Покорение Финляндии. Том 1 - Кесарь Филиппович Ордин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это письмо своим как бы искренним тоном заставляло думать, что не довольно опытный в переговорах Игельстрём, получив накануне вечером письмо Армфельта, недостаточно вник в него, погорячился и тут же резко возвратил и письмо и контрпроект. Может быть, это было хорошо и полезно при известных чертах характера Густава, хотя, как оказывается из слов Армфельта, этот эпизод не дошел до него; но без сомнения Игельстрём был не совсем прав. Получив потом обратно возвращенное им письмо Армфельта и перечитав его, он должен был сознать еще более, что в тот вечер поддался увлечению. Правда, представляя по начальству о последнем моменте переговоров, он пояснял что Армфельт только сваливает на него вину, но в сущности ищет возобновить прерванные переговоры. В таком смысле с его слов истолковали последний эпизод и Салтыков, и в Петербурге. На деле же Игельстрём прямо и несомненно извинялся перед Армфельтом и сам делал первые шаги к возобновлению свиданий[105]. Вот его ответное письмо от того же 23-го июля.
«Тысячу раз прошу извинения, барон, в причиненном беспокойстве, или вернее в лишении вас на несколько часов покоя столь необходимого вам для восстановления здоровья, в котором от всего сердца принимаю искреннее участие. Но будьте добры, прошу вас, простите мой восприимчивость: все произошло от того, что думая получить примирительные условия для поднесения их Императрице, я получил нечто такое, что могло скомпрометировать меня в глазах Государыни, подданным которой я состою и которую боготворю. Ваше письмо разуверило меня и оставляет вину на моей стороне. Прекратим же говорить об этом и будьте убеждены, что я бесконечно вам обязан также и за то, что вы ничем не обмолвились пред королем. Отдайте мне справедливость и верьте искренности моих целей, тем более, что чувства моей Государыни, как и вашего короля, — на что вы мне подаете надежду, — весьма склонны к установлению обоюдного согласия и дружбы. Чтобы доказать вам что я не знаю изворотов и интриг, убедительно прошу вас назначить мне час, даже если угодно сегодня вечером, чтобы я мог объясниться о бывшем с моей стороны qui pro quo и от всего сердца принести вам мои извинения, к чему конечно я считаю себя обязанным. Возвратимся к нашему делу и постараемся совершить его на столько хорошо, чтобы оно получило окончательную санкцию. Я буду обязан вашему прев-ву признательностью: вы вывели меня из заблуждения и дали возможность счастливого участия в примирении наших государей, в устройстве благополучия народов. Убеждая вас сохранить ко мне те же чувства, которыми вашему прев-ву угодно было дарить меня до сих пор, прошу быть вполне уверенным, что везде и во всяком положении пребуду с уважением и пр. Игельстрём» Прочитав это письмо, едва ли можно сомневаться, что в нем сказывались не только вежливость и приличие, но и действительное покаяние.
Желаемое Игельстрёмом свидание состоялось вечером в тот же день, 23-го июля. На нем русский уполномоченный, по собственному признанию, удостоверился, что Армфельт всей душой предан делу и прилагает все старание, чтобы король не сбивался с пути. Единственная для того дорога заключалась в обсуждении пунктов, включения коих король желал. По другим предметам Армфельт написал особые предложения, или замечания, и предоставил усмотрению Императрицы принять их или отвергнуть. В виду глубочайшей тайны, в которой велись переговоры, пункты эти, не смотря на болезненную слабость Армфельта, были написаны им собственноручно тут же в палатке Игельстрёма. Отсылая в Петербург, Игельстрём сопроводил их копией для более удобного чтения.
И при этом свидании дело не обошлось без продолжительных разговоров. Наконец достигнуто соглашение на том, что шесть пунктов русского «ультимата» сохранены будут слово в слово с тем лишь изменением, чтобы во 2-м пункте исключить слова «по силе Абоского договора», а в конце вставить пояснение, что по восстановлении спокойствия и по взаимному соглашению будут приняты меры к урегулированию границ. Равным образом пункт 5-й, о салютах, буквально взять из Абоского договора, но также без упоминания о самом договоре; а в шестой статье, о. размене ратификаций, вместо двухнедельного срока определить шестидневный.
Очевидно, что все сводилось к тому, чтобы игнорировать прежние трактаты, другими словами избежать всякого повода к возобновлению прежнего влияния России на дела Швеции. Тайная цель еще яснее выразилась в первом же параграфе из числа тех «дополнительных», которые предлагались Армфельтом для пополнения будущего мирного трактата. Сущность этого параграфа заключалась в том, что в видах упрочения дружбы между государями и их государствами, обе договаривающиеся стороны торжественно обещают за себя и за своих преемников никогда не дозволять их подданным, министрам, агентам и чиновникам, прямо или косвенно вмешиваться во внутренние дела другого государства, и тем менее возбуждать и поддерживать заговоры и умыслы против их особы, власти или правительств, и напротив их величества обязываются взаимной помощью, если таковая надлежащим образом потребуется, для поддержания их могущества.
Далее следовали параграфы: а) о медиации с Турцией в выражениях аналогичных с тем, что было прежде изложено по этому предмету, с пояснением, что предложение Турции будет сделано тогда, когда по совершенном прекращении военных действий между Россией и Швецией и обмене ратификаций, мир между ними будет вполне восстановлен; б) о назначении, вслед за подписанием трактата, комиссаров для заключения дружественного и торгового договоров и в) о вступлении его в силу через шесть дней или и ранее после обмена ратификаций.
Выражалось кроме того желание видеть включенными вполне §§ 13, 17 и 20 Абоского договора, (т. е. об отпуске из балтийских портов известного количества зернового хлеба, о салютах и о выдаче беглых).
Отдельные статьи Армфельта имели еще апостиль следующего содержания: «Чем менее вмешивать в это дело дипломатов тем лучше. Быстрота необходима. Если дело осуществится, то ускорить полномочиями».
Таким образом, Армфельт при всяком случае торопил где и как только мог. Словесно он просил Игельстрёма устроить так, чтобы курьер мог возвратиться, по меньшей мере, не далее трех суток, и чтобы тот же курьер привез и полномочия. Поспешность эту можно было, разумеется, объяснить и желанием не дать возможности всесторонне обсудить и взвесить все подробности условий, предлагавшихся со шведской стороны. Но так как основные пункты были все-таки даны
