Ночь за нашими спинами - Ригби Эл

– Да. Твои шаги я узнаю всегда.

«Свободный» смотрит на своего врага – но уже иначе. Выражение лица Гамильтона снова стало хмурым и упрямым. Ничего лишнего. Ответ звучит формально:

– Мы с моими людьми пришли за тобой. Можешь встать?

Глински выпускает его и тяжело приподнимается на локте.

– Трогательно. Не сомневаюсь, что Харперсон об этом уже пишет. Ты сказал ему, что я был пьян, когда упал сюда?

Гамильтон медленно качает головой. Его рука поддерживает «единоличника» за плечи, на его пальцы капает кровь с волос.

– У тебя наверняка сотрясение мозга. Ложись.

Глински презрительно кривится и, не меняя положения, уточняет:

– И что? Будешь играть в доктора? И ли сразу применим эвтаназию?

Пожалуй, мне хотелось бы знать, как Джей Гамильтон справился со своей обычной южной вспыльчивостью. Вместо ответа он мягко, но настойчиво опускает голову противника назад на пол.

– Мне просто нужно убедиться, что тебя можно двигать. Постарайся не дергаться. Пожалуйста.

«Свободный» водит пальцами по широкой грудной клетке Глински и ниже, прощупывая кости. В некоторых местах он надавливает, в некоторых едва касается. Сосредоточенно наблюдает и наконец, потеряв терпение, просит:

– Реагируй как-нибудь, чтобы я мог понять. Хотя бы матерись. Больно? Ребра сломаны?

– Думаю, нет. Пробуешь это исправить?

– А так?

Снова приподнявшись, «единоличник» отвечает кровавым плевком в сторону и тут же морщится. Его лицо искажается от боли, но даже теперь оно не теряет гордого и брезгливого выражения.

– Стоишь над поверженным врагом, милостиво предлагая ему помощь. Гребаный скаут. Монтигомо, черт тебя…

Пальцы «свободного» останавливаются и легко сжимаются на плече.

– Ты же понимаешь, что дело не в этом.

Глински вытирает кровь с подбородка и тяжело опускается на каменный пол.

– А в чем?

Гамильтон убирает руки и скрещивает их на груди.

– Это долгий разговор, а тебя надо вытащить. Сможешь встать, если обопрешься?

Здоровая рука на этот раз хватает его за отворот куртки и бесцеремонно тянет ближе.

– Говори. Давно пора. Может, ты перестанешь наконец мне мешаться!

«Свободный» все же теряет самообладание. Его губы поджимаются.

– Ублюдок.

Глински удовлетворенно хмыкает и отвратительно, фамильярно подмигивает:

– Спорим, сейчас скажешь, что ты меня ненавидишь?

– Хватит!

Гамильтон резко замахивается, и я опять безуспешно пытаюсь освободиться от Джона. Но кулак «свободного» проносится в дюйме от головы «единоличника» и врезается в каменный пол. Вспышка ярости проходит так же быстро, как и возникла.

– Впрочем… – Гамильтон смотрит на разбитую руку, – ты прав. Но послушай, черт тебя дери… – Он наклоняется. – Хватит, Ван. Хватит. Мы же верим в одно и то же! Знаешь… сегодня я сказал людям, что все это дерьмо скоро кончится. Я это устрою. Любым способом.

Гамильтон шепчет, но я все слышу. И так же отчетливо вижу, как рот «единоличника» вдруг начинает нервно дергаться.

– Мне легче застрелить тебя прямо сейчас, чем позволить нарушить обещание. Или застрелиться? Мне тебя не убить.

Гамильтон с удивлением смотрит на Глински, едва ли осознавая, что только что услышал. Но «единоличник» не отводит глаз. И «свободный» слабо, как-то почти затравленно улыбается:

– Мне тоже. Но я… всегда это знал.

– Почему?

Удивительно… но Глински задает этот вопрос вполне искренне. Без желчи или насмешки.

– Я был солдатом. Ты приезжал на все эти дурацкие военные смотры. Знаешь… когда-то я готов был отдать все, чтобы походить на тебя. Хоть немного.

– Городу повезло, что у тебя не вышло.

– А у меня не вышло?

– Ни капли.

Проходит несколько секунд. Двое смотрят друг другу в глаза, пытаясь что-то решить. И…

– Тогда, может, пора начинать заново?

Я замираю и почти не верю своим ушам. Эти слова. От этого чудовища. Если бы это слышал измученный мэр, если бы…

– И что делать?

