Семнадцатилетние - Герман Матвеев

— Мне сказали, что тебя исключили из коллектива класса…

— А я тебе про что говорю! Это и есть исключение… Что они еще могут сделать? Исключить из школы? Больно жирно!.. Ты же учительница — сама понимаешь. Некоторые девочки завидуют моим успехам и злятся. Помнишь, они даже домой приходили. Ты думаешь, они только из-за шефства приходили…

Валя не подготовилась к этому разговору, но знала, что мать поверит всему, что она скажет. Так оно и было. Любящее сердце матери не могло обвинить в неблаговидных поступках свою родную дочь. Она и раньше была уверена, что виноваты все, кроме дочери. Конечно, Вале завидуют, конечно, к ней несправедливы и, конечно, не считаются с нервной, впечатлительной натурой девочки… Все грубые выходки, дерзости, издевательство, раздражительность дочери по отношению к себе мать всегда объясняла этой нервностью и впечатлительностью.

И сейчас, после разговора с Валей, Зинаида Григорьевна решила вмешаться в это дело и доказать правоту дочери. Ничего не сказав Вале, она отправилась на другой день в школу.

У Натальи Захаровны не было приемных часов для родителей. Она принимала их во всякое время, свободное от уроков или совещаний.

Зинаида Григорьевна давно была знакома с директором школы, но, войдя в кабинет, она ощутила какое-то непривычное чувство робости и неловко поклонилась:

— Здравствуйте, Наталья Захаровна.

— Здравствуйте, товарищ Белова. Садитесь, пожалуйста, Зинаида… а дальше, извините, забыла.

— Григорьевна.

— Да, да. Что скажете, Зинаида Григорьевна?

— Да вот зашла узнать насчет Вали.

— Дочь ваша учится хорошо, но ведет себя, к сожалению, плохо. Дело дошло до того, что на общем собрании девочки постановили исключить ее из коллектива класса.

Зинаида Григорьевна побледнела, словно, услышала эту новость впервые. Она достала вчетверо сложенный платок, развернула его и спрятала обратно.

— А что означает такое исключение? — растерянно спросила она.

— А то, что они не хотят иметь с ней никакого дела… Вы же, Зинаида Григорьевна, сами учительница и должны понимать, что это значит…

— Да… но о таком исключении я слышу первый раз… — уже значительно, смелей сказала мать. — В школе я работаю не один год и никогда не слышала про такую меру… Я бы хотела знать, в чем Валя провинилась… Конкретно!.. Как это она особенно себя ведет? Вы сказали «плохо»… Что значит «плохо»?

— Антиобщественно.

— А в чем это выражается? Приведите, пожалуйста, пример. Это общие слова, — все настойчивей спрашивала Зинаида Григорьевна.

— Вам нужно поговорить с руководителем класса. Он вам приведет и примеры и все остальное. У вас есть время? — Наталья Захаровна посмотрела на расписание, затем на часы… — Сейчас он на уроке. Через десять минут будет звонок.

— Хорошо. Я подожду, — согласилась Зинаида Григорьевна и снова вытащила зачем-то платок. — Но, Наталья Захаровна, я не понимаю, как вы могли это допустить…

— Что допустить?

— Да вот это исключение! — Они меня не спросили.

— Но почему же вы не вмешались, не остановили, не отменили?

— Как же я могу отменить, если это законно? Вы, что же, воображаете, что я могу вмешиваться и диктовать ученицам свою волю, когда мне вздумается? — сказала она и, видя, что учительница не собирается отвечать, спросила: — Ко мне больше никого нет?

Зинаида Григорьевна вспомнила, что в приемной была еще какая-то женщина.

— Есть. Так я подожду воспитателя, — сказала она и вышла из кабинета.

Беседа с директором произвела на Зинаиду Григорьевну удручающее впечатление. Сухой, официальный разговор, ни одного слова сочувствия! По дороге сюда она собиралась обвинить Наталью Захаровну в отсутствии чуткости, внимания, педагогического такта и добиться того, чтобы та признала ошибку и отменила это нелепое, несправедливое решение. «Как можно идти на поводу у детей? Какой же вы директор и педагог, если допускаете у себя в школе такое своеволие? — собиралась она сказать. — Где у вас дисциплина? Почему лучшей ученице школы вы не можете создать нормальных условий и не ограждаете ее от нападок завистливых подруг?..»

Она даже хотела пригрозить Наталье Захаровне, что переведет дочь в другую школу… И вот вместо этого она почувствовала себя в положении ученицы, вызванной к директору для нагоняя.

