Чудодей - Эрвин Штриттматтер

Вонниг хохотал. В дверь постучал офицер; вместе с ним явились дежурные унтер-офицеры и ротный писарь. Станислаус отдал рапорт. Молоденький лейтенант Цертлинг, заложив руки за спину, расхаживал по комнате с таким видом, словно искал грибы. Он заставил писаря вытащить зольник из печки. Никаких претензий. Лейтенант важно прошествовал между кроватями. Он отогнул одеяло и проверил, чистые ли ноги у Маршнера. Станислауса прошиб пот. Может, он еще должен мыть ноги Маршнеру? Лейтенант сморщил нос. Маршнер на другом конце кровати что-то лопотал во сне:

— Так точно, господин вахмистр, в гостинице все кровати такие короткие, я попросил бы!

Лейтенант осмотрел храпящего Маршнера и обнаружил кофейные пятна на сорочке.

— Свинья! — прошипел он.

Ротный писарь это записал. Лейтенант нагнулся — что-то ему попалось под ногу. Это был окурок Маршнеровой сигары. На голову Станислауса обрушилась буря. Он должен был лечь на пол и по-пластунски ползти к окурку. Еще он должен был выполнить над этим окурком пятьдесят упоров лежа, тыкаясь носом в изжеванный окурок.

— Что-нибудь видите? Так, еще тридцать раз отжаться, чтобы зрение укрепить!

Ротный писарь что-то корябал в своей тетрадке. Наконец проверяющие вышли из комнаты. Станислаус все продолжал отжиматься. Голос Роллинга прозвучал для него как глас Божий:

— Он ушел!

Станислаус еще какое-то время лежал на животе, раздумывая над своей жизнью.

Вот так, один из другим, хлюпали казарменные дни. Пришла зима. По утрам резкий свист вспугивал все сны. Станислаусу снилась Марлен. Она была его первой, его лучшей любовью. Холодно и неприютно было в казарме, когда по свистку унтер-офицера мужчины вскакивали с постелей. Они хлебали бурую ячменную бурду из котелков, размазывали по колючему хлебу маленькую кляксу маргарина.

А потом начиналось то, что звалось службой. Нале-во, напра-во! Нале-во, шагом марш! Направо, шагом марш! Скучнейшие упражнения в прицеливании. Охват шейки приклада! Они затверживали военный устав сухопутных войск и пялились на жадных галок, сидевших на крыше казармы. Разбирали винтовки и автоматы, заучивая наизусть названия деталей. Чистка оружия, и снова чистка оружия, и снова. Чистка щеткой кителя, прощупывание швов на штанах, наведение глянца на ремни и сапоги. И наконец, чистка лошадей. Они такие теплые, когда к ним прикасаешься. Их шкура была последним кусочком жизни в казарменной безысходности. Кобылы были сплошь норовистые, а жеребцы — так те становились просто бешеными, когда проходила пора любви. Они-то не позволяли наложить запрет на их любовь. К ним относились с почтением. О них заботились и следили, чтобы они не надорвались и не поранились. Лошади были дороги, люди — дешевы.

По вечерам в казарме, если его в качестве наказания не ссылали на конюшню, Станислаус находил утешение в тоненьком томике, который дал ему Вейсблатт в тот воскресный вечер. На первой странице книжки был изображен мужчина, написавший книжку: покатый лоб под густыми волосами. Из-под кустистых бровей сверкали безумные глаза. Рот его застилала волнистая борода. Станислаус сразу решил, что кофе по утрам этот человек пьет сквозь бороду. А звали этого человека Фридрих Ницше. Наверное, он был полубогом, если не принимать во внимание его пиджак в мелкую клеточку. В этой книжке Фридрих Ницше описывал жизнь человека, который забрался в горы и там десять лет наслаждался своим духом и своим одиночеством. Потом этот человек спустился с гор и вновь вернулся к людям. И смотрите пожалуйста, там, в горах, он стал мудрее самого Иисуса Христа! Повсюду, где он появлялся, он нес свое учение в массы. «Взгляни! Я пресытился своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много меду; мне нужны руки, простертые ко мне». Вот так причудливо выражался этот человек.

Станислаус простер обе руки. Сюда, мне нужна мудрость! Он читал, морща лоб, но там встречались места, которых он не понимал. У него закралось подозрение, что эти места в книге понять может только сам Фридрих Ницше, ибо этот Фридрих был не кто-нибудь, а отец сверхчеловека.

Но Станислаусу встречались абзацы и мудрые теории, которые он усваивал, будто мед. Пчела Фридриха Ницше впрыскивала ему этот мед непосредственно в клетки мозга. «Все в женщине загадка, и все в женщине имеет одну разгадку: она называется беременностью». Да, да, Фридрих знает в этом толк! Станислаус не мог себе простить, что не сделал ребенка Лилиан. С ребенком на руках ей было бы труднее залавливать фельдфебелей. «Счастье мужчины называется „я хочу“, счастье женщины называется „он хочет“», — поучал Фридрих Ницше. Теперь Станислаус мог спокойно рассудить, что он сделал неверно. Хотела всегда только Лилиан, а он ей поддавался.

