Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре - Коллектив авторов

С разгромом восстания и объявлением амнистии повстанцам для союзников наступил новый этап организационной работы. Прусскому кабинету было сообщено о снятии секвестра с капиталов Королевства Польского; агенты Паскевича должны были прибыть за ними для передачи Польскому банку. Пруссия объявила о назначении комиссара по ликвидации всех дел, связанных с нахождением на ее территории отрядов Гелгуда, Хлаповского, Роланда и Рыбиньского: следовало согласовать с представителем России сумму расходов по их содержанию и договориться с российским военным руководством о возвращении в Королевство солдат и унтер-офицеров. Насчет возвращения офицеров царь должен был принять решение по каждому особо, причем это не касалось офицеров корпуса Рыбиньского: им следовало срочно покинуть Пруссию, но тем из них, кто хотел дождаться ответа на просьбу об амнистии, предоставлялась отсрочка. Составлялся список солдат и унтер-офицеров этого корпуса, которые желали просить о милосердии российского монарха, они также должны были ждать решения, остальным же надлежало выехать как можно скорее. Уже в первые недели после объявления амнистии российский посол в Пруссии сообщал об обращении полковника Б. Зелёнки, выразившего от имени всех офицеров гвардейского егерского полка готовность подписать акт об изъявлении покорности. Аналогичная информация содержалась в донесении Татищева: 58 офицеров из корпуса Дверницкого подали австрийским властям прошение о возвращении в Польшу, и посол переслал их именной список для принятия индивидуальных решений. Позже Нессельроде писал о том, что прошения офицеров из отряда Рыбиньского оказались удовлетворены, так как были написаны «по форме»; офицеры обязались «изъявить покорность и воззвать к милосердию е. в-ва императора и царя», умоляя его «даровать им амнистию и позволение вернуться на родину». Паскевичу поручили их принять, и они должны были сразу присягнуть на верность – поклясться «перед Богом Всемогущим […] верно служить е. в-ву Николаю I […] и наследнику его е. и. выс-ву вел. кн. Александру Николаевичу и в мирное, и в военное время вести себя, как подобает солдату, верному законам чести», беспрекословно подчиняться «приказам верховной власти», избегать и «отдалять от себя всякого, кто попытается предать е. и. и ц. в-во или навредить ему» и, конечно, считать «своим священным долгом пролить кровь свою и пожертвовать жизнью во имя его благополучия и славы»[842].

Эта формула была обязательна для интернированных как в Пруссии, так и в Австрии, и не случайно из 146 офицеров отря да Раморино, желавших вернуться из империи Габсбургов в Королевство Польское, Татищев отобрал лишь 24 человека, так как остальные не соглашались на предложенные российским правительством условия, выдвигая свои, «неприемлемые», с точки зрения посла[843]. Многие поляки не хотели подчиняться российской власти, стремились продолжить борьбу и новые военные силы для нее рассчитывали сформировать на Западе, тем более, что там они находили поддержку. Так, значительное число повстанцев из частей Гелгуда, Рыбиньского и др. выехали в Саксонию, часть из них (около 60 человек), по предположению российского посла в Дрездене А.А. Шрёдера, хотела дождаться благоприятного решения царя. Они встретили радушие и сочувствие саксонцев, в Лейпциге был создан комитет для оказания им помощи, распространялись брошюры в защиту поляков. Настроение общества в их пользу было таково, что, как писал Шрёдер, принятие строгих мер «поставило бы под вопрос сохранение спокойствия в столице». Через Саксонию проезжали те поляки, кто направлялся во Францию и Англию; туда, подчеркивалось в донесении, отправились «важные лица»[844]. Во Франции действовал Польский комитет во главе с Лафайетом, который добивался от правительства разрешения на формирование польского легиона. По сведениям Нессельроде, среди поляков, бежавших в Галицию, шла вербовка в легион от имени французского правительства, для желающих вступить на военную службу во Франции были открыты кредиты в Берлине и Вене, им выдавали французские паспорта. Правда, Поццо-ди-Борго сообщал из Парижа, что французский кабинет противостоял атакам Лафайета: поляки как иностранцы не имели права создавать какие-либо военные организации и могли получить лишь статус беженцев. Премьер-министр Франции К. Перье заверил российского посла, что французским дипломатическим представителям за границей дано указание не выдавать «польским беженцам» паспортов «без специального разрешения» и направлять всех, кто просит разрешения на въезд во Францию, не в Париж, а в Авиньон, где они получат «очень скромные пособия»[845].