Десять минут пробежали незаметно, и, когда в коридорах всех этажей затрезвонил звонок, Зинаида Григорьевна заволновалась. От Вали она несколько раз слышала о новом учителе, но никогда его не видела и была настроена к нему недоброжелательно. И дело не только в том, что он, по ее мнению, неправильно воспитывает учениц. Ей казалось, что учитель, вернувшийся с фронта, должен был идти работать в школу мальчиков, а в женской школе ему делать нечего.

Неизвестно откуда появилась вездесущая Фенечка.

— Вам Константина Семеновича? Сейчас я ему скажу.

Фенечка исчезла, и скоро к Зинаиде Григорьевне подошел, опираясь на палку, высокий мужчина.

— Вы товарищ Белова? — спросил он. — Очень хорошо, что пришли, я как раз собирался вас вызывать… Я руководитель десятого класса.

Они поздоровались, и Константин Семенович пригласил Белову пройти в библиотеку.

— Что же это получается, Константин Семенович? — сразу начала Зинаида Григорьевна, как только они сели.

С этим учителем она почувствовала себя свободно, совсем не так, как с Натальей Захаровной.

— Что получается? Плохо получается, Зинаида Григорьевна…

— Вот именно что плохо! Только для кого плохо? Мне уже говорила Наталья Захаровна. Ваши воспитанницы даже не спросили директора… делают, что вздумается.

— Это верно, — подтвердил учитель. — Самостоятельные девицы.

— И даже вас не признают! Валя мне говорила, что на этом собрании вы присутствовали.

— Присутствовал.

— Почему же вы не вмешались, не запретили… вернее, не разъяснили им?

— Бесполезно. Все равно бы не послушали.

— Ну что вы говорите, Константин Семенович? — удивилась Белова. — Вот уж я никак не ожидала… Я работаю в школе мальчиков. Мальчиков! — многозначительно повторила она. — И то управляюсь.

— Прежде всего, это доказывает, что вы хороший педагог, Зинаида Григорьевна. А кроме того, воспитательная работа среди девочек, а точнее — девушек, имеет тоже свои трудности. Возьмем для примера вашу дочь. Очень способная девочка, волевая, сильный характер… Но, к сожалению, направлен не по тому руслу…

— Вы считаете, что у нее сильный характер?

— Очень. Самолюбивая, независима и, я бы сказал, несколько упряма. Вам, наверно, с ней трудно? — спросил учитель.

— Очень трудно, Константин Семенович… Очень, очень, — призналась Зинаида Григорьевна.

Ей понравилось, как учитель говорит о Вале. В его тоне мать почувствовала искреннюю заинтересованность и доброжелательность.

— Балуете, наверно, — упрекнул он.

— Не буду скрывать… Да ведь она у меня единственная. Сердце матери… сами понимаете!

— Да! Сердце матери — это корень зла! — неожиданно строго сказал он и, не давая ей опомниться, продолжал: — Вы учительница и должны знать, что воспитатель, если он желает счастья детям, должен воспитывать их не для счастья, а готовить к труду жизни. Помните Ушинского?

— Смутно…

— Очень плохо, что смутно. Каждый родитель должен это знать наизусть. Если вы родили ребенка, то обязаны воспитывать из него полезного члена общества, в котором он живет. А что вы делаете? Что вы сделали со своей дочерью? Вы любите детей, Зинаида Григорьевна, поэтому вы и стали учительницей. Но почему вы можете воспитывать, и, вероятно, неплохо воспитывать чужих детей? Почему вы в состоянии контролировать свои слова, поступки, когда с вами чужие дети? Вы думаете о будущем этих детей и, когда нужно, принимаете какие-то меры, требуете, взыскиваете… Ну, а куда же девается вся ваша педагогика, когда вы сталкиваетесь с родной дочерью? Слепая любовь, сердце матери заставляют умолкнуть рассудок, и вы уже не в состоянии разумно поступать! Кто виноват в том, что Валя не умеет подчинять свои личные интересы интересам коллектива? Кто виноват, что она себя считает исключительной личностью, никого не уважает, ни с кем не считается и никого не признает? Откуда у советской девочки такой эгоизм? Я думаю, что в этом виноваты вы… Можете себя утешать только тем, что вы не одна такая… Скажите мне, Зинаида Григорьевна, любит вас, уважает вас ваша дочь?

— Ну конечно!

— Заблуждаетесь! — уверенно сказал Константин Семенович. — Она вас не может ни любить, ни уважать. Потом, когда она станет взрослей, когда самостоятельная жизнь выправит ее психику, возможно, это и придет, а сейчас — нет. Вы ошибаетесь.

— Как вы можете так говорить? Откуда вы это знаете?