Одноглазый дом - Женя Юркина

удалось узнать у старьевщиков. Один из них подтвердил, что имел дело с рыжебородым человеком: тот появлялся несколько раз – и всегда с дорогими вещами. Быстро смекнув, что речь идет о краденом, торговец прикусил язык и больше не выдал ни слова. Зато теперь они знали, что Сильван стал промышлять воровством недавно, после смерти Мео.

– Значит, он видел что-то подозрительное в Доме-на-ветру.

– Похоже на то. – Дарт вздохнул. – И мы бы уже знали нечто важное, если бы тебя не пригласили на званый ужин в Паучий дом.

Флори улыбнулась. Сейчас, когда ужас забылся, а синяки почти сошли, она смеялась над своей глупостью, не задумываясь, чем это могло кончиться.

Нить разговора как-то странно оборвалась, и все невысказанные слова бусинами просыпались на пол. Пришлось долго молчать, собирая их обратно и завязывая узелки. Уютная кухня, мятный чай и предстоящее ожидание располагали, чтобы снова спросить у Дарта о начале его службы в безлюде. На сей раз он не смог увильнуть от ответа.

Одной зимней ночью в дверь приюта постучали. Обычно постояльцы появлялись здесь бесшумно, иногда – с воплем, но чтобы с вежливым стуком – впервые. Сторож прошаркал к двери и открыл ее, впустив колючий холод с улицы. На пороге стояла женщина, держа в руках большую корзину для фруктов, хотя на торговку совсем не была похожа.

– Возьмите, – робко сказала она и протянула плетенку.

Сторож непонимающе уставился на нее, все еще находясь под властью фантазии об уличных разносчицах.

– Заберите его! – уже настойчивее повторила женщина, затем огляделась по сторонам и спешно добавила: – И пожалуйста, никому не говорите, что видели меня.

Сторож растерянно протянул руки и не успел опомниться, как ночная гостья бросилась прочь. Он и не думал преследовать ее: погода не та, года не те. Да и куда ему бежать с корзиной? Ноша не слишком тяжелая, громоздкая и… шевелящаяся. Вместо фруктов внутри лежал розовощекий младенец. А вот это уже случай обычный для тех, кто работал в приюте не первое десятилетие.

Старик часто вспоминал тот вечер, каждый раз добавляя новые подробности. К тому моменту, когда легенда дошла до подкидыша из фруктовой корзины, в истории появилась завывающая вьюга, льдинки застывших слез на щеках незнакомки и споры нянечек о том, как назвать нового постояльца.

По местным обычаям детей нарекали длинными и сложными именами: считалось, что это уберегало от проклятий, а количество букв символизировало уровень семейного достатка. Так появились короткоименные – бедняки, незаконнорожденные, сироты.

В приюте не давали длинных имен из соображений практичности. Воспитателям было куда удобнее запоминать короткие слова и выкрикивать их, чтобы подзывать или приструнять приемышей. Выбирали нечто простое и звучное, как «кис» и «брысь» для кошек. Судьба ребенка определялась в тот момент, когда какой-нибудь нянечке приходило на ум сочетание букв, звучащее, как ей казалось, достаточно неплохо, чтобы преследовать человека всю жизнь. Удостоверяющие жетоны выдавались сиротам при выпуске из приюта, и если бумажные документы кто-то мог подделать – приписать несколько букв к имени или сделать дубликат, – то металлические диски с гравировкой замене не подлежали. Не имя, а клеймо, от которого не избавиться.

И вот, когда решалась судьба мальчика из фруктовой корзины, ветер стучал ставнями по окнам. Кому-то почудилось, что дробный стук звучит не иначе как «дарт-дарт-дарт». Так и назвали подкидыша. Они бы, может, и придумали имя покороче, но время было позднее, ночь – холодная, и никому не хотелось засиживаться дольше.

Незамысловатое имечко сыграло с ним злую шутку. Дарт оказался единственным, на кого в приюте не пожалели целых четыре буквы, из-за чего многие дети завидовали ему. Те, кому в наследие досталась всего пара букв, были особенно враждебны. Дарту частенько доставалось от задиры Эла и ябеды Ти, а девочка Лоя, его соседка по парте, ни разу с ним не заговорила – и все из-за одной несчастной буквы! Он даже начал представляться Артом, пытаясь заслужить расположение сверстников, однако воспитатели упрямо продолжали звать его как прежде. Тогда он стал получать от приютских еще и за вранье.

Как-то раз на прогулке его заметила воспитательница старшей группы и окликнула. К счастью, имени она не знала и назвала его просто «мальчик». Гадая, что же он успел натворить, Дарт подошел. У воспитательницы было круглое лицо и седые волосы, за что приютские прозвали ее Луной. Впервые находясь рядом, Дарт разглядел, что глаза у нее сизые и добрые, с серебряным ореолом вокруг зрачка.

Она спросила, как его зовут. Дарт не торопился называть свое настоящее имя, потому что привык получать от него одни неприятности, но доверился мягкой улыбке. Он произнес его быстро и как можно тише, будто опасаясь, что на звук слетятся приютские.

– Дарт, – шепотом, подыгрывая ему, повторила Луна. – У тебя красивое имя. Хлесткое, решительное – как стрела. Ты учился стрелять из лука?

– Я только из рогатки умею, – признался он.

– Что ж, отлично. – Луна снова улыбнулась, будучи первой, кто не отругал его за это. – Если хочешь, приходи перед полдником на тренировку. Мои ребята постарше тебя, но, думаю, не прочь повозиться с учеником для важности. Что думаешь?

Дарт согласился. С того самого дня и началась его дружба с Луной. Она приглашала его на занятия старшей группы, помогала с уроками и подкармливала карамельными леденцами, которых не сыскать в приюте. Жаль, что история с лакомствами закончилась быстро, после того, как Дарт угостил Лою, надеясь завоевать ее внимание. Угощение она приняла, да только растрезвонила об этом на весь приют. Дарт соврал, что стащил горсть конфет с прилавка по пути в Башню Хранителя, и ему знатно влетело от директора. Воровство, да еще перед святой службой, сочли неслыханным кощунством, и, хотя в то время Дарт не понимал смысла слова, он в полной мере осознал его ужас, отбывая наказание.

Это научило Дарта не доверять никому. Луна была единственной, кого не коснулось правило. Однажды он признался ей: «Мое имя плохое. Здесь оно слишком длинное – и всех злит. А когда я выйду из приюта, оно никому не понравится, потому что слишком короткое». Тогда Луна тайно нарекла его Даэртоном. Он знал, что это имя никогда не будет принадлежать ему по-настоящему, но любил мысленно повторять его. Странным образом это успокаивало и помогало до того дня, пока ему не исполнилось двенадцать.

Ко дню рождения (вернее, к той приблизительной дате, что указали в его табеле) Дарту подарили кружку: с отколотым краешком и его именем, выдавленным на неровной поверхности. В приюте существовало много дурацких традиций,