Том 4. Трактаты и лекции первой половины 1920-х годов - Казимир Малевич

Таким образом, цветовая палитра исчезнет как в политических группировках, так и в живописных.

Итак, заканчивая свое рассуждение о свете и цвете, я должен сказать еще несколько слов о том, что из последних рассуждений вижу, что все окрашивает себя в тот или иной цвет, что каждая идея в человеке имеет свою окраску, свой цвет. Что же такое представляет собою идея? С моей точки зрения, идея представляет собой призму, через которую преломляется известный мир, идея — заданность.

Человек, с моей точки разсуждения, просто сложный технический аппарат, возникший от соприкосновений со множествами обстоятельств, и та идея есть просто предусмотрительная в одном случае практическая призма <так!>, через которую преломляются данности в иное, более практическое обстоятельство, нежели было раньше.

Таким образом, мы имеем в этом случае одну и ту же данность, преломляющуюся в иную реальность, которая становится бытием новопостроенного факта.

Оттого только, что через призму человека преломляется мир по-разному, происходят споры; в свою очередь спор имеет одну цель — установить одну истину, одну подлинность. Если бы у всех преломился мир <одинаковым образом>, тогда не было <бы> другого рассуждения и мысли, как только одна. Но благодаря тому, что каждая призма сознания личности по-иному сконструирована, <она> преломляет обстоятельство по-другому и оцвечивает его иным цветом. Что подлинно, а что не подлинно, мы можем только определять с узкой точки зрения, весьма условно; мы, собственно, не знаем, какой подлинный цвет, действительно ли зеленый, синий или красный выражает собой свою окончательную граничность, <или,> возможно, тот же синий или красный цвет, попадая в одно из обстоятельств, изменит свою силу. Ведь мы находимся в вечном процессе двух взаимоотношений вне и внутри лежащих сил. Человек, таким образом, представляет собой аппарат вечного кипения реакций, творящих то, что называем человеческими вещами. Сознательны ли они или нет, есть ли каждое его действие следствием разумных суждений или они простые бессознательные факты воздействия тех или иных обстоятельств, творящие новые реакции?

И действительно, что можно осознать в бесконечном действии и в то же время в вечном покое мира?

Можно ли разделить мир на органическое и неорганическое, если ничего нельзя изолировать, <ни> изъять из вечного покоя, ни добавить, нельзя выявить обособленную единицу из вечного неразрывного вибрирования сил, <что вибрируют> то опыляясь, то распыляясь.

В мире происходят только два действия, спыление и распыление, существуют две призмы, прямого и обратного действия, в которых пробегает одно нерушимое вещество, или «нечто», подобно<е> свету, который имеет одну реальность по одной стороне призмы и другую по другой.

И последнее только будет <еще раз> говорить, что подлинное «нечто» бесцветно, так как цветны только обстоятельства. Раз оно вне цвета, то оно и вне формы, то оно и вне пространства и времени.

Человек производит неустанно попытки к выявлению подлинности, хочет снять маску с мировых действий, чтобы взглянуть на подлинный Лик; <человек производит эти попытки,> разделившись на специалистов, разделив мир на куски между собой, чтобы каждый в своей профессии постарался изловить-выявить подлинность причины. Но подлинно ли мир удалось разделить на участки профессий, подлинно ли доказано, что мир состоит из определенного количества данностей? И оказывается, чем меньше участки, тем больше профессий.

Все профессии изобретают бесконечное количество орудий, научных доказательств, а подлинность не удается изловить.

Хотели пуантилисты выявить свет, наткнулись <на> цвет, им указала научная призма, что свет — результат движения цвета, что цвет, попавши в природное обстоятельство, стал светом, но не цветом. Но это только одна из комбинаций мировых обстоятельств; не мо<гут> ли быть и все наши научные призмы теми же комбинациями, в которых одно и то же кажется во множестве <форм>?

Все уверены и <о>пирают свою беспечность на закон, и то, что на законе построено и обосновано, то подлинно, крепко.

О! Если бы все можно построить на законе, то был бы вопрос окончен, мы бы достигли абсолюта! Но увы, все наши законы — только законы законов.

И потому они законы законов, что собираются изловить то, что вне всяких законов живет.

