Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле - Сергей Львов

Людям надо объяснить, как пагубны корысть и себялюбие. «Чтобы добиться для своего сына богатства и… оставить его наследником крупного состояния, каждый из нас или начинает грабить государство, ежели он ничего не боится, будучи богат и знатен, или же становится скрягой, предателем и лицемером, когда недостает ему могущества, состояния и знатности», — писал он. Грабить государство дурно, быть скрягой, предателем и лицемером гнусно. Как избавиться от всех этих пороков? Отрешиться от себялюбия! Но как сделать, чтобы оно не возникало в людях? Откуда у людей такая привязанность к собственному? Он рассуждал так: собственность образуется у нас потому, что мы имеем каждый свое отдельное жилище и собственных жен и детей. Кампанелла никогда не имел ни дома, ни жены, ни детей. Ему казалось, нет ничего проще, чем посоветовать всем отказаться от собственного жилища, жены, детей. Он простодушно писал: «…у соляриев жены общи и в деле услужения, и в отношении ложа…» Затем он стал рассуждать о том, как государство, сообразуясь с наукой, подбирает мужчин и женщин, заботясь, чтобы будущие дети унаследовали от них наилучшие качества: «Производство потомства имеет в виду интересы государства, а интересы частных лиц — лишь постольку, поскольку они являются частями государства; а так как частные лица по большей части и дурно производят потомство и дурно его воспитывают, на гибель государства, то священная обязанность наблюдения за этим, как за первой основой государственного благосостояния, вверяется заботам должностных лиц, и ручаться за надежность этого может только община, а не частные лица».

Что может быть справедливее и разумнее этих мыслей, думал Кампанелла. Философ не подозревал, что века спустя тех, кто начнет строить новое общество, будут попрекать, утверждая, что у них жены общие, как к тому призывал еще Кампанелла. То, что написано, то написано. Кампанелла нашел прекрасные слова, излучающие свет и радость, когда описывал улицы и площади Города Солнца, украшенные лучшими художниками. Он проникновенно сказал о том, как радостно жить в Городе Солнца, где все работы, ремесла и науки равно уважаемы, где женщины освобождены от непосильного труда, где люди обращаются друг к другу как члены одной большой, дружной, любящей семьи, где молодежь разумно и красиво одета, где по праздничным дням за общим столом звучит совершенное пение и прекрасная музыка, а по дням обычным — чтение вслух мудрых и увлекательных книг. Но он же написал, что один из правителей Города Солнца ведает деторождением и наблюдает за тем, чтобы сочетание мужчин и женщин давало наилучшее потомство. В его ведении — воспитание новорожденных, врачевание, изготовление лекарств, посевы, жатва и сбор плодов, скотоводство, стол и вообще все, относящееся к пище, одежде и половым сношениям. В его распоряжении наставники и наставницы, приставленные следить за этими делами. Делами! Какие рассудочные слова!

…Может быть, если бы Кампанелла четырнадцати лет не ушел в монастырь, если бы жизнь даровала ему счастье стать мужем женщины, выбранной по любви, стать отцом, испытать, что это значит — самому вместе с женой, которую любишь, растить и учить ребенка, иными бы стали эти страницы. Но об этом можно только гадать. Что написано, то написано…

Так он думал. Так верил.

Проходили дни, недели, месяцы. Процесс, о котором уже говорили как о чем-то вечном, все продолжался. Давно перестал принимать в нем участие Ксарава, умер епископ Термоли, так и не добившись изобличения Кампанеллы, сменялись цензоры-квалификаторы, изучавшие бумаги еретика, возникали и исчезали надсмотрщики, ушел на покой палач, некогда пытавший Мавриция, постарел Санчес де Луна, испортился характер у епископа Казерты. Он ни о чем другом не мог больше ни думать, ни говорить, кроме процесса. А калабрийцы, кроме тех, кто уже был казнен или умер, продолжали томиться в Кастель Нуово.

Неожиданно случилось то, что считалось невозможным. Двое обвиняемых по калабрийскому процессу исчезли из Кастель Нуово — один рядовой заговорщик и Дионисий Понцио — правая рука Кампанеллы. Для Кампанеллы это было потрясением. Дионисий не посвятил его в свое намерение бежать. Не смог? Из-под пера Кампанеллы вырвались горькие строки упрека другу. Прошло немного времени, и он успокоился. Может быть, Дионисий бежал для того, чтобы с воли устроить побег ему и другим узникам?

