В гору - Анна Оттовна Саксе

— Мы уже знакомы. Ну, в точности такая, какой я себе представлял: с голубыми глазами, светловолосая. И боевая.

— А только что хныкала, — подтрунивал Озол над дочерью.

— Папа, если ты не перестанешь надо мной смеяться, то я уеду домой, — чуть не рассердилась Мирдза.

— Наверно, из-за того хныкала, что в волости нет порядка? — усмехнулся Вилис.

— Примерно, так оно и есть, — старался Озол исправить свою ошибку, чтобы не смущать дочь.

— Ну, расскажи, Мирдза, что у вас там не в порядке? — шутил Вилис. — Впервые тогда от вас услышал, что нет порядка. Черт знает, что у вас с телефоном? С вашей волостью никогда нельзя говорить. Всегда в аппарате шум и треск.

— Кто у вас телефонистом? — невинно спросил Озол.

— Майга Расман, — ответила Мирдза.

— Это — комсомолка, сохранившая в немецкое время свой билет, — пояснила Эльза. — Правда, Мирдза? Мне Зента так рассказывала.

— Кажется так, — тихо подтвердила Мирдза.

— До войны я знал одну комсомолку Расман, — вспомнил Вилис. — Только уж не помню, была ли она Майга, Милда или Миля… Боевая девушка. Кажется, не успела уехать. Я думаю, что шуцманы ее в живых не оставили. Впрочем, могла и скрыться. Но, возможно, это не она.

— У нее темные волосы, овальное лицо, длинные ресницы, очень красивая, — описывала Мирдза.

— Приблизительно, — согласился Вилис. — Но я не большой знаток женской красоты.

— Это видно, — пошутил Озол, взглянув на Эльзу, которая в ответ погрозила ему пальцем. Он был сегодня в таком хорошем настроении, что ему хотелось смеяться и шутить, даже без причины.

Мирдза подробно рассказала о всех случаях грабежа, все, что об этом знала.

Бауска беспокойно шагал по комнате. Озол стоял у окна, засунув руки в карманы.

— У вас, как в детективном романе! — воскликнул Вилис, пересекая большими шагами комнату. — Люди, наверно, перепуганы и возмущены? — спросил он и сам себе ответил: — Иначе и быть не может.

— Чего же ты раньше ничего не сообщала нам, — упрекнул Озол дочь.

— Я думала, что вы говорите по телефону с исполкомом, и если не Приеде, то Зента вам все рассказывает, оправдывалась Мирдза.

— Разве ты с Зентой не делишься? — спросила Эльза.

Мирдза ответила не сразу. Теперь они подошли к наболевшему вопросу, и ей надо было испытать себя, сможет ли она быть такой, какой обещала себе.

— У меня с Зентой нет больше прежней близости, — медленно, с трудом выжимала она из себя слова. — Зента дружит больше с Майгой, — добавила Мирдза, и ей стало стыдно, так как походило на то, будто она оправдывается.

— Дружба — это одно, а комсомол — другое, — заметила Эльза довольно резко. Из телефонных разговоров с Зентой она догадывалась, что девушки друг на друга обижаются.

— Я понимаю, — согласилась Мирдза.

— И все же продолжаешь ссориться?

— Я не могла себя переломить, — призналась Мирдза. — Дважды пыталась подойти к Зенте, но у Зенты всегда оказывалась Майга, и у нас происходили столкновения.

Она подробно рассказала о встрече с Майгой. Озол внимательно слушал, но в разговор не вмешивался.

— Потом мне стало обидно, что Зента во всем слушает Майгу, и я старалась в ее дела не вмешиваться. — закончила Мирдза.

Наступила гнетущая тишина. На Мирдзу она действовала, как густой туман, сдавливающий дыхание. Ей казалось, что все ее осуждают, видят насквозь и думают, какая она глупая и самолюбивая девчонка.

— Эльза, мне кажется, что ты немного пристрастна, — внезапно заговорил Вилис. — Помнишь, какая недовольная ты вернулась из своей поездки в волость? Признайся, что ни Зенте, ни Мирдзе ты ничего не рассказала о том, как начинать работу, как ее организовать.

— Я думала, что они сами сообразят, — теперь оправдывалась Эльза, — что у них хватит смекалки.

— Одной смекалки недостаточно, — продолжал укорять Вилис. — Нужны знания. А комсомольцы учатся? — спросил он Мирдзу.

— Не-ет, — ответила она с запинкой и тут же добавила: — У нас даже ни одного собрания не было.

— Это, Эльза, все-таки на твоей совести, нравится тебе или нет. — Вилис строго посмотрел на Эльзу, нервно мявшую носовой платок.

Мирдзе стало жаль Эльзу. Упреки Вилиса казались ей несправедливыми. Как же так можно — они с Зентой капризничали, а отвечать приходится Эльзе.

— Почему вы ее обвиняете? — начала она с жаром, но Эльза ее остановила.

— Все это так, нечего меня оправдывать, — сказала она. — Тогда я была слишком подавлена… личными делами. А потом не подумала об этом.

Озол задумчиво молчал. Ошибка была слишком велика, чтобы винить в ней только Эльзу и девушек. Почему он сам не хотел ехать в родную волость? Как страус, прятал голову в песок и успокаивал себя: «Как-нибудь одни справятся». Не подумал о том, что ни у кого там нет опыта в общественной работе, не хватает политической грамотности. Ведь и хорошие и честные люди из-за своего неумения могут порою оказать Советской власти медвежью услугу. Разве он объяснил Яну Приеде, как тот должен работать, разъяснил хотя бы основное направление работы? Да и этого было бы мало. Ян — крестьянин, человек практического ума, ему надо все показать на конкретных примерах, проследить за тем, как он все понял и в состоянии ли он сам сделать дальнейшие выводы. Как инструктор, он сам должен был и потом выезжать в волость, а не ограничиваться отсылкой инструкций. Как он мог посещать другие волости, а в свою не заглядывать!

И как он все время ни старался подавить в себе кое-какие чувства, не давая им сформироваться в четкую мысль, они, наконец, заговорили в нем, потребовав, чтобы он решился. Это были чувства, связанные с женой, с Ольгой. Тогда осенью на него тяжело подействовали ее меланхолия, мрачная подавленность, ее узкий ограниченный духовный мир. И надо было еще спросить, почему он не поддержал ее, не пытался освободить от этого бремени тоски и одиночества. Теперь это, несомненно, сделало письмо сына, и если он, Озол, теперь приедет домой, то жена будет совсем другой, с совсем другим полетом мысли.

Все же он эти годы жил в ином мире, видел других, свободных людей, в их рядах боролся за всю великую Советскую