Иван V: Цари… царевичи… царевны… - Руфин Гордин

— Франц, пусть Брант неотложно прибудет ко мне. Мы начнем плавать по Яузе-реке, меня снедает великая охота ходить противу ветра.

— Я призову его, молодой повелитель, — согласился Франц.

И действительно, на следующий день Тиммерман привел к Петру низкорослого голландца с широкими баками и коротко подстриженной бородкой, с маленькими коричневыми глазками под мохнатыми бровями, с неизменной глиняной трубкою во рту. Он был сед и стар, но кряжист, как должно моряку.

Последовал нетерпеливый вопрос:

— Можно ль сей бот оснастить и спустить на Яузу?

— Отчего же нельзя? — степенно ответил Брант. — Я его узнаю: это мой дединовский крестник. Надо отобрать лесину на мачту и полотна на парус. Да просмолить изрядно сам бот: он рассыхается.

Бот лежал на боку, немощный, щелястый, со следами краски, смытой временем и дождями. Петр обошел его кругом — в который раз, — и, поднатужившись, перевалил на другой бок. Та же картина.

— Стало быть, он не английский?

— Имя у него английское, а сам он из русского дерева русскими же плотниками сколочен, — отвечал Брант.

— Завтра… К завтрему все доставят: и лесину на мачту, и полотно. Завтра же оснастим и спустим на воду.

— Зачем торопиться? — спокойно ответил Брант. — А просмолить? Если таким спустить его в реку, он наберет воды и потонет.

— Терпенья нету, — откровенно признался Петр. — Охота пуще неволи. Все едино — заутра доведем его до кондиций.

Яуза речка неширокая и течет неторопливо. Кто ее знает; что за имя такое — Яуза? Кто ее так окрестил — нехристь какой-то, небось. В час пополудни закончили оснастку, просмолили. Бока стали блестеть, почти как зеркальные. И весь бот словно бы приосанился и посолиднел. Вскоре явился Брант, попыхивая трубкой. Поглядел на работу и сказал:

— Хорошо. Пусть сохнет. До завтра.

— Как до завтра, — разочарованно протянул Петр. — Нету мочи ждать.

— Смола должна пропитать доски, — невозмутимо заметил Брант. — Может, еще и к завтрашнему дню не поспеет. Поглядим. А пока давай-ка выкроим парус.

Спустили наконец бот на воду. Подняли парус. Треугольный. На другом берегу толпились зеваки, привлеченные невиданным зрелищем: молодой царь с иноземцем и двумя потешными собирается пуститься в плаванье, водрузив тряпицу на оглоблю.

Брант развернул парус, ловя ветер. Бот вздрогнул и резво пошел к другому берегу. Не успели они все опомниться, как он ткнулся носом в камыш.

Так повторялось несколько раз. Петр был разочарован: они не летели по воде, подобно чайке, как воображалось ему, а петляли меж берегов.

— Нет пространства для маневра, — заключил Брант. — Нужен простор, большая вода.

— Перевезем его в Измайлово, на Просяной пруд, — торопливо сказал Петр.

Его вело воображение. Он видел, как бот, подобно утице, лебедю, скользит по воде, и парус изогнут; словно богатырская грудь, а берег все дальше и дальше… Эвон, какая сила — ветер. Он вспомнил, как однажды в детстве зачарованно следил за большим пуховым перышком, которое ветер гнал по воде, будто кто-то невидимый под водою управлял его движеньем. Ветер преодолевал течение, ему было все нипочем. Правда, ловить его парусом было непросто. Но Брант помог ему выучиться. И вскоре Петр упоенно маневрировал на глади Просяного пруда.

Но и пруд оказался тесен. А желанье обратилось в страсть. Петр вспомнил некогда виденное Плещеево озеро под Переславлем. Вот где следует обосноваться! Вот где можно развернуться! Бот надобно перевезти туда. Он станет прообразом других суден, поболее. Руководить их постройкой будет Брант. Он сказал ему об этом. Голландец ответил по обыкновенью немногословно:

— Можно попробовать.

Что значит — попробовать?! Надо действовать. Нетерпенье охватило Петра. Но он тотчас споткнулся. Матушка. Она ни за что не отпустит его в Переславль. Она и так вся дрожит от боязни за него. Но что может случиться? Он наберет команду из потешных, тех, которые надежны и вдобавок мастеровиты. Они оберегут, они станут плотничать.

Но нет, все равно не отпустит. Померещутся разные страхи: потонет, звери нападут, Софьины стрельцы выследят… Вот ежели сказать, что в Троицу не молебствие, к угодниковым мощам. Матушка возлюбила Троицу. За ее мощными стенами никакой ворог не страшен. Решено: он отпросится к Троице.

Царица Наталья долго упорствовала. К Троице, не к Троице — все едино страшно отпускать от себя сына.