Эта информация не удовлетворила Нессельроде, так как он продолжал получать тревожные сообщения об организации польского легиона. В конце 1831 г. он писал Мальтицу, что интернированные офицеры подбивают солдат игнорировать манифест об амнистии, эмигрировать во Францию, чтобы там создать войско; распространяются ложные слухи о преследовании тех, кто возвращается в Королевство Польское, и в результате «подстрекательств генерала Бема» к нему присоединилось уже до 8000 солдат. Нессельроде предписывал Мальтицу побудить прусский кабинет к срочным действиям, чтобы не допустить отъезда солдат во Францию. Отмечалось, что прусское правительство, объявив солдатам из отрядов Гелгуда и Рыбиньского о разрешении по амнистии выехать в Польшу, тем самым «заранее указало им на необходимость вернуться к себе на родину и благоразумно предвосхитило таким образом всякие планы касательно эмиграции. Сейчас, – писал вице-канцлер, – […] речь идет лишь о том, чтобы осуществить намерения, провозглашенные прусским правительством, и сопроводить польских солдат и унтер-офицеров до границ Королевства, где их встретят русские офицеры, которые выдадут им путевые листы и снабдят их необходимыми средствами для возвращения к домашним очагам […] нам хотелось бы, – подчеркивал Нессельроде, – чтобы прусское правительство в этих обстоятельствах соблаговолило дать нам новое доказательство своей дружбы, использовав все подходящие средства, способные успокоить польских солдат, убедить их в том, что им не станут чинить никаких помех к возвращению на родину при условии, что они отправляются туда с твердой решимостью впредь проявлять покорность, и, наконец, с помощью убеждения побудить их добровольно отказаться от намерения бежать во Францию, не заставляя прусские власти прибегать к силе для противодействия этому проекту». По мнению Нессельроде, «правильно понятые интересы самой Пруссии требуют от нее принятия быстрых и действенных мер с целью предотвратить эту массовую эмиграцию, ибо очевидно, что именно эти солдаты могут составить ядро польского легиона. Нет сомнения, что для Пруссии, как и для нас, важно помешать формированию войска, существование которого не может не представлять опасности»[846].

Наряду с опасностью, которую представляли собой «польские беженцы» в Галиции, Пруссии и за пределами территории «континентальных держав», существовала также угроза «пожара» в Краковской республике, в непосредственной близости от Галиции. Такая угроза возникла уже весной 1831 г., когда Нессельроде писал российским послам в Вене и Берлине о последствиях «пагубного примера» Королевства Польского – свержении правительства в Кракове и пришедших там на смену законного порядка «смуте и анархии»: «Настал момент, – считал он, – когда кабинеты России, Пруссии и Австрии должны сообща вновь обратить внимание на дела Кракова». По его словам, повстанцы, отступая из Королевства, могут войти в город, ища там убежища либо для продолжения военных действий, и тогда русским войскам придется, преследуя их, «оккупировать город и одновременно подавить там восстание». Но царь, подчеркивал вице-канцлер, «не желал бы действовать изолированно и не хотел бы ввода на территорию республики только своих войск». Он напомнил, как еще в октябре 1830 г., то есть до начала восстания поляков, «венский и берлинский кабинеты признали, что присутствие в Кракове частей их вооруженных сил может стать необходимым для подавления беспорядков, которых уже тогда понуждало опасаться состояние умов». Теперь, констатировал Нессельроде, «настало время, когда в вольном городе в интересах мира и общественного порядка может быть проведена совместная акция». Австрийским и прусским союзникам предлагалось «подтянуть к окрестностям Кракова несколько военных частей», готовых вступить в город, как только повстанцы вторгнутся на территорию Краковской республики, что вызовет вступление туда русских войск. По мнению российского вице-канцлера, «эта совместная оккупация, представленная как результат предварительной договоренности между тремя дворами, лишила бы недоброжелателей малейшего повода протестовать против несоблюдения договоров. Она дала бы державам-покровительницам возможность договориться относительно восстановления законного порядка в Кракове и способствовала бы таким образом достижению общего согласия […] в вопросе о реорганизации управления этим вольным городом». В случае каких-либо затруднений с выдвижением военных частей Австрии и Пруссии Николай I хотел, чтобы присутствие в Кракове офицеров или комиссаров этих двух держав позволило придать вступлению русских войск «характер меры, обговоренной с двумя другими дворами или с их согласия»[847].