Повелитель света - Морис Ренар

оставляя карточки с выражениями сочувствия. Приняли в то утро лишь мадемуазель Бараден, единственную родственницу Фабианы Монбардо-д’Арвьер. Всю свою печаль она излила в изобиловавшей банальностями длинной тираде, чем лишь усугубила всеобщее подавленное состояние.

В четыре часа господин Летелье, карауливший на террасе, где он дожидался прибытия, по воздуху или по земле, герцога д’Аньеса, услышал голос Максима, окликнувшего его из окна лаборатории. Рядом с Максимом стоял Робер.

Господин Летелье поспешил к ним.

– Мой друг, мой дорогой друг! – воскликнул он, заметив, что секретарь буквально валится с ног от усталости.

Робер остановил его:

– Я провел на Коломбье ночь и утро, но не жалейте меня: в том месте, где я был, пролились лишь две-три капли дождя… И все не так плохо, как можно было ожидать.

– Вам что-то известно!

Робер и Максим переглянулись.

– Да, папа, есть новости. Но мы хотели сообщить их лишь вам одному, потому что, если их узнают другие, они не успокоятся, пока не вытянут из нас все мельчайшие детали. А мы убеждены, что лучше не описывать то, что обнаружил Робер.

– Но почему?

– О! Успокойтесь: в его находке нет ничего ужасного! Напротив: она дает нам важный козырь. Но мы бы предпочли, Робер и я, чтобы вы увидели все своими глазами, а потом мы обменялись бы впечатлениями. Вы же знаете, сколь тенденциозен порой бывает даже самый нейтральный рассказ, ведь говорящий, выбирая те или иные слова, невольно высказывает свое мнение. Любая фраза – это суждение, каким бы беспристрастным оно ни казалось. Здесь же речь идет об улике столь необычной, необъяснимой, о проблеме столь трудной, что совершенно необходимо собрать как можно больше независимых мнений на этот счет.

– Хорошо. Но вы можете сопроводить меня сейчас же…

– Это на вершине горы Коломбье, – сказал Робер. – Мы отправимся туда завтра вместе с полицией. Я думал, она уже здесь.

– Франсуа д’Аньес еще не приехал? – удивился Максим. – Просто поразительно!

Господина Летелье вырвал из раздумий, в которые его погрузил этот разговор, рев приближающегося автомобиля.

Подойдя к окну, он увидел гоночную машину, несущуюся по дороге со скоростью ракеты. В треске ружейной пальбы, нарастающем грохоте пулеметных очередей, она шла на штурм аппарели. Она подпрыгивала; она зигзагами поднималась по склону даже быстрее, чем с него сходит лавина; она безумно, с неудержимым рычанием скользила на виражах. Сквозь брызги грязи, разлетавшиеся во все стороны из-под ее колес, среди чемоданов и запасных покрышек, в ней можно было различить четырех мужчин в прорезиненных плащах, непонятно каким образом разместившихся на двух ее ковшеобразных сиденьях.

Господин Летелье замер на месте от восхищения. Каждый поворот был сродни фигуре высшего пилотажа. Последний герцог д’Аньес преодолел на двух колесах. Спустя мгновение неистовый треск мотора заполнил грабовую аллею, и дымящийся, запачканный грязью стальной монстр остановился перед монументальной каменной лестницей.

Господин Летелье спустился навстречу вновь прибывшим.

Избавившись от непромокаемого плаща и зюйдвестки, которые придавали ему вид морского волка, появился герцог д’Аньес – стройный, грациозный. Напрасно в лицо ему хлестал ливень и дул ветер: он был так молод и хорош собой, что походил на прекрасного принца, с которым только что стряслось что-то ужасное.

Он объяснил свою задержку:

– Я хотел выехать еще вчера, как только получил ваше сообщение, мсье. Но префект полиции настоял на том, чтобы со мной отправился один из его подчиненных, который освободился лишь сегодня. Позвольте представить вам господина Гарана и господина Тибюрса.

Господин Летелье протянул руку двум мужчинам. Первый пожал ее проворно и крепко. Но второй, должно быть, принадлежал к какому-то тайному обществу, так как он едва коснулся ладони и пальцев астронома. Это было почти неприлично.

Смутившись, господин Летелье провел путников в свой кабинет.

Там он, не теряя ни секунды, рассказал им все, что знал об этом ужасном происшествии, включая разговор, который состоялся у него с Максимом и Робером. Его выслушали в благоговейном молчании, однако же, когда он начал высказывать гипотезы, один из незнакомцев, господин Гаран, его прервал.

Это был субъект средней дородности и воинственного вида, со смуглой кожей, синеватыми щеками и коротко подстриженными волосами с проседью. Черные усы, казавшиеся угрожающими и непомерно большими, напоминали рога бизона. Густые и столь же черные брови походили на еще одни усы, выросшие не там, где надо. И вся эта украшавшая его лицо растительность то и дело норовила взметнуться вверх, к небу.

– Простите, – сказал он, – если здесь я вас остановлю. Но нам в префектуре известна история случившихся в Бюже грабежей, и по пути сюда я рассказал о них этим господам. Что до предположений, которые могли прийти вам в голову, то я предпочел бы их не знать. Позвольте мне прежде составить собственное мнение о том, как обстоит дело. Вот побываем на горе Гран-Коломбье, тогда уж все и обсудим. Это метод, достойный во всех отношениях, скажу я вам.

– Прощу прощения, совсем забыл, – спохватился герцог д’Аньес, – мсье Гаран – инспектор сыскной полиции.

Господин Летелье, которому не терпелось начать действовать, указал на другого незнакомца, поглощенного осмотром комнаты, и спросил у господина Гарана:

– Ваш коллега разделяет ваше мнение?

Полицейский улыбнулся из-под рогатых усов:

– Этот господин не является моим коллегой… Я не имею чести…

– Тибюрс – один из моих друзей, – пояснил герцог д’Аньес, заметив замешательство. – Он может оказаться нам полезным… да… в самом деле полезным… Это наш с Максимом старый товарищ по пансиону.

Облаченный в макферлейн[33] в крупную клетку, этот бледный, гладко выбритый молодой человек с постоянно приоткрытым алым ртом, выделявшимся на его лице, как томат на белом сыре, с круглыми глазами и словно выточенными из мрамора классическими чертами – этот молодой человек, повторюсь, являл собой совершенный образец англомана.

Он, несомненно, превратился бы в приятного маленького француза, всего лишь отрастив светлую бородку и растянув свои ярко-алые губы в улыбке, которая так на них и просилась. Возможно даже, одетый как вы или я, Тибюрс ничем бы от вас или меня и не отличался.

Однако же вот: Тибюрс изображал англичанина. Галльскую выправку он прятал под лондонскими тканями, парижскую физиономию скрывал под британской маской. Потому-то, вместо того чтобы походить на лорда, он больше напоминал клоуна, играющего эту роль.

– Мой друг, – продолжал герцог д’Аньес, – он…

– Я – шерлокист, и ничего более.

Господин Летелье вытаращил на него глаза.

– Простите?

Глава 8

Тибюрс

Сохраняя полнейшее хладнокровие, Тибюрс прямо посмотрел на собеседника.

– Я сказал, что я – шерлокист, – повторил он, но тут же покраснел так сильно, что цвет лица сравнялся с губами. – Говорят же: карлист,