— Экой ты неуемной, Петруша! — урезонивала она его. — Не сидится тебе дома. Окрест разбойники свирепствуют, а на тебя угомону нету.

— С мною, матушка, мои потешные будут, пищали и протазаны с собою берем, от каких хошь разбойников отобьемся.

— Ох, Петруша, Петруша, изведешь ты мое материнское сердце, и так оно болит за тебя. Сколь много ворогов у нас, Нарышкиных, сколь коварны Софьины козни…

— Не покусится она, матушка, не посягнет на царя, не осмелится.

— Боюсь я ее, Петруша. А ну, как она прознает, что ты у Троицы, подошлет ко мне катов своих.

— Полно, матушка. Мои преображенцы тебя охранят. Стеною округ тебя станут, наподобие крепостной.

Улыбнулась царица Наталья против воли, а сын тотчас уловил улыбку ровно знак согласия. И обнял мать, поцеловал в голову, пахнувшую отчего-то мятой. Длинный, выше ее на голову, будто худой, узкоплечий, но жилистый, крепкий. В затеях-то своих воинских набрался силушки, слава Богу. На здоровье не жалуется. Не то что братец Иванушка, первый царь. Тот хоть и оженился, хоть на свет после многих годов дочь произвел, а все хил да немощен. Дурной.

Собирался по-быстрому, бот еще прежде с Просяного пруда повезли на озеро, туда же штуку парусного полотна, доски, брусья — все, что Брант отобрал. Перекрестила его царица Наталья, припала к нему головой, оставив мокрый след. А за воротами — отряд верхами. Кони сучат ногами, приплясывают от нетерпенья. И ему коня подвели, да стремена коротки оказались — больно длинноног. Уселся он в седло, ноги свесились.

— Трогай!

Поскакали. Рысью, потом взялись в галоп. Славный денек выдался, редкие облачка плыли по небу, то и дело наползая на солнце и ненадолго затмевая его, тополиный пух носился в воздухе, ровно мошкара, забивая ноздри. Чихнул раз, другой, третий, чуть повод не выронил. Экая напасть!

Уж на закате достигли Троицы. Там заночевали, чтобы с рассветом тронуться на Переславль. И вот она заголубела, озерная гладь. Бот покачивается на воде, словно кивает мачтою, манит. А там, где решили заложить верфь, суетится народ, расхаживает Брант с трубочкой во рту и его знакомец мастер корабельного дела Корт. Складена гора досок и брусьев, неразделенных бревен, пильщики на высоких козлах знай себе водят пилами, вверх — вниз. Стучали топоры, во все стороны разлеталась золотистая щепа. И уже сладили первые стапеля. С краю — скелет будущего судна. Он еще не полон, не хватает многих ребер — шпангоутов. Слова-то все какие, звучные, манящие слова — шпангоут, рангоут, киль, форштевень, ахтерштевень, бушприт… Петр слышал их от Бранта, и они застревали в памяти. Навсегда.

— Это все наши слова, голландские, — с оттенком гордости объяснял Брант. — Мы да англичане придумали корабельный словарь, мы окрестили все части корабельного тела.

— А что это будет? — спросил Петр, указывая на заложенное судно.

— Шлюп, мингер Питер, — отвечал Брант, меж тем как его помощник Корт что-то втолковывал плотникам. — Малый парусник для каботажного плаванья.

И, увидев немой вопрос в глазах Петра, пояснил:

— Плаванье вдоль морского берега — малый каботаж. Есть еще большой каботаж, когда корабль уходит в море.

— Ах, мингер Брант, великая охота изведать море! — воскликнул Петр с горящими тазами.

— Все во власти царского величества, — невозмутимо ответствовал Брант, попыхивая трубкой. — Россия имеет один ближний порт — Архангельск. Хоть он расположен в северных широтах, где зима длится долго, но море там не замерзает.

— Матушка не пустит! — вырвалось у Петра.

Брант невольно улыбнулся. Этот рослый любознательный и полный движенья юноша, в шершавых руках которого царский скипетр, все еще дитя для матери-царицы. Он знал — да и кто в Немецкой слободе не знал — о посягательствах Милославских на власть, о враждебности правительницы царевны Софьи к Нарышкиным. Эта враждебность пока еще была скрытой, таилась до времени. И царица Наталья всерьез опасалась за жизнь сына. Он еще так беспечен, как может быть беспечен только шестнадцатилетний. Он думает, что мир у него в горсти и жизнь открывает ему все новые и новые свои чудеса. А опасности грозят-де не ему — другим.

— Вот походим по озеру, а потом двинем к морю, — мечтательно протянул Петр. — Обучимся как следует парусной науке, а ведь она важнейшая в управлении кораблем, не правда ли, мингер Брант?