Вокруг трона Екатерины Великой - Зинаида Чиркова

С десяток монахов, сопровождавших Екатерину, упали перед ней на колени прямо перед первыми ступенями крыльца и забормотали в один голос:

   — Матушка-государыня, не дай врагам рода человеческого, тем, кто за нами следит и вредит нам, запихнуть тебя в геенну огненную, не дай им уволочь тебя в пещеры тёмные, страшные, к врагам рода человеческого...

«Вот и вторая атака», — усмехнулась Екатерина, поклонилась монахам и отворила резную деревянную дверь, простеленную железными полосами.

В царской опочивальне, приготовленной для императрицы, её уже ждала Катя Шаргородская с мягкими простынями, круглыми мылами и ароматными травяными настойками.

   — Пожалуйте, Екатерина Алексеевна, — пригласила она, — тут, оказывается, есть огромная бадья, как стопа человеческая, и уже натаскали горячей воды, слова не успела сказать...

С великим наслаждением погрузилась Екатерина в громадную бадью, прислонилась к высокому деревянному бортику и принялась размышлять, пока Катя намыливала её сильное большое тело, раздобревшее после последних родов.

Да, постарался Григорий, уговорил монахов, чтобы просили за него, даже самого архимандрита прельстил. Да только было уже у неё в жизни одно испытание бракосочетанием, и она охотно пошла бы на него. Григорий Орлов ожидал, что она в знак благодарности за то, что возвёл её на престол, выйдет за него замуж и он станет российским императором. Но затея эта встретила такое возмущение, сразу же возник заговор Хитрово, да и Никита Панин, возглавляющий всю внешнюю политику и воспитатель наследника, Павла, встал у стены Сената и громогласно произнёс:

   — Императрица вольна поступать, как ей угодно, но графиня Орлова никогда не будет российской императрицей...

Так и пришлось оставить эту затею.

Конечно, ныне уже не те времена, и она может позволить себе выйти замуж, но теперь уже ей и самой не хочется этого. Стеснять будет муж, а станет он русским императором, и она, императрица, отойдёт на второй план.

«Нет, дорогой Григорий Александрович, хоть и люблю я тебя, хоть и головка у тебя светлая, но выпустить из рук самодержавную власть я никогда себе не позволю. Хозяйка теперь я, а потом буду вынуждена считаться с императором. Нет, никогда...»

Но она знала, что монахи не успокоятся, что снова и снова станут они по наущению Потёмкина пытаться обвенчать её с Григорием, какие угодно слова будут изрекать, и стращать карами небесными, и умолять, и уговаривать самыми ласковыми речами, но она была уверена, что никогда не согласится поступиться своей верховной властью...

Монахи и правда приставали к Екатерине при всяком удобном случае. И умоляли, и уговаривали, и стращали. Но она откупалась от них то приказанием привезти в лавру пятнадцать возов гранитной плитки для замены выщербленной, то дачей денег на покров Богоматери, на оклад иконы.

Ранним утром пошла она в Троицкий собор, где выстояла очень длинную церковную службу.

Едва вошла она в приготовленный для утренней службы собор, сияющий тысячами свечей в больших паникадилах, спускающихся с потолка на толстых серебряных цепях, как вдруг защекотало в глазу, и не успела она что-нибудь подумать, как из её глаз полились слёзы. Она удивилась этой странности: не было у неё ни одной грустной мысли, никакого горя, и не хотела она плакать, а слёзы лились и лились. Она стояла возле Потёмкина, тронула его за рукав мундира и прошептала:

   — Что ж я плачу, я ведь не грущу?..

Он сразу же нашёлся с ответом:

   — А слёзы сами льются, место тут такое, намоленное...

Всю службу Екатерина стояла с мокрыми глазами и только после последнего песнопения подошла к священной раке, где покоилось тело Сергия Радонежского.

Серебряная тяжёлая рака, или саркофаг, была поставлена в другую, тоже серебряную. Ещё Иван Грозный приказал поместить останки Сергия в Троицком соборе и выковать для них раку чудовищной тяжести и неописуемой красоты. Вслед за ним Анна Иоанновна тоже одарила Троице-Сергиеву лавру серебряным узорчатым саркофагом.

Сверху, там, где находилось лицо святого, окошко было прослоено полупрозрачной слюдой. Под ней угадывались очертания лица, нетленные останки, покоившиеся уже много веков.

С дрожью в ногах Екатерина подошла к раке, наклонилась над слюдяным окошком, чтобы приложиться к мощам святого Сергия, но в нос ей ударил сырой склепный дух, и она едва удержалась на ногах. Поцеловав воздух высоко над ракой, она отшатнулась от неё и чуть не упала в объятия Потёмкина. Он сразу же вывел её на свежий воздух и внимательно, пытливо поглядывал на неё своим единственным кривым глазом.

   — Любовь моя, — сказал он тихонько, — разве Господь не указывает нам на совместную дорогу к славе твоей, к утешению отечества? Разве неможно нам соединиться, связать свои жизни, потому что для меня и для тебя нет ничего дороже отечества и твоей бессмертной славы?..

Екатерина всё ещё чувствовала некоторую дурноту и даже не взглянула на Потёмкина.

   — Не хочешь всеобщего узнавания, можем пойти на секретный брак, как пошла на него Елизавета, тётка твоя, с Разумовским...

Она опять даже не посмотрела на него. Разве не знает он, как просила она выведать у Разумовского, был ли он тайным мужем её тётки, царицы Елизаветы? Ничего не ответил Разумовский, лишь сжёг документ при свидетеле и произнёс:

   — Я всегда был только верным и покорным рабом её величества императрицы Елизаветы.

Но Екатерина не сказала об этом Потёмкину — уж верно, знает он и об этих словах...

Он проводил её в покои, и там она одна отобедала вместе с Катей Шаргородской.

За обедом старая горничная и почти подруга императрицы поинтересовалась:

   — Что, нет аппетита? Нагнали на вас страху эти черноризцы?

   — Нет, — улыбнулась Екатерина, — лишь Циклоп желает на мне жениться.

Катя Шаргородская так и ахнула.

   — Да не бойся, — успокоила её Екатерина, — или ты думаешь, что мне моя свобода не дорога?

Больше об этом за столом не было разговора, и Екатерина знала, что Катя ни о чём не проронит ни словечка: уж сколько раз убеждалась она не только в Катиной верности и преданности, но и в её молчаливости, нежелании лезть во все придворные сплетни и интриги...

Третий день паломничества ничем не отличался от первого. Всё также сопровождали Екатерину монахи и всё также умоляли её пойти под венец с Григорием Потёмкиным. Но Екатерина уже приняла решение. Она была ласкова и приветлива с монахами, одаряла их царскими дарами, жертвовала на монастырь большие деньги, но на уговоры не отвечала, словно бы и не слышала их.