Рыцари морских глубин - Геннадий Гусаченко

В карманах гуляют сквозняки, и если бы не пироги, напечённые матерью в дорогу, пришлось бы глотать слюни, глядя на пассажиров, коротающих время за едой. Тут не до роскошных притязаний на персидскую княжну! Единственное, что могу себе позволить, это, пользуясь преимуществом верхней полки, смотреть сверху в вырез в её коротком парчовом платье, сгорая от мысли запустить туда руку. Обласкав точёный бюст чернявой попутчицы, подсевшей в купе ночью, когда я спал, переводил взгляд на её голые колени и обнажённые до плеч руки с тонкими серебряными браслетами на запястьях. Однако, мочевой пузырь всё сильнее давал знать о себе, начисто лишая возможности лицезреть прелести кавказской красавицы и принуждая слезть с полки. Куда поставить ногу? На столике стаканы с недопитым чаем, хлеб, колбаса, булки, бутылки с кефиром. На что опереться, чтобы спуститься? Прыгать вниз, натягивать брюки на виду всех? И, судя по всему, никто из них не намерен выходить. Толстая старуха достала из плетёнки сваренное вкрутую яйцо, принялась медленно чистить его, аккуратно складывая на салфетку скорлупки. Щуплый дедок с жидкой бородёнкой, с кругляшками очков, удерживаемых бельевой резинкой на плешивой голове, шуршит газетой. Девица роется в сумочке, перебирает косметические побрякушки.

Проблема моей нерешительности прыгать вниз заключалась ещё и в том, что меня мучил стыд предстать перед красоткой в синих, срамотно–широких военно–морских трусах. Наконец, терпенью пришёл конец. Опершись о края полок, я сиганул вниз, выдернул из–под матраца штаны, выглаженные тяжестью тела, и напялил их на себя быстрее, чем по боевой тревоге. Впрыгнул в ботинки, схватил пакет с туалетными принадлежностями, тельник, голландку и бегом в умывальник. Побрился, причесался, растёр занемевшее тело полотенцем, надел голландку с синим воротником и вышел в коридор. И вовремя: проводница закрыла туалет на уборку.

— Доброе утро! — сказал я, возвратясь в купе.

— Здрасте, — все ещё колупая яйцо, безразлично ответила старуха.

— Здоровеньки булы, хлопче! — отрываясь от газеты, на хохляцкий манер поздоровался дедок.

Очаровательное юное создание кивнуло мне с милой улыбкой. Большие чёрные глаза симпатичной брюнетки скользнули беглым взглядом по мне, на мгновение встретились с моими, и лёгкие крылышки–ресницы опустились на них, выражая скромность и невинность.

Я присел рядом. Солнечный лучик, заглянувший в вагонное окно, играл пурпуром парчи. Девушка вынула из сумочки изящный деревянный гребень, и как показалось, нарочно обронила на пол. Я поспешил поднять его.

— Спасибо, — поблагодарила она, опять одаривая улыбкой и подавая руку для лёгкого пожатия.

— Фатима… А вас… тебя как зовут?

— Геннадий…

— И далеко едешь, Гена? На службу?

— Да, во Владивосток. Из отпуска возвращаюсь…

— А я в Магадан. Жаль, что нам не по пути.

— Учишься там?

— Нет, на работу еду… Говорят, там заработки хорошие. Золотоискатели — народ при деньгах.

— А ты, Фатима, кем работать в Магадане будешь?

Смуглянка замерла, лукаво повела бровями.

— Кем буду работать? — переспросила удивлённо, искоса поглядывая на стариков. Наклонилась к моему уху, жарко зашептала:

— Ночной бабочкой буду порхать. С цветка на цветок… Нектар золотой собирать.

— А… это как? — не понял я.

— Дурачок! — засмеялась она. — Совсем дурачок!

Я украдкой бросил быстрый взгляд на неё. Милое выражение лица, но в глубине глаз Фатимы плясали огоньки откровенной страсти. Что что–то холодное и страшное таилось в них. Она пытливо посмотрела на меня.

— Ты не имел женщину? Ну, признайся, ведь так?

Я смутился, ощутив прилив внутренней теплоты, совершенно теряясь от её возбуждающих слов, вызывающе короткого платья и близости шоколадного цвета тела, полного скрытых желаний и неуёмного темперамента.

Фатима незаметно сжала мою руку, и шевеление её пальцев, перебирающих мои, было многообещающим. Без сомнения, только присутствие деда и бабки сдерживало меня, чтобы не наброситься на неё голодным зверем, растерзать, растрепать, зацеловать до беспамятства, измять как пахучий лепесток розы. А голодным я был в прямом смысле: ужасно хотелось есть. Но как при ней доставать из чемодана позавчерашние пирожки? Хотя до пирожков ли тут? Дверь в купе открылась, и проводница обратилась к старикам:

— Прибываем в Читу. Попрошу сдать постельное бельё. Поторопитесь на выход.

Дед и бабка засуетились, задвигали сумками. А поезд уже шипел тормозами, и за окнами плыли башенки вокзала. Фатима ещё сильнее сжала мою руку, теснее прижимаясь ко мне. В коридоре загалдели пассажиры.

Дед, пропустив бабку вперёд, задвинул за собой дверь. Фатима обхватила меня за шею, нежно прильнула к моим губам, и сердца наши слились в неровном биении. И так мы сидели в томительном ожидании отправления поезда: подсадят нам попутчиков или нет.

Но вот поезд медленно тронулся, и всё убыстряя ход, загрохотал на выходных стрелках станции. В коридоре тихо. Мы остались одни. Я поспешно закрыл дверь на защёлку и повернулся к Фатиме.

— Расстегни мне молнию на спине, — просто сказала она. — Иди ко мне, мальчик. Ты станешь мужчиной. Это дорого стоит, но тебе я отдамся бесплатно…

Проснулся с чувством непонятного волнения. Вагон трясло и дёргало. Столбик пылинок вертелся в солнечном луче, скупом и холодном, как свет зимнего вечера в замороженном окне.

Динамик поездной трансляции стонал голосом Вадима Козина:

Веселья час и боль разлуки,Мы расстаёмся навсегда.Давай пожмём друг другу рукиИ в дальний путь на долгие года.

В постели рядом со мной никого не было. Может быть, мне всё приснилось? Горячие объятия, поцелуи? Нет, всё наяву. Забытый на столике гребень напомнил: «Девушку с Кавказа звали Фатима. Она сошла с поезда в Хабаровске, чтобы уехать в Магадан, где будет выколачивать деньги с моряков, лётчиков, опустошать карманы золотодобытчиков.»

Прощай, Фатима! Не забыть мне твоей буйной и жгучей красоты, как не забыть неистово–страстной, случайно–мимолётной встречи.

Я оделся, прибрал постель. Сходил в туалет, умылся. Качаясь, вернулся в купе и вытащил из–под полки свой чемодан. Отхватил ножом кусок окорока и навалился на зачерствевшие пироги.

Километровые столбики уносились назад и всё меньше оставалось их до Владивостока.

Служба продолжается

«В 15.00 покинул берег Скорби» — сделал я запись в путевом дневнике, обозначая для памяти место стоянки на пригорке с заброшенным погостом.