«Если», 2011 № 10 - Журнал «Если»

— Это не явь, — сказал я.

Рядом со мной возникла Ангелика.

— Конечно, нет. Мы в моем разуме.

— Тогда где мое тело?

— В корзине под воздушным шаром, в восьми милях над землей. Если мы не спустимся через минуту, ты умрешь, но в пространстве разума минуты можно растянуть на часы, так что не беспокойся.

— Ты умеешь говорить…

— Я просто вообразила, будто умею. Это поможет тебе сохранить рассудок.

— Тогда… о чем бы нам поговорить?

— О людях, которых я вижу в твоей памяти. Наполеон, Веллингтон, Цезарь, Александр, Ганнибал.

— Эдуард Норвен считает, что ты — Наполеон в изгнании на Эльбе. Он говорит: нельзя позволить тебе бежать, не то развяжешь новые войны и станешь причиной невообразимых бедствий.

— Он про Ганнибала не говорил?

— Нет. А должен был?

— Ганнибал мужественно и с умом сражался за свой народ Карфагена против Римского государства. После долгой и изнурительной войны он потерпел поражение — скорее, из-за глупости собственного правительства, чем благодаря превосходству римлян на поле боя. Он стал изгнанником. Рим разрушил Карфаген, уничтожил его народ, и целая цивилизация перестала существовать. Даже поля были отравлены, чтобы в том месте никогда впредь не построили город.

— Я читал об этом.

— Тогда вернемся на два тысячелетия вспять.

Ландшафт растворился, и мы очутились где-то на земле, ночью, в городке, напоминавшем мне зарисовки, сделанные в Египте. Я сидел за столом напротив внушительного и энергичного мужчины. Вид у него был усталый, даже изнуренный, но ни в коем случае не сломленный. Улыбнувшись, он поднял бровь.

— Ангелика? — спросил я.

— Для тебя Ганнибал. Позади меня — что ты видишь?

— Человека с двумя кружками на подносе. В одну он подсыпает какой-то порошок. Яд?

— Конечно.

Наемный убийца подошел к нам, поклонился и, поставив напитки, поспешил прочь. У него было лицо Норвена.

— Помни, я Ганнибал, — сказала Ангелика. — Если протянешь руку и выплеснешь содержимое моей кружки в песок, я, возможно, выживу и подниму новую армию врагов Рима. На сей раз я сумею его разгромить. Подумай, что будет приобретено, а что утрачено.

— Но Ганнибал покончил с собой, чтобы избежать позора.

— Ты так думаешь? Историю пишут победители. Кому, как не мне, это знать.

— При твоем правлении будет лучше? — спросил я.

— Хотелось бы думать. Карфагеняне были скорее купцами, чем завоевателями.

Ганнибал поднес к губам кубок с отравленным вином. Не вполне понимая, почему так поступаю, я выбил кружку из его руки.

Сцена растворилась, сменившись современной мастерской. Мы стояли у верстака, на котором лежала разобранной странная конструкция из поршней и клапанов.

— Приводимый в действие обычной паровой машиной, этот аппарат способен понемногу откачивать воздух из камеры размером с небольшую комнату. Он может снизить атмосферное давление до одной десятой того, какое имеется на уровне моря.

— До давления на высоте восьми миль?

— Да. Я могла бы жить в ней и в полной мере использовать свои способности.

— Ты хочешь, чтобы я это построил?

— Вопрос неверный, мистер Паркс. Вы хотите это построить? Я свое дело изложила, теперь вы мой судья. Каков же приговор?

И снова сцена начала растворяться, но на сей раз последовала темнота.

Мы были на высоте четырех миль, когда я пришел в себя. Дышалось с трудом, но струйка кислорода как будто все еще выходила из аппарата. Ангелика с отрешенным видом сидела на полу.

Когда до земли оставалось несколько ярдов, я выбросил якорь. Его лапа зацепилась за одинокое дерево, и корзина опустилась так мягко, что это была едва ли не лучшая моя посадка. Я помог даме выбраться из корзины и, задержавшись ровно настолько, чтобы сбросить тяжелые пальто и рукавицы, поспешил увести ее в ближайшую рощицу. Мы приземлились на поле недалеко от предместья Лондона и, по моим прикидкам, проделали не больше пятнадцати миль по горизонтали. Вскоре появятся Гейнсли и его люди, чтобы забрать Ангелику и расправиться со мной. Я намеревался спрятаться, пока не соберется большая толпа, ведь он не станет убивать меня при свидетелях.

Через несколько минут у сдувшегося шара появилась пара работников с фермы. Хотя поначалу они боялись махины из плотного шелка, но вскоре начали принимать разные позы на фоне плетеной корзины. Один даже надел мое меховое пальто, изображая воздухоплавателя.

Вот тут и появился Гейнсли, приехал верхом с дворецким, конюхом и двумя подручными. Мои худшие опасения подтвердились, когда он отдал приказ и все четверо его спутников достали ружья и выстрелили в человека в моем пальто. Бедняга упал на землю. Его товарищ поднял руки. Было очевидно, что Гейнсли принял работников за нас с Ангеликой, но вскоре осознал свою ошибку.

— Мужчина и женщина… где они? — заорал он, спешиваясь, хватая одной рукой уцелевшего работника за грудки, а другой приставляя к его лбу маленький американский капсюльный пистолет.

— Откуда мне знать, сэр, — ответил тот. — Я с Фергюсом… Мы тут шар нашли. Думали, постережем его, пока хозяин не вернется.

— Мой воздушный шар был украден человеком, которому принадлежит это пальто. Где он?

— Не знаю, сэр. Когда мы прибежали, пальто лежало на траве.

Искушение убить его, вероятно, было для Гейнсли чересчур велико, но к тому времени приблизился еще один всадник. Одну смерть можно списать на ошибку. Вторая отправит Гейнсли на виселицу, барон он или нет. Он приказал своим людям спешиться и перезарядить ружья, а всадник все приближался.

— Эй там! Сэр! Мы преследуем опасных преступников, укравших этот воздушный шар, — вот и все, что успел сказать Гейнсли, прежде чем всадник достал пистолет и выстрелил ему промеж глаз.

В это мгновение я узнал Норвена. Четверо подручных Гейнсли еще не успели перезарядить свои эйнфилдские ружья, поэтому попытались наброситься на него. Они не знали, что он вооружен одним из новых многозарядных пистолетов Коппера. Пистолет мог выпускать шесть пуль из шести стволов за несколько секунд. Еще двое были застрелены прежде, чем один из оставшихся ударом приклада вышиб Норвена из седла. Он упал, но, лежа спиной в траве, застрелил третьего. Уцелевший поднял руки.

— Пощады, сэр! — закричал он. — Вы же не станете стрелять в безоружного человека?

— А сколько пощады выказали ко мне вы, месье Гаррад? — спросил Норвен и застрелил его тоже.

К тому времени работник вскочил на ноги и улепетывал, что было мочи. Норвен спокойно снял с седла капсюльную винтовку, уверенно и ловко прицелился и выстрелил. Половина головы работника взорвалась, когда шарик в семь десятых дюйма сделал свое дело. Но даже с разделявшего нас расстояния я видел, как на щеках Норвена блестят слезы. Он был хорошим человеком, которого вынудили убивать.