Радио Хоспис - Руслан Галеев

– С сегодняшнего дня все ходят с оружием, – приглушив еще больше голос, приказал Стас. – Даже в сортир. Если есть возможность переночевать не дома, не ночуйте. И где бы ни ночевали, запирайте двери на все, что есть.

На автостоянке Управления они расстались. Хворостов и Беби-Бум отправились на остановку вахтенного автобуса. А Душка Джи неожиданно, по всей видимости, для всех пересел в собственный новый сияющий спортивный «Мазерати».

– Этот парень еще всем нам носы утрет, – пробормотал, прощаясь, Хворостов.

Они все, не сговариваясь и все же по какому-то молчаливому договору, не упоминали больше о смерти Шенкеля. Придет время и для этого, но не сейчас, не в этот момент. Стас понимал, что Роберт погиб именно из-за того, что начал работать в его группе. Больше того, и это Стас осознавал не менее отчетливо, Роберт погиб из-за его просьбы поговорить с водителями автопарка Управления. Видимо, Шенкель что-то узнал. Что-то важное. Но почему не посоветовался с ним? Почему решил действовать самостоятельно? С другой стороны, доложись Шенкель, в том дворе могли лежать не только два трупа.

Какая теперь разница? Уже сейчас его мертвое тело лежит на столе в прозекторской, и кто-то делает совершенно бессмысленное вскрытие. А кто-то другой, точнее, двое других, скорее всего, составляют отчет об увиденном в окно подъезда. Кровавые пятна заметает змеящейся поземкой, но по большому счету и это не имеет значения. Человек умер, человека убили, и Стас не мог не ощущать собственной вины в случившемся.

Во всем должен быть смысл, он должен не просто присутствовать, он должен направлять и оправдывать, объяснять и внушать веру. Но смерть, во имя какой бы цели она ни произошла, всегда тянет за собой гигантскую телегу сомнений. Как можно поверить в то, что смерть – не бессмысленна, что за ней скрывается какая-то подоплека? Смерть ребенка, смерть солдата или смерть гения. Да черт с ним, с гением. Обычный человек выполняет свое дело, выполняет хорошо, выполняет с удовольствием, выполняет, черт побери, потому, что видит это правильным, – его смерть как объяснить, чем оправдать? Стас устал, он уже не мог искать ответы, но кончились и другие силы, те, что давали возможность отгонять вопросы, отмахиваться, отворачиваться от них. Уже не получалось быть равнодушным.

Круглобокий автобус поравнялся с остановкой и забрал Беби-Бума и Хворостова. Урча мотором, скрылся автомобиль Душки Джи.

Стас остался один. Голову распирало от обилия информации, от ощущения вины, от усталости, от недосыпа, от непонимания, от того, что ей сегодня то и дело приходилось нырять из тепла в ледяной влажный воздух. От всего этого суетного, казавшегося бесконечным дня. Стас опустил голову на руки, сложенные на рулевом колесе, зажмурил глаза… Где-то в тысячах миль, спрятанных за каркасом грудной клетки, едва слышно билось сердце. Словно чужое.

Стас снова поднял голову, заставил дворники пробежаться по стеклу, смахивая снег.

День заканчивался. Это читалось во всем. В забитых до отказа автобусах, в пробках на дорогах, в том, как гасли окна госучреждений и принимались, каждое на свой лад, отражать маяки ночных фонарей. В том, что на стоянке почти не осталось машин. В том, что далеко вверху, на фермах несущих конструкций небоскребов, загорелись красные предупреждающие огни. И организм, доверяя этим неизменным, ежедневным признакам, требовал заслуженного отдыха. Он знал, что по всем законам, устоявшимся, опробованным, доказанно действующим, Стас должен был вырулить со стоянки и отправиться домой, с каждой минутой сокращая отрезок времени между собой и кроватью.

Вот только Стас этого не знал. Он не знал, должен ли он сейчас поехать домой, правильно ли это будет, или должен встретиться со Шрамом или Арчи, или даже самому, не привлекая внимания, отправиться в церковь Данека. Или все-таки домой, потому что за ним могут следить: и те, кто убил Шенкеля с Гарьеном, и те, кто арестовал Бруно. А может быть, это одни и те же люди, если поверить незнакомцу, встреченному в лабиринте городских складов.

К черту все. Надо выспаться, иначе он начнет совершать ошибки.

Дома было прохладно. Стас устало скинул пальто прямо на табурет, прошел на кухню и зажег все конфорки. Поставил чайник. Включил телевизор, но довольно быстро выключил. По двум каналам базлали проформенные одутловатые морды с черно-белыми свастиками на лацканах пиджаков, а по третьему шел фильм «Бегство в Алжир»[14], который Стас уже видел несколько раз.

Две последние сигареты в пачке оказались сломанными. В коробке уныло грохотала последняя спичка. Этот день и правда подходил к концу, и не было, наверное, смысла оттягивать его финал. Стас заставил себя встать, выключил так и не вскипевший чайник, выключил конфорки, прихватил пепельницу и ушел в комнату.

Повалившись на жалобно скрипнувшее кресло-кровать, дотянулся до валявшегося на полу блока, вынул пачку, выбил сигарету, закурил. Почему-то вспомнился давний пьяный вечер в гараже из тех времен, когда Стас еще работал водителем в автопарке Управления. Роберта Шенкеля тогда не было среди участников застолья, Стас даже не был уверен, что тот уже работал в Управлении. Кажется, праздновали чей-то день рождения… А среди водительского состава был тогда такой Йозеф Азеф, то ли поляк, то ли австриец польского происхождения, без разницы, но вроде как в прошлом, до войны, учитель в закрытой частной школе классического образования. И вот теперь, этим вечером, в гулкой тишине квартиры, где даже не подведенные часы, остановившись, не издавали своего заполняющего пространство клацанья, Стасу вспомнилось, как Йозеф, пьяный в хлам, раскричался ни с того ни с сего, нес чушь какую-то, угрожал всем отсутствием будущего, в общем, вел себя по-свински, но довольно безобидно. А потом сказал, так же внезапно утихомирившись, что вообще-то волчицами в Древнем Риме называли проституток и даже публичные дома назывались лупанарии. А значит, и крылатая фраза «Homo homini lupus est»[15], возможно, имеет совершенно иное значение. Высказав это, Йозеф Азеф как-то сник, потерял интерес к миру сущему и очень быстро уснул. К радости большинства собравшихся.

Стас вдавил окурок в пепельницу и несколько мгновений пытался заставить себя раздеться. Потом все же встал, побросал одежду прямо на пол, лег и мгновенно уснул.

Верил ли Стас снам? Трудно сказать, но да, пожалуй, он верил в то, что сны – это нечто большее, нежели бессмысленная смена сюжетных обрывков на обратной стороне век. Однако стоило ли верить в то, что сны несут, стоило ли пытаться докопаться до истинного значения этих видений? Откровенно говоря, Стас никогда всерьез не задумывался об этом.