Кастель Нуово после побега преобразился. Поскакали курьеры. Караулы были усилены. Заключенные посмеивались — какой смысл в усиленных караулах теперь! Несколько тюремщиков, прозевавших побег, сами превратились в заключенных. Арестанты припомнили им каждый пинок, каждую зуботычину. В городских трущобах шли обыски. Судам в гавани было запрещено сниматься со стоянки, трюмы обыскивали в поисках беглецов. Комендант поклялся живьем содрать с них шкуру. Но выполнить своей угрозы ему не довелось, зато пришлось давать объяснения вице-королю и услышать, что известны случаи, когда комендант тюрьмы сам становился ее обитателем. От огорчения и страха комендант слег. Когда стало ясно, что Дионисия и его спутника не разыскать, замять побега не удалось. О нем уведомили Рим и Мадрид. Пренеприятнейшая для неаполитанских властей переписка шла несколько месяцев.

Медленные колеса правосудия пришли в стремительное движение. Что подтолкнуло их? Недовольство вице-короля? Нажим Мадрида? Предписание папы, обращение к представителям церкви в трибунале? Все вместе.

Еще одно Рождество, еще один Новый год встретил Кампанелла в тюрьме. Он постепенно поправлялся. Только по ночам часто вскакивал от одного и того же страшного сна — ему виделся последний допрос и казалось, что он признался. Губы не хотели произносить тех слов, что требовали от него, но слова сами вырывались из его уст.

Задыхаясь, он просыпался на своем жалком ложе. Теперь, когда «Город Солнца» был вчерне завершен, он снова начал сочинять стихи. Он хотел блага прежде всего тем, кому было хуже всех, — самым бедным, самым обездоленным. С тех пор, как заговор был разгромлен, его часто мучила мысль: почему, когда начали хватать заговорщиков, народ, ради которого все было задумано, не пришел им на помощь? Если бы они могли рассчитывать не только на фуорушити, но на всех калабрийских крестьян и горожан, все было бы иначе. Народ не стал спасать тех, кто хотел помочь ему. Когда их, скованных, избитых, израненных, гнали через калабрийские деревни и города, никто не попытался выручить их. Даже слова сочувствия звучали редко. Но раздавались проклятия. Это страшнее всего. Многие в народе поверили всему, что говорили о заговорщиках. Как это понять?

Невеселые мысли подсказали Кампанелле один из самых горьких его сонетов.

Огромный пестрый зверь — простой народ.Своих не зная сил, беспрекословно,Знай, тянет гири, тащит камни, бревна —Его же мальчик слабенький ведет.

Один удар — и мальчик упадет,Но робок зверь, он служит полюбовно, —А сам как страшен тем, кто суесловноЕго морочит, мысли в нем гнетет!

Как не дивиться! Сам себя он мучитВойной, тюрьмой, за грош себя казнит,А этот грош король же и получит.

Под небом все ему принадлежит, —Ему же невдомек. А коль научитЕго иной, так им же и убит.

Чтобы народ стал не таким, каким он описал его в этом сонете, его надо просветить, объяснить ему, какой должна быть истинно счастливая жизнь, каким должно быть истинно праведное государство. О чем бы ни размышлял Кампанелла, он возвращался к «Городу Солнца».

Глава LXX

Кончилась первая неделя нового, 1603 года. За Кампанеллой пришли. Он едва успел спрятать бумаги. Стражники заставили его одеться, «как подобает». Как может придать себе подобающий вид человек в его положении? И что это значит — подобающий вид? Ему подобает рубище — одежда философов и святых.

В который раз его ведут через двор Кастель Нуово. Здесь ему знакома каждая плита. Над головой январское небо — сквозь белые облака проглядывает голубизна близящейся весны. Идти трудно. Каждый шаг отдается резкой болью внутри. Основательно его изувечили. Память об этом осталась навсегда. Что с ним будут делать сегодня? Снова терзать?

Нет, на сей раз его не допрашивают и не пытают. Его вызвали в трибунал, чтобы огласить приговор. На лицах судей удовлетворение. Они свое дело сделали. О сделанном доложили в Рим. Окончательное решение вынесла Святая Служба в Риме. Оно одобрено папой. Им выпала честь огласить решение высочайшей инстанции. Пытки, которые выдержал Кампанелла, не признав себя притворщиком, приговор оставлял без внимания. Вопрос о его безумии обходился молчанием. Противоречиями в показаниях других обвиняемых было пренебрежено. Зато все, что можно было обратить против Кампанеллы, было сведено воедино.