ОБ ИСКУССТВЕ. ТОМ 1 (Искусство на Западе) - Анатолий Луначарский

Тулуз–Лотрек — один из величайших карикатуристов мира. Он велик почти как Домье. На мой взгляд, он стоит выше Форена.

В настоящее время в галерее Розенберга можно видеть выставку полусотни его картин, в числе которых видишь и некоторые из знаменитых: «Танец Бескостного и Лагулю», «За столиками Мулен–Руж», «В цирке», «Женщина с зонтиком», «Женщина в кресле» и другие.

Страшным хороводом проносятся перед вами эти увядшие женщины с растоптанными сердцами. С какой наивной тоскою смотрит некрасивая проститутка с подозрительно бесформенным носом. И перед этим бедным, плебейским, опошленным жизнью лицом вы, всмотревшись в печальное мерцание ее старых глаз, хотите повторить святые слова Гете: «Du, armes Kind, was hat man dir gethan!» — «О бедное дитя, что сделали с тобой!»

Ведь она была когда–то — дитя.

А этот подлец с хлыстом, безлобый, скуластый, с выпяченным пластроном красавец — директор цирка. Вот он — «meneur des femmes» — самодовольный властелин–самец, женовладелец, женоторговец. И эта тощая наездница, которая хочет быть грациозной и кокетливой, но пугливо косится на хозяйский хлыст!

А это четырехугольное лицо, с губами, холодно сжатыми, как кодекс, с глазами, застывшими в надменном пренебрежении. Этот пуританин, который, однако (для здоровья!), покупает не только дорогой коньяк, но и женщину. Разве это не пощечина?

Каким потрясенным, каким обогащенным уходишь с этой выставки! Не напрасно сидел в углу ночных кафе и бродил по танцевальным залам публичных домов этот граф с уродливым телом и нежным сердцем. Это сердце обливалось кровью и желчью, когда, вонзив взоры в свой объект, художник сухою и властною рукой набрасывал свои многозначительные образы.

Когда–то Эли Фор так закончил свой этюд о нем: «Это живописец обесчещенной страсти! Его ужасные произведения покажут поколениям, уже вышедшим из нашей ночи, что сделали из неизбежной чувственности две тысячи лет спиритуализма!»

Да, на долгие века дан осуждающий документ. Но не может ли он уже и теперь быть силой в нашем культурном возрождении?

ОРИЕНТАЛИСТЫ

Впервые — «День», 1914, 14 февр., № 44. Печатается по тексту газеты.

Вялый ряд выставок: Зимний Салон, большой базар картин для зажиточных буржуа, Салон женщин–артисток, заметный почти исключительно коллекцией интересных групп г–жи Жирардо, и др. приютились в исполинском Большом Дворце Искусств.

Среди них выделяется и богатством, и поучительностью Салон художников–ориенталистов.

Гвоздем этой выставки, более 500 нумеров, является впервые перед Европой представленная Калькуттская школа живописи. Это продукт новейшего творчества бенгалийской интеллигенции. Волна цивилизации, ищущая примирить заветы Востока и веяния Запада, группируется вокруг и для нас уже великого имени нацонального поэта Рабиндры–Нат–Тагора.

Во главе калькуттской живописи стоят два брата поэта: Абажиндра–Нат–Тагор и Гогонендра–Нат–Тагор[206].

Трудно оторваться от этих листочков, от этих очаровательнейших миниатюр.

Конечно, в этом «откровении» мы ясно видим составляющие его элементы: узнаем тот утонченный и вместе гиперболический стиль, который развила античная Индия, оплодотворенная эллинским влиянием, и сильнейшее влияние японской красочности, японской трактовки плоскостей, японской меткости рисунка, и изысканную душистую грацию миниатюр Персии, и сильную примесь нашего реализма и нашей художественной логики. Все это согрето и освещено великим теплом и светом эпической поэзии Индии и лирики Рабиндры–Ната. Букет получается тончайший и оригинальнейший.

Что за поэмы — «Призыв моря», «Танцы сезона дождей», «Танец при лунном сиянии»! Какая прелесть Кришна, одетый девушкой! Какой символизм в «Душах у порога вечности»! Стиль у всех восьми калькуттских живописцев глубоко родственный. Конечно, индивидуальности окажутся, когда у нас будет время ближе ознакомиться с этим чудным цветком обновляющегося Востока.

Европейцы тоже интересны на выставке.

Например, много картин Сюреды, сказочника–этнографа, с его группами марокканских евреев, такими живописными, резкими, солнечными и горькими, с его томлением гаремов, его криком и жестикуляцией арабо–берберской толпы. Сюреда несомненно один из крупнейших живописцев Франции.

