имело значения, кто ты, сколько тебе лет и какое у тебя образование.

Здесь все становились «новым образованием» — заключенными, зека! А иерархия была лишь у братвы, у блатных и приблатненных.

Но и они все говорили друг другу «ты». Это была единственная общая привилегия.

— Отвали ты отсель! — злобно прикрикнул Леговатый на Васильева. — С чего это я на старости лет буду стучать?

— Братва мне дала поручение найти убийцу! — разъяснил ему Игорь.

— Я все равно ничего не знаю! — ответил Леговатый. — И так «погорел» из-за «крысы». Он руки лишился, а я должности хорошей.

— Он жизни лишился! — сказал Игорь. — Умер он час назад в больничке. От большой потери крови. Нейрохирурга в зоне нет.

— Да уж! — согласился Леговатый, хотя слово «нейрохирург» ему ничего не говорило. — Голову отрежут, назад не пришьешь.

— Не обязательно ее надо отрезать! — усмехнулся Игорь. — Ты, наверное, слышал, что Ступу повесили? Никакой тебе крови, чисто, по-английски.

— На Руси всегда рубили головы! — зловеще усмехнулся Леговатый. — Не боялись кровушки.

— Вспомнил, как жене отрезал голову? — разозлился Васильев. — Соседа чуть до кондрашки не довел.

— Пусть икается! — злобно и неуступчиво сказал Леговатый. — «Козел», нашел, когда ходить по гостям. Все путем было бы, не нагрянь эта бестолочь ко мне. Сжег бы я болезную, а слушок бы пустил, что уехала она к сыну. А там ищи-свищи!

Васильев понял, что ему здесь ничего «не светит», не будет с ним говорить «по душам» садист-убийца. И не потому, что нечего сказать. Каждый знал хоть малую толику, из которой, как из мозаики, можно было слепить целостную картину. Из чистой вредности.

«Садист — есть садист!» — со злостью подумал Васильев, покидая «швейку».

Леговатый, оставшись в одиночестве, решил воспользоваться советом сменщика и стал вспоминать и пофамильно отмечать тех, кто во время рабочей смены шнырял туда-сюда.

Особо часто бегал Пархатый, вор, оставшийся в незавидном положении после убийства своего близкого «кента» и «кореша» Ступы. «Шестерил» он всегда, но теперь его могли не взять даже в «шестерки» и разжаловать в приблатненные из блатных, а это значительно снизило бы его статус-кво и лишило многих привилегий.

Леговатый забыл закрыть за Васильевым дверь.

Поэтому, когда раздался легкий скрип, Леговатый сразу вспомнил о своей оплошности и встал, чтобы исправить допущенную ошибку, но было уже поздно.

Леговатый только и успел сказать, увидев опять надоедливого посетителя:.

— Я тебе уже в который раз говорю, я ничего не знаю!..

Кусок толстого многожильного кабеля из тяжелой меди в резиновой оболочке взметнулся и вышиб сознание из старика, вызвав на небе ликование души его невинной жертвы.

Шастающая взад-вперед публика была очень довольна, когда дверь беспрекословно открывалась по первому окрику: «Эй, старый козел!»

Им и в голову не могло придти, что дверь на «швейку» была просто-напросто открыта, и закрыть ее было некому.

Правда, их несколько смущало, что Леговатый пристально смотрит на них в подслеповатое, давно не мытое оконце.

— Чего буркалы вылупил? — удивлялся один.

— Это он нас считает! — объяснял другой. — Потом счет предъявит. Придется пачку «Примы» отвалить «козлу», чтобы не мекал.

Но после окончания рабочей смены швей-мотористы обнаружили дверь закрытой, и никакие гневные крики типа: «Козлище!» и «Раком поставим!» — не оказывали воздействия на Леговатого. Сколько ему ни стучали в окошко, он все так же продолжал смотреть широко раскрытыми глазами на стучавших и матерившихся при этом, но не мигал и уж тем более не реагировал на крики и не открывал двери уставшим зекам, жаждущим побыстрее добраться до кровати, чтобы забыться в тяжелом сне.

Мастер, первым решивший открыть хлипкую дверь сторожки, вошел внутрь, но в ту же секунду выскочил обратно с жутким воплем и тут же у забора «швейки» выпростал все, что ему удалось съесть за день.

Заглянувшему туда же вслед за ним Корчагину предстала страшная, как в аду, картина: голова Леговатова была закреплена хитроумным способом на столе лицом в окно, а тело его лежало отдельно на полу, залитом кровью. Да и не только пол был залит, все стены были забрызганы, когда из вен хлестала кровь. Сам стол, где стояла на подпорках голова, нисколько не напоминая собой голову профессора Доуэля, был полностью ею залит.

Но Корчагина трудно было испугать видом чужой крови, когда он и своей не пугался.