Мираж - Владимир Рынкевич

   — Штабу армии немедленно перейти за Сиваш. Я выезжаю в ударную группу. Со мной капитан Жуков и ординарцы.

Начались нервные метания генерала по заледеневшим пустым дорогам. В Серогозы приехали в полной темноте. Он собрал совещание. На лицах Витковского, Барбовича, других видел плохо скрываемые растерянность и недовольство командованием. Все хотели за перешеек, понимали, что это единственно правильный выход. Кутепов это увидел и сказал своё решающее слово:

   — Я остаюсь при войсках группы на всё время операции. Приказываю завтра, 30 октября, перейти в наступление на противника, двигающегося по направлению Агайман—Рождественская к железной дороге. Задача — отрезать красных от Каховки. Капитану Жукову непрерывно быть на связи со штабом армии. О всех изменениях оперативной обстановки немедленно докладывать мне.

Напрасно Жуков дремал у телефонов — связи не было. Пришлось предполагать, что красные захватили перешеек я перерезали связь. Кутепов не помнил, чтобы когда-нибудь попадал в такую передрягу. Разве что в молодости, во время Русско-японской войны. Но теперь он должен вести в бой тысячи людей, не зная точно, где противник, и каковы его намерения.

И он вёл.

Конница Барбовича наступала на Агаймав сквозь метель, шла против ветра. Кутепов по обыкновению стоял под пулями и наблюдал за происходящим в бинокль. С ним Жуков, ординарцы, небольшая охрана. Пропищал зуммер. Жуков взял трубку и, выслушав сообщение, доложил:

   — По документам, найденным у убитого красного командира, деревня Агайман занята 11-й кавалерийской дивизией 1-й Конной армии.

   — Продолжать наступление. И решительнее. Что они? Метели испугались?

Испугались красные. А может быть, не испугались, а рассчитали, Их дивизия не приняла атаки и в полном строевом порядке направилась на запад к Каховке.

Подошли остатки Корниловской дивизии. Генерал Скоблин был ранен. Кутепов поздравил его с героическими боями, сказал, что нет связи ни с кем и надо пробиваться на юг, а противник со всех сторон.

   — Завтра я с Туркулом буду атаковать Отраду, — сказал Кутепов, — а ваши пусть стоят и обороняются с севера.

31 октября бой вновь пришлось вести в неизвестности — связи не было.

Идти на Отраду Кутепов решил, потому что об этом направлении хоть что-то было известно: там красные и там дорога к перешейкам. Раненый Скоблин с корниловцами отражал атаки с севера. Артиллерийский огонь корниловцев доносился на наблюдательный пункт Кутепова и Турнула. Прежде чем начался бой с красными, пришлось вступить в спор с Туркулом, который усомнился в правильности отвода войск армии от Днепра.

   — Существовала опасность быть отрезанными от перешейков конницей Будённого, — объяснил Кутепов.

   — Большевистские атаки могли быть отбиты нашим прорывом. Мы отшвырнули бы их за Днепр и, развязав себе руки на севере, могли бы броситься на конницу Будённого. Тогда это было бы не наше отступление, а манёвр.

Ещё один бонапартик, намекающий, что не ему, Кутепову, руководить армией. Если бы руководили они, армий уже не было бы.

Туркул раздражал, следовало бы поставить генерала на место, но ведь это его подчинённый, и его дивизия атакует противника. Правда, Туркул так увлёкся стратегическими решениями, что и не смотрел на своих — повернулся лицом к Кутепову. А как раз было на что посмотреть.

   — Повернитесь кругом, — сказал Кутепов, заставив себя улыбнуться, — такое редко увидишь.

Кто-то могучий дунул, и дымный туман, уже несколько дней висевший над степью, исчез. Огромной пёстрой плоскостью открылась степь, бурые, почти чёрные пятна, местами присыпанные ярким снегом, далеко слева поэскадронно шла конница — это наступал Барбович. Пехота Туркула только подходила к окраинам Отрады, и там учащалась стрельба.

   — Как на старинной батальной картине, — сказал Туркул.

   — Да. Но картину надо изменять. Надо брать Отраду.

В привычный шум боя вмешался неожиданный знакомый звук. Мотор аэроплана. Уверенно и быстро снизившись, он уже бежал, вздрагивая, по степи между наблюдательным пунктом и наступающими цепями. Двое суток не имея связи со штабом, вообще с внешним миром, окружённый войсками противника, Кутепов увидел вестника.

   — Машину мне! — крикнул он. — Жуков за мной!

Вскочили в автомобиль на ходу. Лётчик уже спрыгнул на землю и бежал навстречу офицерам дроздовцам. Заметили эту сцену и красные. Жукову показалось, что снаряд пролетел, едва не коснувшись его лица свистящим смертельным жаром. В этот же миг грохнул тупой подземный взрыв, и сверху полетели комья земли. Жуков схватился за голову — нет ли крови.

