Берия. Судьба всесильного наркома - Борис Соколов

Я в три или четыре приема читал эти бумаги на протяжении недели примерно. Потом чтение это было прекращено, разом оборвано. Идея предоставить членам и кандидатам ЦК эти документы для прочтения принадлежала, несомненно, Берии, именно он располагал этими документами, и впоследствии выяснилось, что так все и было (умри, Константин, лучше не скажешь: что дело врачей — липа, выяснилось тогда же, весной 53-го, но поскольку выяснил это плохой человек — враг народа Берия, то истиной это стало для Симонова только после того, когда уже после ареста Берии партия подтвердила — да, "врачи-убийцы" — невиновны. Правда, он наверняка не поверил пропагандистским утверждениям, что Берия будто бы был причастен к фабрикации этого дела. — /Б. С./). Он хотел приобрести дополнительную популярность, показав себя человеком беспристрастным, человеком, неслучайно отодвинутый несколько в сторону в последние месяцы жизни Сталина, человеком, которому Сталин не доверял или перестал доверять, человеком, который был никак не склонен продолжать те жестокости, возмутительные беззакония, которые, судя по предъявленным вам для чтения документам, были связаны непосредственно со Сталиным, с его инициативой, с его требованиями. Выставляя документы на обозрение, Берия как бы утверждал, что он и далек, и категорически против всего этого, что он не собирается покрывать грехов Сталина, наоборот, хочет представить его в истинном виде.

Чтение было тяжкое, записи были похожи на правду и свидетельствовали хо болезненно психическом состоянии Сталина, о его подозрительности и жестокости, граничащих с психозом. Документы были сгруппированы таким образом, чтобы представить Сталина именно и только с этой стороны (Лаврентий Павлович, похоже, был готов пойти до конца и безоговорочно осудить Сталина как правителя и личность, в отличие от осторожного хрущевского: с одной стороны и с другой стороны — плохо, что невиновных людей расстреливал, но зато такую войну выиграл!/ — Б. С./).

Вот он вам ваш Сталин, как бы говорил Берия, не знаю, как вы, а я от него отрекаюсь. Не знаю, как вы, а я намерен сказать о нем всю правду. Разумеется, при этом он представлял в документах только ту правду, которая ему была нужна и выгодна, оставляя за скобками все остальное.

Около недели эти документы были в ходу. После этого с ними уже никогда не знакомили. Когда вернулись (из зарубежной поездки. — /Б. С./) Фадеев и Корнейчук и я им рассказал об этих документах, у них глаза полезли на лоб, но прочесть их сами они уже не могли.

Надо сказать, что, хотя цель Берии была достаточно подлой (не более подлой, чем у Хрущева, на двадцатом съезде; только в отличие от Никиты Сергеевича, крепко почистившего архивы от документов, уличавших его в причастности к репрессиям в Москве и на Украине; Лаврентий Павлович подобную операцию по Грузии проделать не успел. — /Б. С./) и она вскоре стала совершенно ясна мне, документы эти, пусть и специфически подобранные, не являлись фальшивыми. Поэтому як тому нравственному удару, который я пережил во время речи Хрущева на XX съезде, я был, наверное, больше готов, чем многие другие люди".

Интересное дело получается: если сталинские преступления разоблачает Хрущев — то это "нравственный удар", а если тем же самым занимается Берия, то это — всего лишь рекламная кампания, направленная на повышение популярности подлого шефа МВД!

Дочь Сталина Светлана Аллилуева в книге "Двадцать писем к другу" утверждает, что во время последней болезни Сталина, когда врачи уже не сомневались в близком конце, "только один человек вел себя почти неприлично — это был Берия. Он был возбужден до крайности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти его были — честолюбие, жестокость, хитрость, власть, власть… Он так старался, в этот ответственный момент, как бы не перехитрить, и как бы не недохитрить! И это было написано на его лбу. Он подходил к постели и подолгу всматривался в лицо больного, — отец иногда открывал глаза, но, по-видимому, это было без сознания или в затуманенном сознании. Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза; он желал и тут быть "самым верным, самым преданным" — каковым он изо всех сил старался казаться отцу и в чем, к сожалению, слишком долго преуспевал…

В последние минуты, когда все уже кончалось, Берия вдруг заметил меня и распорядился: "Уведите Светлану!" На него посмотрели те, кто стоял вокруг, но никто и не подумал пошевелиться. А когда все было кончено, он первым выскочил в коридор и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: "Хрусталев! Машину!"