Мир построил себя вне законов, в нем нет того материка, где бы инженер положил первый камень, в нем нет ни стен, ни потолка, ни пола, ни крыши, нет в нем ни точки опоры, ни точки связи стропил, которые суммировали <бы> собой оконченную заданность, мир вне заданности и вне данности.

Но мы, не унывая, с гордостью работаем над ключами научными, чтобы открыть мир, заостряем топор и ум, чтобы прорубить щель, но топор не вонзается, как и ключ; ни для первого, ни <для> второго не существует ни плотного, ни замочной скважины.

Несмотря на это, все же <мы> уверены, что наука пробила бреши, образовала скважины — идите и смотрите мир; и кто ни подойдет, по-иному видит; так для каждого мир — новый и новый театр зрелища.

Этот мировой актер скрывает себя, как бы боясь показать свой лик, боится, чтобы человек не сорвал с него многоликую маску и <не> познал его подлинное лицо.

Итак, у этого актера одна есть цель, это лучи поглощения — черный луч. Там потухает его подлинность, на призме только черная полоска как маленькая щель, через которую мы видим только мрак, не доступный никакому свету, <ни> солнцу, ни свету знания. В этом черном кончается зрелище наше, туда вошел мировой актер, скрыв многоличие свое, потому что нет у него подлинного лика.

Архитектура как степень наибольшего освобождения человека от веса*

Цель жизни — освобождение от веса тяжести.

Что такое архитектура? Отвечая на этот вопрос, думаю, <что> жизнь человека состоит из двух состояний, труда и отдыха, которые в свою очередь распадаются на множество различий. Жизнь человека заключается в труде над распределением веса, в утилитарном плане себе выгодном и удобном. Таковой утилитарный план распался на несколько категорий, и каждая категория получила свое название. Жизнь человеческая состоит из множества этих категорий, которые исходят из одного плана труда. Одна категория утилитарных построек, обслуживающих практическую жизнь (охраняет тело, механизм человека), назвалась гражданским сооружением, домом, гаражом, банком, фабрикой, заводом. Другая — архитектурным <сооружением>, т. е. Искусством; третья — живописью, четвертая — скульптурой, ваянием (охраной духовной стороны). Три последних, архитектура, ваяние и живопись, охранение духовной стороны, соединились вместе и образовали Академию художеств, духовный храм эстетики. А четвертая деятельность человека осталась обособленной, гражданские сооружения не нашли себе места под крышей Академии художеств, они не изящное искусство. То же самое, как другая деятельность человека, религия не нашла себе места под крышей гражданского сооружения, как только в архитектозированном здании, храме <духа>. Жизнь развалилась на три категории. Гражданскую, духовно-религиозную и художественную, эстетическую.

Религиозная и художественная были выше по категории, нежели гражданская жизнь, гражданская жизнь всегда обличалась религиозной стороною, <которая> накладывала разные наказания гражданам гражданских жилищ, т. е. людям, которые не находятся частично под духовной крышей и делают греховные вещи, подчиняясь материальным влияниям — они заботятся больше о теле, нежели духе. Материя греховна, не греховен только дух религиозный и художественный, в ней живущий, свободный от материи. Это <то> состояние, куда хочет проникнуть человек, отринув и материю. Художество обвиняет тех же граждан в том, что они не знают красоты, живут грубо, некрасиво, поведение их <погрязло> в низменных желаниях материальных, что делает жизнь их <на> жизнь хаоса похожей, что они предают себя, всю свою жизнь материальному разврату и не обращают жизнь свою в гармонию, ставят тело выше красоты духа, не знают жизни художественной, возвышенной над всеми материальными благами, которые есть прах и низменное. Отсюда всякое утилитарное здание, как и <всякая> вещь, не что иное, как продукт все тех же низменных желаний, забота о технической стороне тела и его потребностей.

Отсюда возникает и другое желание, духовное или художественное: в человеке появляется новая категория нового отношения к жизни и материальным гражданским запросам. Это категория художественная, смысл которой и заключается в том, чтобы материю облагородить, возвысить до красоты, чтобы жизнь материальную, гражданскую поднять из низменного животного состояния до духа красоты, обратить всю гражданскую жизнь в художественную, эстетическую1.