– Что-нибудь придумаем. – На губах «единоличника» появляется кривая улыбка. – Только не надо так смотреть. Ты же не собираешься зарыдать на моей груди, доломав мои ребра? Или…

– Пошел ты.

С довольным смешком Глински прикрывает глаза. Гамильтон выпрямляется и дотрагивается до его шеи. «Единоличник» бесцеремонно одергивает его:

– Успокойся. Я не умираю. – Глински снова медленно поводит головой в сторону, изучая помещение. – Ты ведь пришел не один? Где твои собачки? Надеюсь, эти недоумки не заблудились, на себе ты меня не вытащишь.

Я понимаю, что Джон больше не держит меня.

– Теперь пора.

Айрин улыбается. Может, он и монстр, как и я… но на пенсии он точно начнет собственную психологическую практику. И вот тогда Городу повезет.

Я вхожу в зал первой. Изо всех сил делаю вид, что запыхалась, но и не скрываю, что услышала последнюю фразу:

– Я хотела сказать, что рада видеть вас живым, но…

Через другие ворота в зал вбегает тяжело дышащая Элмайра и подлетает прямо ко мне. Она окидывает нас всех взглядом и вытирает лоб.

– Нам пришлось разойтись, я шла по какому-то адски изломанному коридору, думала, все, и… – Наклонившись, она касается щеки «единоличника» и гладит его волосы. – Как ты, Ван? Жив?.. Какой ты грязный…

У него хватает сил сесть и даже осклабиться:

– Это была твоя идея?

– Джея. – Элм опять оглядывается. – Интересно, где мы? И еще интереснее, как будем выбираться. Не думаю, что ты, Ван, залезешь по веревке, и…

Договорить она не успевает: ее слова обрывает резкий лязг.

Створки трех ворот захлопываются, и мы видим, что к четвертым кто-то приближается. Люди идут по четверо, в руках у них матово блестящие лазерные винтовки. Глаза ровно светятся алым. Все это так знакомо…

– Нет…

Я собираюсь вскинуть руку, чтобы поджечь пол между нами и ними, но сразу понимаю: в замкнутом пространстве мы просто задохнемся. Да и стволы уже нацелены на нас. Я бросаю взгляд на подобравшуюся, напряженную Элм.

– Ты… можешь их заморозить?

Она качает головой и смотрит на Джона:

– Превращайся в какую-нибудь тварь. Кроши их.

Но Айрин даже не смотрит на нас. И точно так же, как Элм только что, качает головой:

– Боюсь, что… не буду.

Его непривычно беспомощный взгляд мечется по толпе, я пытаюсь понять, куда он смотрит, и наконец вижу: среди роботов идет человек. Впрочем… не совсем, но, так или иначе, тот, кого там быть просто не должно. Антроиды ведут бледную, растрепанную Анну.

Я останавливаю Элмайру, заряжающую пистолет, и указываю на некберранку. Подруга ругается сквозь зубы и быстро прячет ствол в кобуру. Джон хмурится, явно пытаясь послать сестре телепатический сигнал, но, судя по его раздосадованному лицу, у него ничего не получается. Анна выглядит отстраненной и словно чужой. Ее ясные синие глаза будто покрыло толстой коркой льда. Это страх или…

Взмах руки, на которой поблескивает обручальное колечко, – и антроиды расступаются, все как один, и образуют коридор. Оружие опускается, гаснут точки лазерных прицелов. Миссис Гамильтон-младшая подходит к нам. Я ошиблась: она едва ли испугана и точно не ранена. Она… улыбается так, будто мы приехали к ней встречать Рождество.

– Идемте со мной. Все готово.

Моя спина холодеет точно между невидимых крыльев. Если бы у меня был хвост, я бы наверняка его поджала. Я рассматриваю некберранку, пытаясь найти следы уколов, побоев, гипноза. – чего угодно, что делает ее такой. Но не нахожу ничего. И, облизнув пересохшие губы, спрашиваю напрямую:

– Что ты здесь делаешь?

Она заправляет за ухо тонкую прядку. Подозрение возникает именно в эту секунду: слишком непосредственный жест для пленницы. Неужели я… поумнела? Подтверждение я получаю почти сразу. Анна продолжает улыбаться.

– Не здесь, Эшри. Вас зовут на… кофе-брейк. Вам рады.

Элм саркастично фыркает и встает перед все еще распростертым на полу Ваном Глински.