   — С вами всё в порядке? — спокойно спросил генерал.

Автомобиль продолжал мчаться.

Подъехали к лётчику, стоявшему в группе офицеров.

Все горячо радовались чудесному спасению от снаряда, разорвавшегося рядом с автомобилем.

   — Моя смерть в лицо мне не посмотрит, — уверенно сказал Кутепов. — Меня убьют как-нибудь тайно, сзади. Рассказывайте обстановку, господин пилот.

Лётчик доложил, что вчера, 30 октября, красные перерезали железную дорогу и взяли Геническ. Сейчас там идут бои. Кутепов передал лётчику донесение Главнокомандующему.

Со стороны Рождественского, где вёл бой Барбович, появилась красная конница, спешившая захватить аэроплан. Подоспевший Туркул скомандовал: «Цепь, в карре!» Мгновенно перестроившись, дроздовцы залпами встретили конников, и те повернули обратно. Лошадь, оставшаяся без всадника, с жалобным ржанием бежала вслед.

К концу дня Отрада была взята.

Для ночлега Жуков выбрал большой крепкий дом. Хозяин и хозяйка, картинно благообразные, встретили поклонами и приветливыми улыбками.

   — Милости просим, гости дорогие.

В горнице был накрыт стол: бутылки с вишнёвой наливкой, яблоки, квашеная капуста, каша в чугунке, яичница-глазунья. Кутепов и Жуков сняли шинели, помыли руки, хозяйка подала чистый рушничок. Помолились на иконы, сели за стол.

Выпили наливки, закусили, Жуков спросил о детях.

   — В немецком плену они, господин офицер,— ответила хозяйка. — Другой раз письма присылают.

   — Но всё же пленные вернулись.

   — Да вот не все. Они у хозяина работают и так понравились, что тот их оставил. Уговорил, с начальством уладил. Вот так и живут покуда на Неметчине.

   — Самое что ни на есть интересное вам расскажу, — вступил в разговор хозяин. — Вчера у нас гостил сам Будённый Семён Михайлович. И ужинал, и ночевал.

Жуков вопросительно взглянул на Кутепова, занимавшегося глазуньей.

   — Расскажите о Будённом, — попросил генерал. — Нам интересно. Мы же с ним воюем.

Хозяин со своей вежливой улыбкой, со спокойным бесстрастным голосом, с открытым взглядом, в котором умело пряталась хитрость, был неухватистый, как мяч, никак его не возьмёшь — и те хороши, и эти, и те плохи, и эти... Не расстреляешь за то, что красных хвалит, а он Будённого вроде бы и похваливал.

   — Мужик — он и есть мужик, — говорил хозяин. — Вот вы, генерал, обходительность знаете, а он такой же, как и я. Но крепкий, здоровенный мужик. Держал себя хорошо. Наливка вот ему не понравилась — свою горилку пил. Стакан выпил, потом ещё стакан. Говорил, что он сам мужик, вот мужики его и выбрали командиром. За мужиков, мол, и воюет. Как ни говори, ваше превосходительство, а ваши ничего для мужика не сделали. Все оставили у хозяев, как раньше было.

   — А красные сделали? — возмутился Жуков. — Продразвёрстку они вам сделали. Обобрали до зёрнышка.

   — Брали, — согласился хозяин. — Много брали. И хлеб, и лошадей, и курей. Война. Мы ж понимаем. Что вашему солдату, что ихнему — есть-то надо. Жаль вот, что русские русских убивают, и никак уж вам не замириться. Будённый сказал, что они Крым возьмут. У них праздник 7 ноября. «Будем, — говорит, — в Крыму праздновать».

   — А вам всё равно, какая власть? — спросил Жуков.

   — Мужику при любой власти одно — робить. Хлеб, ягоду, корову содержать. Лишь бы меньше власти брали. Будённый говорил: «Вот я буду власть, сам мужик, сам буду работать, зачем я у тебя, мужика, буду брать?»

   — А безбожие большевистское? — продолжал возмущаться Жуков. — Церкви рушат, священников убивают, иконы жгут! Это же антихрист в России.

   — Злое дело, — согласился хозяин. — Може, одумаются? А ежели посмотреть, то который верит в Бога, тот и без церкви будет верить. Пойдёт, на зорьку помолится и грешить не будет. А который неверующий безбожник, он и в старое время безобразничал, грабил, убивал.

   — Вот добра то было бы, если б замирились, — вздохнула хозяйка.

Кутепов хмуро молчал — ему вдруг показалось, что в мужицких словах проявляется какая-то дьявольская злая правда, направленная против всего, за что сражается он. Хитрая лживая хамская правда, соблазняющая народ. Носителей этой правды надо убивать, расстреливать, вешать.