Россия, Польша, Германия: история и современность европейского единства в идеологии, политике и культуре - Коллектив авторов

Поскольку усилия посла не удовлетворили Николая I, Нессельроде представил более подробное изложение российской позиции, которое послу надлежало довести до Меттерниха: «Соображения высшего порядка, – писал он, – побуждают е. и. в-во желать, чтобы эти бунтовщики были переданы российским властям. Решит ли император судить и наказать их в соответствии с тяжестью содеянного ими преступления или они испытают на себе воздействие его безграничного милосердия, – в любом случае их выдача произвела бы благотворное впечатление на их соотечественников и продемонстрировала бы им, что Россия и Австрия тесно связаны между собой и одинаково заинтересованы в подавлении преступных смут. Она бы опровергла все инсинуации, распространяемые поляками и с готовностью подхваченные революционерами всех стран о якобы имеющем место сочувствии Австрии их делу». Нессельроде напоминал о заверениях австрийского правительства с момента начала восстания, позволявших рассчитывать на выдачу тех «бунтовщиков», которые окажутся на австрийской территории: «Именно для осуществления этого намерения австрийский двор предложил нам предварительно урегулировать с ним вопрос об издержках на содержание, препровождение etc. польских генералов, старших и младших офицеров, а также солдат. Казалось, что Австрия должна быть так же заинтересована в этих соглашениях, как и Россия. Она заранее, так сказать, готовилась исполнить пожелания, которые мы могли бы ей выразить». Но, констатировал вице-канцлер, когда «настал момент претворить в жизнь согласованные меры, венский кабинет пересмотрел и свою собственную позицию, и обязанности, возложенные на него обстоятельствами». Нессельроде отмечал, «сколь неожиданными для императора были подобные действия», но подчеркивал, что, тем не менее, царь «не желает ни выражать по этому поводу свои сожаления, ни протестовать против решения, принять которое Австрия сочла крайне необходимым. Е. в-ву достаточно знать, что принадлежащие ему в данном случае права, от которых он не мог бы отказаться, никак не ущемляются. Действительно, австрийское министерство заявляет, что только соображения чрезвычайной важности, как то: общественные настроения в Галиции и данные в связи с ними обещания Дверницкому, могли вынудить это правительство отказаться от немедленной его выдачи, но что оно оставляет Дверницкого и его людей в распоряжении нашего августейшего государя, ожидая окончания польского восстания. Император принимает это заявление и оставляет за собой право воспользоваться им в свое время и в надлежащем случае. К тому же е. и. в-ву угодно было принять во внимание положение самой Австрии. Поскольку эта держава дала нам понять, что не сможет без серьезных для себя затруднений выдать нам корпус Дверницкого вместе с его главарем, е. и. в-во вовсе не желает настаивать на этом в настоящий момент…»[833].

В обращении российской дипломатии подчеркивалось, что эпизод с корпусом Дверницкого не должен стать прецедентом в будущем. Татищев получил предписание немедленно предъявить новое требование: на этот раз речь шла о выдаче «бунтовщиков» из Подолии, перешедших в Австрию после разгрома. «Венский двор, – писал Нессельроде, – поймет, сколь важно для него развеять впечатление от первого пагубного примера, коль скоро он не намерен далее мириться с вторжением на свою территорию бунтовщиков, вдохновляемых, к прискорбию, приемом, оказанным Дверницкому». Принимая во внимание «серьезные соображения» Австрии в этом случае, Нессельроде считал их «неуместными» в отношении «подоляков»: «они не поляки из Королевства, а жители российских областей», «являются не регулярным воинским формированием, […] а неорганизованной бандой, состоящей из людей, отрекшихся от законов чести и человечности […] Их бунт ознаменовался грабежами, убийствами и всевозможными актами вандализма», что наказуется во всех странах. Вице-канцлер напоминал, что «после подавления мятежа в Италии Австрия не колеблясь выдала в руки соответствующих правительств иностранных революционеров, захваченных австрийскими войсками. Ныне император обращается к ней с аналогичной дружеской просьбой», и если Австрия считала себя не в праве «скрывать от законного суда» бунтовщиков из тех областей, она «не захочет присвоить себе такое право в отношении российских подданных». Так как на это обращение венский кабинет ответил отговорками, указывая на опасность провоза через Галицию интернированных в Трансильвании «подоляков», Татищеву пришлось вторично обращаться к австрийскому императору, и тот дал обещание осуществить передачу задержанных поляков через Буковину незамедлительно[834]. Чтобы несколько успокоить российского союзника, австрийская дипломатия направила Нессельроде записку, где еще раз заверила, что интернированные польские солдаты и унтер-офицеры будут содержаться в «подходящих» местах «под наблюдением военных властей», пока от России не поступят «пропускные свидетельства для возвращения их на родину». Указывалось на двойную задачу: «как можно быстрее выдворить» из Австрийской империи всех иностранных участников восстания – генералов и офицеров, полякам же, военным и гражданским, дать выбор – просить ли царя о позволении вернуться домой или выехать на Запад по маршруту, который в будущем определит австрийское правительство[835].

