Одноглазый дом - Женя Юркина

живы, то обязательно вернулись или сообщили бы о себе. Так что в мыслях я давно похоронила и оплакала обоих.

Последними жителями дома стала семья повара. Я хорошо помню его жену Дору, неисправимую транжиру, истратившую на платья целое состояние. Зато природа одарила их сынишку музыкальным талантом. Его дед прочил ему будущее артиста или композитора, чье имя попадет в газеты, но не дожил до того дня, когда это произошло. Городская пресса и впрямь написала о нем и его семье – как об одних из многих пассажиров первого парома, пущенного по водам Почтового канала. Судно затонуло, погребя под собой всех, кто там был.

Я помню, как глава семейства приговаривал: «Дом будет стоять, пока в нем живет хотя бы один Холфильд». И дом жил, пока его не покинул последний из них».

За то время, пока длился рассказ, Офелия успела нырнуть в каждую из трех ванн и с ног до головы обмазаться целебной мазью. От ожогов остались только бледные пятна – да и те постепенно сошли. Она завернулась в махровое полотенце и теперь сидела на пуфике, потягивая травяной чай. Бильяна готовила последнюю ванну, чтобы смыть остатки лечебной мази.

История Голодного дома потрясла Офелию. Она старалась запомнить каждую деталь, чтобы потом пересказать сестре судьбы тех, кто жил в доме до того, как он превратился в безлюдя. В описанных людях она узнала знакомые образы: охотника, повара, мальчика с безделушками на шее… Эти люди действительно существовали и жили в доме, которому теперь служил Дарт. Он один заменял безлюдю всех, кого тот утратил.

Сомневаясь в своей догадке, Офелия осторожно сказала:

– Личности из вашего рассказа так похожи на обращения Дарта.

Бильяна устало улыбнулась, словно за время рассказа заново прожила все годы из жизни Холфильдов.

– Это и есть они. Когда я смотрю на Дарта, то вижу историю целого дома. Наверно, благодаря этому я до сих пор ее помню.

Глава 14

Дом короткоименных

Оранжерея была сердцевиной дома, вокруг которой выросли коридоры и другие комнаты. Снаружи она выглядела как стеклянная колба высотой в два этажа, а внутри таила отдельный мир, населенный раскидистыми кустарниками, молодыми деревцами в кадках, цветами в глиняных горшках и плющами, оплетающими веревки-струны. Все здесь росло словно для того, чтобы дотянуться до стен и соприкоснуться с недосягаемой частью дома.

Сразу за стеклянной дверью начиналась кованая лестница, ведущая на нижний уровень оранжереи, но попасть туда не удалось. Едва Флори потянулась к латунной ручке, похожей на стебель с шипами, Дарт остановил ее:

– Туда может входить только Бильяна.

Флори сложила руки на груди, будто обиделась на запрет и собралась спорить. На самом деле она пыталась придать себе уверенный вид сведущего человека.

– Это же хартрум, верно?

Дарт выразительно изогнул брови.

– И откуда же ты…

– Изучила много книг, пока готовилась к суду, – перебила Флори с торжествующей улыбкой. – Так называется комната, где находится разум безлюдя, его самое уязвимое место, а ключ от нее вверяют лютену. Говорят, именно для охраны хартрумов безлюди стали нанимать слуг.

– Книги врут, – хмыкнул Дарт. – Безлюдь может защититься сам. Зато не может себя отремонтировать, согреть и представлять свои интересы перед городским управлением. У лютена намного больше обязанностей, чем таскаться с ключом на веревочке.

Флори поджала губы, расстроившись, что Дарту снова удалось подловить ее, хотя мериться знаниями с лютеном изначально было скверной затеей. Она немного помолчала, разглядывая оранжерею сквозь стекло, пока смутная догадка не обратилась в ясную, четкую мысль:

– Значит, вот что скрывается в той комнате с черным окном?

Дарт помедлил, прежде чем ответить. В конце концов ее пытливый взгляд убедил его.

– Мой безлюдь стоит на отшибе, и к нам частенько заглядывают непрошеные гости. Как-то раз пацан с фермы пробрался во двор и умудрился выбрать именно окно хартрума! Когда я нашел его, он катался по траве и кричал от боли. Признаться, я испугался не меньше и привел его к Бильяне. Ожог от безлюдя обычный врачеватель не вылечил бы.

– И как он?

– Думаю, что в порядке, раз продолжает разносить слухи о безлюдях. Он из тех болванов, что сами дразнят собаку, а потом недоумевают, почему их покусали. – Это прозвучало с таким пренебрежением, будто Дарт и сам не рад, что спас мальчишку, однако в нем говорила вовсе не злость, а обида.

– Люди всегда ищут виноватых в своих бедах, – заметила Флори, пожав плечами.

Ей надоело кружить по коридору и биться о стекло оранжереи, точно муха, поэтому она с радостью приняла предложение подождать на кухне.

Следуя за Дартом, Флори отметила, как легко и по-хозяйски он обращается с чужим безлюдем. Раньше его способность подчинять себе любое пространство она считала вопиющей наглостью, однако со временем разглядела в этом отличительную черту лютенов.

Коридор постепенно сужался и клином упирался в дверь, к которой они направлялись. Гулкое эхо шагов затихало по мере того, как стены подступали с обеих сторон, вынуждая тесниться все ближе друг к другу. Когда они случайно столкнулись плечами, Дарт, словно очнувшись ото сна, проговорил:

– Мы с Бильяной часто устраиваем чаепития. Мне нравится здешняя кухня, а ей – моя библиотека. И кстати, это она надоумила меня проверить ваш дом. Вот кто спас вас от лютена.

Тайна брошенных чашек оказалась такой простой, что Флори стало неловко за свои глупые подозрения. Щеки предательски вспыхнули, но, к счастью, Дарт шел чуть впереди и не видел, как стыдливое осознание проступает на ее лице.

– Бильяна всегда помогала мне, – продолжал он с теплотой. – Она стала для меня мудрой наставницей с того дня, как я попал на службу.

– Ты не рассказывал, как стал лютеном, – осторожно произнесла Флори, боясь его обидеть. Никто не становился лютеном от счастливой жизни.

– Не выпадало случая. Мы не говорили с тобой по душам.

– А я думала, у нас все разговоры такие. Не считая тех, в которых ты издеваешься надо мной или хамишь.

– Я делаю это от всей души, поверь. – Дарт улыбнулся уголками губ и открыл перед ней дверь.

Небольшая кухня встретила их запахом мяты и шалфея, что пучками сушились над обеденным столом. Вместо стульев здесь стояли разномастные кресла, а на подоконниках ютились горшки с рассадой. Флори устроилась у окна и, скинув летние туфли, забралась в кресло. Раньше ей бы ни за что не хватило наглости так сделать, но сейчас никто не мог осудить ее манеры.

Дарт хозяйничал на кухне, попутно рассказывая о том, что