Наследники - Михаил Алексеев

— Хорошо. Но мне хотелось бы уже теперь знать о наиболее существенных наших упущениях. Не смогли бы вы, товарищ полковник, указать мне на них? — спросил Лелюх.

— Разумеется, — согласился Пустынин. — Боевой и особенно политической подготовкой, — подчеркнул он, — все мы в общем удовлетворены. Но состояние дисциплины, признаюсь, нас чрезвычайно огорчило.

Сравнивая данные дисциплинарной практики, полученные из других частей дивизии, Федор Илларионович обнаружил, что полк Лелюха по количеству проступков занимает первое место. Исключение составляла лишь седьмая рота — в ней взысканий было немного.

— Вы не находите, полковник, что тут налицо явное противоречие? — продолжал Федор Илларионович. — При вполне удовлетворительной боевой выучке и безусловно хорошей политической подготовке солдат такое обилие нарушений воинской дисциплины!

— Нет, не нахожу. — Лелюх, по-видимому, последние ночи мало спал: под глазами у него были мешки, а веки распухли и покраснели. — На первый взгляд это действительно может показаться странным, даже парадоксальным. Но только на первый взгляд.

— Почему же?

— Сейчас доложу. Я готов поверить, что мой полк по количеству взысканий занял, так сказать, первое место, и меня нисколько не радует такое «первенство». Вместе с тем я далеко не уверен, что именно в моем полку больше всего дисциплинарных проступков.

— Что ж, по-вашему, мы взяли эти данные оттуда? — Пустынин указал на потолок.

— Нет. Я знаю наверное, что ваши сведения документально точны.

— Тогда я не понимаю, в чем, собственно, вы сомневаетесь? — спросил Пустынин, хмурясь.

— В том, что мой полк имеет больше всего проступков. Дисциплинарных взысканий — да, больше, но не проступков.

— То есть? — Пустынин удивленно посмотрел на Лелюха. — Простите, я не понимаю вас. Не наказываете же вы своих подчиненных просто так, за здорово живешь?

— Нет, конечно.

— Так в чем же дело? Не понимаю…

— Дело в том, товарищ полковник, что нарушение дисциплины и дисциплинарное взыскание — не одно и то же. Второе отличается от первого тем, что его можно объявлять, а можно и не объявлять. К сожалению, товарищ полковник, не всякий начальник считает себя обязанным взыскивать с подчиненных за каждый его проступок. И не все взыскания фиксируются. Иногда удобнее бывает не заносить их в учетные карточки и личные дела. Некоторые командиры даже вынуждены это делать.

— Вот тебе раз! Почему же? — воскликнул Федор Илларионович, все более удивляясь.

— Все объясняется очень просто. Вы, проверяющие, как правило, судите о состоянии дисциплины в инспектируемых вами частях по количеству взысканий и поощрений, зафиксированных в документах. Много взысканий — плохой командир. Мало — отличный…

— Ну и правильно!

— Нет, далеко не всегда правильно. Иной командир, поглощенный заботою о собственном ложно понятом престиже, скорее постарается создать видимость благополучия, чем помочь вам оценить по достоинству успехи и недостатки своей воспитательной работы. Настоящий же офицер никогда не пойдет на это.

— Значит, ваши офицеры и сержанты не скупятся на взыскания?

— Простите, товарищ полковник, «не скупятся» — это не те слова. Речь идет о требовательности. Истинная требовательность — это творчество. Старший лейтенант Мачильский, на подразделение которого вы указывали как на исключение…

— Да, приятное исключение, — заметил Пустынин.

— А вот для меня, полковник, седьмая рота хоть и является исключением, но далеко не приятным. То, что Мачильский, как вы говорите, «скуповат» на взыскания, имеет оборотную сторону. Ведь по всем видам боевой и политической подготовки седьмая рота занимает последнее место в полку! Надеюсь, из этого примера, товарищ полковник, нетрудно сделать заключение: то, что на первый взгляд кажется противоречивым, при глубоком и внимательном рассмотрении не содержит в себе решительно никакого противоречия.

— Хорошо. Я доложу о ваших соображениях генерал-полковнику, хотя, не скрою, и нахожу в них много спорных моментов, — сказал Пустынин и, вспомнив что-то, опять нахмурился.

Федор Илларионович думал: говорить Лелюху о том, что только сейчас припомнилось ему, или приберечь до совещания в армии? Решил, что нужно все-таки сказать сейчас.

— На взыскания у вас, полковник, действительно щедры. Даже чересчур щедры! Мне говорили, что некоторые ваши орлы из младших чинов умудряются за один проступок объявить солдату сразу два взыскания. Это правда?