— Давай сегодня не пойдем в кафе, мне надо посочинять, — сказал ей как-то Станислаус.

— Нет, пойдем в кафе, я хочу танцевать! — настаивала Лилиан и погладила его мизинчиком. Конечно же они пошли в кафе.

Станислаусу не следовало так поступать. Фридрих прав. Знающий был человек этот бородач Фридрих Ницше.

«И повиноваться должна женщина, и найти глубину к своей поверхности. Поверхность — душа женщины, подвижная, бурливая пленка на мелкой воде», — поучал Фридрих. До чего же верно, как верно и кое-что в Библии. Станислаус мог подтвердить это собственным опытом. О, как чудесно найти подтверждение своим мыслям у другого, особенно же в напечатанной книжке!

Вахмистр Дуфте раздавал почту. Новобранцы были выстроены на казарменном дворе.

— Вонниг! — выкрикнул вахмистр.

— Здесь! — отозвался Вонниг.

— Почты нет! — сообщил вахмистр.

— Ха-ха-ха-ха! — рассмеялся Маршнер удачной шутке господина ротного вахмистра.

— Смеется как навозную жижу перекачивает, — проворчал Роллинг.

— Бюднер! — провозгласил вахмистр. Он повертел в руках письмо Станислаусу и прочел обратный адрес на конверте. Глаза его застыли по-ястребиному. Станислаус вышел из строя. Вахмистр уронил письмо. Станислаус нагнулся.

— Лечь! — проревел Дуфте.

Станислаусу пришлось выполнить сорок упоров лежа над этим письмом. При этом он сумел прочитать фамилию отправителя: «Пауль Пёшель, столяр, мастер по фисгармониям». Станислаус теперь мог бы выполнить и пятьдесят, и шестьдесят упоров лежа. Кожа на руках у него уже ороговела от гравия и ружейного приклада.

— Встать! Бегом марш!

Станислаус забежал за угол казармы, там он должен был снова лечь и ползти по-пластунски. Станислаус без труда дополз до своего письма. Он взял его и снова встал в строй. Господин вахмистр был доволен и чувствовал приятную усталость. Он с ухмылочкой сообщил, что Маршнер может забрать из канцелярии свою посылку, ох и тяжелую посылку, потом прикрыл снятой перчаткой зевок и приказал всем разойтись.

Станислаусу было любопытно, что пишет ему папа Пёшель. Он прочел письмо как был, весь в грязи, еще до обеда. Папа Пёшель просил прощения. Он взывал к совести Лилиан. Сегодня он больше ничего сказать не может. Отношения таковы, что… И все же поэт есть поэт, и он мог бы все это описать. Так или иначе, а Лилиан выслушала его и вняла его словам.

«Что мне написать тебе, дорогой Лиро Лиринг? Ты чувствуешь все сам, когда твое сокровище, моя доченька, обнимает тебя. Теперь она с охотой ездит к тебе, чему я рад и счастлив. Я чуть было не начал опять сочинять стихи, стоит мне только подумать, как хорошо вам вместе. Не забывай своего Пауля Пондерабилуса.

Вопреки этим ранам сердечным,будет счастье мое долговечным…

Постскриптум. Надеюсь, письма не вскрываются. В моем маленьком стихотворении я конечно же имею в виду супружество, а не правительство. Вышеупомянутый П. П.».

Станислаусу стало жалко своего бывшего тестя Пауля Пёшеля. Дочка превосходнейшим образом его надула. Все в женщине ложь, и все в женщине имеет одну разгадку: она называется — беременность, подумал он и принялся отчищать свою форму.

6

Станислаус борется с призраками, ищет сверхчеловека и превращается в птенца ястреба, у которого еще не выросли перья на ножках.

По коридору конюшни шел вахмистр Дуфте в высоких блестящих сапогах с сияющими шпорами. Может, он замечтался о воскресенье с небезызвестной Лилиан?

Али Иоганнсон чистил ноздри своей кобыле. Вытащив серую тряпку из лошадиного носа, он вытянулся в струнку и доложил:

— Рядовой кавалерии Али Иоганнсон!

— А что это ты жрешь во время службы? Открой пасть!

Али спокойно проглотил кусок и лишь после этого широко открыл рот. Его белые зубы сверкали — все тридцать зубов.

— Что ты проглотил?

— Ветчину, господин вахмистр.

Произнеся это, Али опять широко раскрыл рот, ведь команды закрыть рот не было.

— Откуда ветчина?