Богато и блестяще представлены десятком больших композиций странные и кошмарные братья Валентин и Рамон Зубиаурре–и–Агиррезабаль. Повсюду голландская жизнь в утвари, овощах, повсюду страшные окостенелые лица нищих, ханжей, уродливых стариков, жалких детей. Повсюду страшное, полное дымных и пепельных туч, небо. Какой ужас — земля Зубиаурров! Рамон пишет и Голландию, но она у него угрюмая, черная. Вот свежие лица ребятишек. Но наступает жуткая ночь, сзади дома смотрят окнами, словно волчьими глазами.

Но какие все вместе с тем могучие рисовальщики, какие реалисты, какие поэты своего отчаянного настроения!

Много отдельных прекрасных вещей, на которых стоило бы подробно остановиться. Между другими — удивительная бронза Герберта Йорка «Отчаяние». Негр в той позе, которую принимает брат наш, человек, когда его хлещут по спине кнутом из бегемотовой кожи. И Йорк вызывает воспоминание об экспедиции Стэнли[207].

Книги «ориенталистов» — колонизаторов и культуртрегеров— должны были бы иметь фотографии этой статуи на обложке.

ТРИДЦАТЫЙ САЛОН НЕЗАВИСИМЫХ АРТИСТОВ

Впервые — «Киевская мысль», 1914, 6 марта, № 65.

Печатается по тексту кн.: Луначарский А. В. Об изобразительном искусстве, т. 1, с. 213—218.

Печальнее всего, когда отчет о новой выставке приходится начинать привычными словами: нынешний Салон — серый и заурядный. Потому я испытываю истинное удовольствие, что о Салоне Независимых нынешнего года мне придется сказать как раз обратное: Салон на редкость интересный, затмевающий не только прошлогодний, но и последний Осенний Салон.

Множество оригинальных работ.

Для меня, правда, выяснилось с большей ясностью, чем когда–нибудь, что всякие ультрановаторы, вроде кубистов, орфистов, синхромистов и т. п., лишены будущего. У них продолжается все то же безотрадное топтание на месте. Если кое–кто прежде обещал хоть красочную картину, хоть нечто вроде формальной музыки колорита, то и эти обещания не сбылись.

Но что за дело до них, если бодро движутся вперед те искатели, которые не гоняются за сбивающей с толку «революционностью», умопомрачительной гримасой и головокружительной глубиной?

За чертой досягаемости здорового вкуса слишком легко уживаются «наглая бездарь» и сумасбродные чудаки.

О кубистах совсем ничего не буду говорить. Только один Лот, бывший всегда умеренным в этой компании, приблизился сейчас к синтетистам: его «Угол спальни» с постелью и девушкой в ней сильно построен и внушительно пространствен. Впрочем, он совершенно лишен всякого психологического содержания. Лот, вероятно, радуется этому. Но мы не оставляем надежды, что он дойдет постепенно и до этого «падения».

Среди футуристов известное впечатление оставляет только «Порт» Мак дель–Марла. Хотя неразбериха полная, но есть какие–то светы, колючие, резкие, есть беспокойное, стальное и нервное движение.

Мне приходилось выражать надежды на чисто, так сказать, калейдоскопические перспективы относительно синхромиста Русселя и орфиста Делоне. Но они продолжают угощать нас одеялами из лоскутов или перекрещивающимися радужными колесами, на которых далеко не уедешь. Зато несомненно шагают вперед, как я уже сказал, два молодых вождя синтетизма.

Конечно, Тобин и Маршан вышли из Сезанна. Но в то время как какой–нибудь Ле–Сон, правда, искусно, но рабски сезаннирует, — эти два художника упорно ищут, так сказать, спрессованной жизни, красоты упрощенных ритмов, противопоставления простых красочных плоскостей, внутренне согретых душою.

Тобин на этот раз великолепен.

В картине «Невод» (одной из сцен труда, которые он так любит) даны очень смелые деформации. Но так как они продиктованы глубокой линейной логикой, они не шокируют вас. Фромантен говорил когда–то: «Голландцы привели нас от литературы к науке, но остается еще перейти от натуры к живописи». У Тобина есть и литературное содержание, есть и много метко наблюденной натуры, но есть и самоценная живопись, превращающая комбинацию среды, предметов и людей в нечто настолько слитное, что, кажется, натуру и представить себе нельзя в иных пропорциях, чем данные им. Живет глубокой водой, небом, простором и его «Канал». Но, быть может, все превосходит маленькое полотно «Отдых». Странно — эти покатые линии, бегущие к земле, эти деревья, взятые в виде сплошных масс, вся эта трактовка, уничтожающая детали и смело вторгающаяся в естественность, не противоречат впечатлению от этой картины, роднящему ее с классиками — с Джорджоне! Так же предвечерне густы краски, такой же повсюду разлит величавый покой, так же полубожески благородны персонажи. Примите во внимание, что Тобин — совсем молодой человек.