Это был великолепный современный тип лукавого царедворца, воплощенного восточного коварства, лести, лицемерия, опутавшего даже отца — которого вообще-то трудно было обмануть. Многое из того, что творила эта гидра, пало теперь пятном на имя отца, во многом они повинны вместе, а то, что во многом Лаврентий сумел хитро провести отца и посмеивался при этом в кулак, — для меня несомненно. И это понимали все "наверху"…

Сейчас все его гадкое нутро перло из него наружу, ему трудно было сдерживаться. Не я одна, — многие понимали, что это так. Но его дико боялись и знали, что в тот момент, когда умирает отец, ни у кого в России не было в руках большей власти и силы, чем у этого ужасного человека".

Берия имел основания радоваться внезапной смерти Сталина. В последние годы Иосиф Виссарионович явно готовил чистку в верхнем эшелоне власти, и следствие по "мингрельскому делу" было направлено в первую очередь против него. Наверное, Лаврентий Павлович не мог скрыть радости, что теперь-то, как ему казалось, уцелел и имеет все шансы умереть своей смертью.

С.И. Аллилуева свидетельствует, что на второй день после смерти Сталина, еще до похорон, на Кунцевской даче "по распоряжению Берия, созвали всю прислугу и охрану, весь штат обслуживавших дачу, и объявили им, что вещи должны быть немедленно вывезены отсюда (неизвестно куда), а все должны покинуть это помещение.

Спорить с Берия было никому невозможно. Совершенно растерянные, ничего не понимавшие люди собрали вещи, книги, посуду, мебель, грузили со слезами все на грузовики, — все куда-то увозилось, на какие-то склады… подобных складов у МГБ-КГБ было немало в свое время. Людей, прослуживших здесь по десять-пятнадцать лет не за страх, а за совесть, вышвыривали на улицу. Их разогнали всех, кого куда; многих офицеров из охраны послали в другие города. Двое застрелились в те же дни. Люди не понимали ничего… — в чем их вина? Почему на них так ополчились? Но в пределах сферы МГБ, сотрудниками которого они все состояли по должности (таков был, увы, порядок, одобренный самим отцом!), они должны были беспрекословно выполнять любое распоряжение начальства…

Потом, когда "пал" сам Берия, стали восстанавливать резиденцию. Свезли обратно вещи. Пригласили бывших комендантов, подавальщиц, — они помогли снова расставить все по своим местам и вернуть дому прежний вид. Готовились открыть здесь музей, наподобие ленинских Горок. Но затем последовал XX съезд партии, после которого, конечно, идея музея не могла прийти кому-либо в голову".

Получается, что едва ли не первой акцией Берии по возвращении в МВД стал вывоз мебели с "ближней дачи" Сталина и удаление оттуда охраны и обслуги. Цель этого Аллилуева видит в том, чтобы предотвратить создание в Кунцево дома-музея Сталина. Вроде бы такое действие вписывается в начатую Берией борьбу со сталинским культом. Но ведь в это время тело Сталина уже бальзамировали, и "четверка" наследников решила поместить его в Мавзолей, рядом с Лениным. Неужели Берия так боялся будущего музея? Скорее здесь другое. Вещи вывозили с дачи, чтобы обеспечить сохранность, а потом поместить в музей, который еще не решили, где именно создавать. А что охрану и обслугу разогнали, так это дело обычное. У каждого из сталинских наследников была своя охрана и свои дачи. И, вероятно, ни один из них не собирался занимать Кунцевскую дачу. Кому охота было вспоминать, как дрожали перед вождем на Ближней даче. Точно так же и в дальнейшем, когда менялись генсеки, естественным образом менялся и личный состав их охраны. Вернее, прежняя охрана нового генсека, полагавшаяся ему еще как рядовому члену Политбюро, сменяла охрану его предшественника на высоком посту.

Свое свидетельство о поведении Берии в последние дни жизни и во время похорон Сталина оставил и сын вождя Василий. Светлана Аллилуева пишет о своем брате: "Василия тоже вызвали 2-го марта 1953 года. Он тоже сидел несколько часов в этом большом зале, полным народа, но он был, как обычно в последнее время, пьян, и скоро ушел. В служебном доме он еще пил, шумел, разносил врачей, кричал, что "отца убили", "убивают", — пока не уехал наконец к себе…

Он сидел на даче и пил. Ему не надо было много пить. Выпив глоток водки, он валился на диван и засыпал. В таком состоянии он находился все время. Смерть отца потрясла его. Он был в ужасе, — он был уверен, что отца "отравили", "убили"; он видел, что рушится мир, без которого ему существовать будет невозможно.