Стремление Австрии «сохранить лицо» в глазах общественного мнения в Галиции и в странах Запада диктовало ей такие шаги, как попытка добиться помилования для Дверницкого. Император Франц I сказал Татищеву, что собирается обратиться с такой просьбой к царю, и посол заверил его, что Николай I не может ему отказать[836]. Показательной была позиция венского двора и в отношении А. Чарторыского, выдачи которого требовала Россия: Меттерних заявил, что в Австрии его нет, что он выехал в Саксонию, хотя в Петербурге имелись другие сведения. В это время уже был обнародован царский манифест от 20 октября (1 ноября) 1831 г., объявивший «совершенное прощение» участникам восстания, кроме особых лиц, в том числе и офицеров интернированных в Австрии и Пруссии корпусов. Чарторыский персонально был назван «человеком, чье поведение было слишком преступным, чтобы он мог подпасть под общую амнистию», и чья «безнаказанность была бы равносильна пагубному поощрению революционеров всех стран»[837]. На тех же основаниях российское правительство считало преступником, не подлежащим амнистии, генерала Я. Скшинецкого, выдачи которого по указанию Нессельроде требовал Татищев. Но австрийский кабинет таких оснований для исключения из права на амнистию не признал. В ответ на российскую ноту Меттерних заверил, что «австрийское правительство в данном случае, как и во всех прочих, будет тщательно избегать того, что могло бы нарушить мир и спокойствие во владениях е. в-ва императора российского и короля польского и что вследствие этого генерал Скшинецкий, как и любой другой польский изгнанник, который останется в Австрии, будет […] лишен возможности оказывать всякое влияние на дела Королевства Польского, противоречащее его замирению. Однако, поскольку в силу соображений высшего порядка и в интересах самого российского двора было решено не принуждать никого из изгнанников, вопреки их воле, возвратиться в Польшу, чрезвычайно затруднительно было бы действовать иначе в отношении генерала Скшинецкого и именно его выдать российским властям, тем более, что генерал Скшинецкий […] является уроженцем Галиции, а, значит, и подданным Австрии по рождению и что две империи не связаны никакими соглашениями о выдаче преступников»[838].

Предусмотренные в царском манифесте изъятия из-под действия амнистии получили специальное оформление в виде указов российского императора. Они касались повстанческих соединений Д. Раморино, С. Ружицкого, Ю. Каминьского, М. Рыбиньского, не признавших акта капитуляции восстания и потому «недостойных блага амнистии». Офицеры из состава этих корпусов могли быть амнистированы лишь в индивидуальном порядке[839]. Между тем Запад ожидал всеобщей амнистии, с таким требованием выступила Франция. В связи с этим Нессельроде писал российским послам в Вене и Берлине, что царь «не может признать ни за какой державой права делать ему представления по вопросам, которые только он один должен решать, обладая всей полнотой суверенной власти». Эту точку зрения следовало передать правительствам Австрии и Пруссии, чтобы их дипломатические представители в Париже согласовали свою позицию с позицией русского посла Поццо-ди-Борго. Осуществление этого плана встретило «глубокую признательность» царского двора, значение его разъяснял Нессельроде: «Имелось в виду таким образом еще раз продемонстрировать Франции единство взглядов и принципов России, Австрии и Пруссии», так как положить конец французским претензиям может лишь «уверенность в полном единодушии трех великих континентальных держав в жизненно важных вопросах, касающихся их самых насущных интересов». Единство взглядов было продемонстрировано и при обсуждении еще одной важной проблемы, поставленной Англией и Францией перед Веной и Берлином: эти западные державы утверждали, что конституция Королевства Польского была гарантирована Венским конгрессом. Россия это отвергала, и ее позиция получила поддержку Австрии. В августе 1831 г. в Петербург была направлена составленная Ф. Генцем, доверенным лицом Меттерниха, «Записка», где утверждалось, что внутреннее устройство Королевства Польского явилось «свободным и произвольным творением Александра I». Это была, по оценке Нессельроде, «блестящая работа», позволившая «категорически опровергнуть софистические заключения, которые пытались сделать как во Франции, так и в Англии». Содержавшаяся в «Записке» концепция была согласованно представлена в Париже послами России и Австрии, к которым присоединились и прусские дипломаты. Ансильон заявил, что Николай I имеет право изменять внутреннее устройство Королевства Польского, лишь бы только он не включил его непосредственно в состав России. 19 ноября 1831 г. он передал российскому послу, что Берлин согласен с планом царя относительно Королевства: сохранив прежнее название, отдельную от российской администрацию и «национальные институты», император тем самым соблюдет статьи Венского трактата, касающиеся Польши, «и сможет пользоваться полной свободой во всем остальном, что относится к внутреннему устройству его польских владений»[840]. Ранее прусское правительство высоко оценило манифест об амнистии, не разделив стремлений тех, кто хотел «придать больший размах воздействию милосердия» царя. Как сообщал в Петербург Мальтиц, «берлинский кабинет находит, что наш августейший государь сумел совместить в этом акте все требования справедливости и гуманности». Он цитировал слова Ансильона: «Если Европа справедлива […] она должна быть довольна Россией»[841].