Повелитель света - Морис Ренар

В эту минуту господин Гаран мог бы служить аллегорией иронии, господин д’Аньес – раздражения, а господин Летелье – растерянности. Заметив это, Тибюрс промолвил:

– Вы ведь, мсье, конечно, слышали о Шерлоке Холмсе?

– Э-э-э… Уж не родственник ли он этой Августы Холмс, музыкантши?

– Никоим образом. Шерлок Холмс – тоже виртуоз, но виртуоз сыска. Это гениальный детектив, о невероятных приключениях которого рассказал сэр Артур Конан Дойл…

– Э! Мсье, к черту романы – мне сейчас не до них! И плевать я хотел на вашего Шайлока Хермса!

– Шерлока, – поправил его Тибюрс, – Шерлока Холмса. – И он продолжал, ничуть не смутившись: – Так вот, мсье, я являю собой живого соперника этого воображаемого героя и применяю к сложным ситуациям реальной жизни его несравненный метод.

Герцог д’Аньес, заметив, что господин Летелье раздражается все больше и больше, робко произнес:

– Я убежден… в самом деле… что Тибюрс нам очень поможет.

– Уделите мне несколько секунд, – сказал Тибюрс. – Если вы мне не верите, то лишь потому, что недостаточно осведомлены. Позвольте объяснить… Видите ли, мсье, я осознал свое призвание, еще когда изучал философию, но не в один из тех дней, когда корпел над трудами высокочтимых схоластиков, а в один из тех вечеров, когда читал притчу Вольтера «Задиг, или Судьба». В ней, мсье, есть один отрывок, который можно считать прототипом всех полицейских расследований: в нем Задиг, никогда не видевший собачку царицы, поразительно точно описывает ее первому евнуху, исходя лишь из тех следов, которые она мимоходом оставила в небольшой рощице. Это чтение открыло мне глаза, и я решил развивать в себе проницательность, которой – скажу без ложной скромности – я обделен не был. Какое-то время спустя в руки мне попали рассказы Эдгара По; я был очарован прозорливым умом сыщика Дюпена. Наконец, в последние годы, после «Убийства на улице Морг», «Похищенного письма», «Тайны Мари Роже», в литературе возникло целое направление детективных романов, и призвание мое стало вырисовываться все четче и четче. По правде сказать, Шерлок Холмс определяет это литературное направление, как Наполеон определяет историю своей эпохи, но каждое из этих произведений, однако же, имеет свое значение и является настольной книгой охотника за неведомым. Их совокупность, дополненная несколькими трактатами по логике, составляет библиотеку сыщика-любителя – и эта библиотека, мсье, всегда со мной.

Произнося эти слова, Тибюрс открыл чемодан, который скрывался под полами его макферлейна, и извлек из его глубин множество основательно переплетенных фолиантов. Он выложил их, один за другим, на стол, придвигая к Аристотелю Мориса Леблана, к Марку Твену – Стюарта Милля, к Гегелю – Гастона Леру, к Конан Дойлу – Кондильяка; располагая по соседству с тремя первыми томами «Зрителя» «Аромат дамы в черном» и «Приключения Арсена Люпена» – с «Индуктивной и дедуктивной логикой».

– Вот мои учителя, – сказал он с торжественным жестом. – Но не думайте, что я только тем и занимаюсь, что изучаю эти книги. Я усердно работаю и над собой, мсье, и над тем, чтобы приобрести разносторонние знания великого Шерлока. Я откладываю учебник по алгебре, столярному ремеслу, медицине или животноводству, лишь когда надо бежать в гимнастический или фехтовальный зал, в боксерский клуб или манеж; и каникулы мои всегда проходят под знаком прикладной логики: я перехожу от принципов к практике, от теории к работе на месте… Ну, что вы на это скажете?.. С удовлетворением вижу, мсье, что вы готовы отказаться от своего первого впечатления. Говорю же вам: я найду вашу дочь, не волнуйтесь. Так и быть, сейчас я окончательно развею ваши сомнения!

С этими словами Тибюрс плюхнулся на диван, скрестил ноги, уставился в угол потолка, немного погрыз ногти и быстро, с некоторой небрежностью, провозгласил резким и бесцветным голосом, точно как актер Жемье, игравший Шерлока Холмса:

– Мсье, у вас есть собака породы грифон Булье, длинношерстный, как ее принято называть. Но вы не охотник, поэтому для вас она скорее домашний питомец. Да, вы не охотник, но пианист. И даже очень хороший пианист или по крайней мере полагаете, что таковым являетесь. Добавлю, что вы служили в кавалерии, что обычно вы носите монокль и что одно из ваших любимых занятий – стрельба по мишеням. Тсс! Прошу меня не перебивать.

И, не переставая смотреть в потолок, он продолжал:

– На брюках, в самом низу, у вас шерсть, и шерсть эта принадлежит либо резвой породы собаке, либо козе. Однако же не в наших обычаях укладывать у себя в ногах коз. Стало быть… Вывод можете сделать сами. С другой стороны, я знаю, что в силу ваших занятий у вас нет времени для охоты, из чего я заключаю, что собака, несмотря на породу, для вас скорее компаньон. Вы играете на фортепьяно; да. Пожимая руку, я ощутил на кончиках ваших пальцев профессиональные мозоли пианистов. Они сказали мне о том, что вы много играете. Однако же человек вашего возраста или вашего ума не смог бы проявить столько усидчивости в искусстве столь деликатном, не будь он виртуозом или не полагая себя таковым. Памятуя об Энгре и его скрипке[34], осмелюсь утверждать, что гениальность в астрономии не мешает вам быть и талантливым пианистом. Вы служили в кавалерии, так как ходите, расставляя ноги в стороны, и спускаетесь по лестнице так, будто опасаетесь зацепиться шпорами за ступени. Стало быть, вы привыкли к лошадям. И это давняя привычка, так как в Париже вы верхом не ездите. В годы бедной и трудовой молодости брать уроки верховой езды вы позволить себе не могли, значит освоили это искусство на службе. Тишина, прошу вас. Вы носите монокль. Несомненно. Я заметил след под бровью. Из-за стрельбы из пистолета или карабина вы имеете обыкновение прищуривать левый глаз, когда на что-то смотрите: он чуть меньше, чем правый, и мелкие морщинки вокруг, так называемые гусиные лапки, слева более выражены, нежели справа. Вы не охотитесь, из чего следует, что вы стреляете по мишеням. Всё. Я закончил.

– И похоже, весьма собой довольны! – воскликнул Гаран насмешливым тоном.

Но господин Летелье не был расположен к шуткам. Не говоря ни слова, он вытащил откуда-то из-под стола меховой мешочек для согревания ног и бросил на середину комнаты.

– Вот грифон Булье длинношерстный, – сказал он.

Затем он открыл шкаф и указал на пишущую машинку:

– Вот фортепьяно.

Из ящика он вытащил лупу часовщика, вставил ее под правую надбровную дугу и резким тоном добавил:

– Вот монокль.

Наконец, он предъявил фотографию, на которой был запечатлен в привычной для него позе: правый глаз – у окуляра меридианного круга, левый глаз прикрыт, как