— Был такой грех, — сказал Лелюх, с трудом сдерживая улыбку. — С сержантом Ануфриевым случилось такое. Провинился у него какой-то солдат, он ему: «Объявляю наряд вне очереди!» А тот возьми да и скажи что-то сержанту… Ну Ануфриев и воспользовался удобным случаем: «Ах так! За пререкание с командиром объявляю вам еще один наряд вне очереди!» Права отделенного невелики, вот он и выкинул такой номер…

— Но, согласитесь, факт в высшей степени безобразный?

— Нехороший факт, — сказал Лелюх. — Но бывают хуже…

Федор Илларионович вздрогнул и внимательно посмотрел на Лелюха.

Лицо командира полка было таким же, каким оно было и до этой минуты, — сосредоточенно-спокойным и строгим. Лишь в глазах глубоко светились напряженные огоньки.

— Ну что ж, — облегченно вздохнул Пустынин. — Не смею вас больше задерживать, полковник. У вас много и других дел. Подробнее потолкуем на совещании. А пока скажу вам одно: можете полностью рассчитывать на мою объективность, равным образом и на объективность моих коллег.

— Хорошо. — В глаза Лелюху ударил резкий блеск, отброшенный ярко начищенными ромбами на новом кителе Пустынина, и Лелюх невольно сощурился.

Командир полка долго не мог заснуть в эту ночь.

«Неужели Пустынин не узнал меня? — думал Лелюх о Федоре Илларионовиче, вспоминая, с какой невозмутимостью тот глядел на него и разговаривал с ним в течение этих нескольких недель. — Неужели он принял меня за однофамильца офицера, которого по его милости чуть было не отправили в тюрьму? Почему он так спокойно смотрит мне в глаза? Может быть, он вообще забыл об этом эпизоде в своей жизни? Что он за человек, этот Пустынин? Может быть, все-таки лучше будет, если я скажу ему, что он наделал? Пусть хоть теперь посмотрит на себя трезвым взглядом — авось это заставит его малость задуматься… А что это даст? Я предстану в его глазах как человек мстительный. Он, со своей стороны, постарается доказать и, вероятно, докажет, что руководствовался тогда высокими соображениями революционной бдительности, естественно обострявшейся в условиях жестокой войны. Вот что он скажет. Зачем же бередить, растравлять старые раны? Кому от этого станет легче? Никому! Значит, нужно молчать и по-прежнему не показывать виду, что между нами что-то было. А не объяснит ли он все это моей трусостью? А может быть, я в самом деле боюсь его? — Лицо полковника вспыхнуло. — Нет, тут другое!.. Ладно, пусть все идет так, как шло до этого дня».

Приняв такое решение, Лелюх немного успокоился, но заснуть не мог. Он встал, подошел к оттоманке, на которой, вплотную прислонившись друг к другу, ровно посапывая, так что груди у обоих поднимались и опускались одновременно, будто дышал один человек, крепко спали Колька и Ванька — «маленькие бесстрашные зимовщики», как называла их мать. Лелюх наклонился над ними, поправил одеяло. Подумал, что так же вот, тесно прижавшись один к другому, лежали они шесть лет назад под материнским сердцем — неразлучные братья-близнецы. А придет время, и разлетятся кто куда, как оперившиеся орлята.

Теплая грусть наполнила глаза отца.

— Спите, разбойники, — сказал он шепотом, на цыпочках вернулся к своей кровати и с удивлением увидел широко открытые глаза жены.

— Ты почему не спишь?

— А ты?

— Ну, я… Ходил ребят проверить. В комнате холодно.

— Тяжело тебе, Петя?

— Вот еще выдумала!

— Тяжело. Разве я не вижу?

— Нет, Ленок. С тобой легко… Помнишь, я говорил тебе о «крепком тыле»?

— Помню.

— Теперь ты понимаешь меня?

— Понимаю, Петя.

— Ну вот и хорошо. Спи!

Крепким тылом в данном случае Лелюх называл хорошую семью. Он часто философствовал на этот счет.

— Офицер, — говорил он товарищам по службе, — как и армия, должен иметь за своей спиной крепкий тыл — дружную семью. Как армия в неудачном сражении может временно отойти и отдохнуть в надежном тылу, так и офицер при неожиданных ударах трудной своей судьбы должен иметь возможность сделать короткую передышку в семье, окруженный заботами доброй и ласковой жены…

Лелюх говорил об этом особенно часто и взволнованно потому, что один раз в своей жизни он уже испытал, что значит «некрепкий тыл»…