Золотой сокол - Елизавета Дворецкая

Так что Зимобор поневоле воздерживался.

А случай проверить, имеет ли за морем силу «домашнее» проклятье, представился довольно скоро.

Как и все северные конунги, Ингольв конунг не имел никакого стольного города и жил в течение года попеременно в разных своих усадьбах. Теперь он уже устроился со всем своим хирдом в усадьбе под названием Плачущий Камень. Она называлась так потому, что ручьи окрестных гор стекали по каменистым склонам тоненькими струйками, сочились из мелких трещин камня, словно прозрачные слезы. Это было красиво, необычно, и Зимобор не уставал дивиться, какие же разные и причудливые земли сотворили боги. Сама усадьба состояла из нескольких больших домов уже знакомого устройства, а вокруг нее паслись многочисленные стада. Гостей ждали, для них был готов просторный дом, и все они смогли разместиться, отогреться возле горящих очагов, вымыться в бане и отдохнуть после тесноты и качки идущего корабля.

Усадьба была битком набита: зная, что Ингольв конунг выдает замуж свою внучку, все окрестные хозяева съезжались, надеясь повеселиться на пиру и получить подарки. Конунг, высокий старик с длинной белой бородой, всех принимал с гордым достоинством. Доброгнева он тоже принял с большим уважением, много расспрашивал о земле кривичей, ее обычаях и нынешнем положении дел. Его внучка должна была стать королевой той земли, и он хотел знать о ней побольше.

Будущая полотеская княгиня всем понравилась. Это была молоденькая, четырнадцатилетняя, девушка, невысокая, но стройная, с точеным, красивым, немного еще наивным личиком. На праздник ее наряжали в разноцветные рубахи и платья, украшали огромными золотыми застежками, ожерельями, браслетами, так что она не могла даже шить, хотя постоянно держала на коленях какое-то рукоделье. Юная, нарядная, красивая, она сама казалась какой-то драгоценностью, дорогой и почетной наградой тому, кто сумел ее завоевать. Для свадьбы ждали только приезда ее отца, который еще не вернулся из летнего похода, но должен был вот-вот появиться.

Однажды утром Зимобор был разбужен уже привычным образом: Хват с утомленным стоном плюхнулся на лежанку рядом с ним, вытянулся и застонал. Вчера он еще оставался на пиру в хозяйском доме, когда Зимобор ушел спать, и ночью не появлялся.

— Живой? — поинтересовался Зимобор.

— О-ой... — промычал тот. — Не поверишь. Какое пиво вчера было...

— Чего не верить? На тебя посмотреть — во все поверишь.

— Ну, мы сначала там, в эледескали приняли, хорошо так... Потом я выхожу, а тут эти, с Борнхольма. С синей мордой, ну, помнишь, такой корабль мы ходили смотреть...

— У этих с Борнхольма синие морды?

— У корабля. У этих кренделей морды красные. И наглые. Им тут уже места не хватило, они там стоят, где Одинокое Дерево. Где Траин бонд живет. — Хват уже успел выучить все окрестности и всех обитателей. — Ну, они меня вдвоем взяли, «о, гардск хирдман», я им, «йа», дескать, я и есть... А он мне такой рог, вот такой! Такой... Привели к себе, там такая дочка этого Траина... Гудрун... Гудрид... Не помню, в общем. Я ей: «Эк храбрый гардск хирдман», дескать, она смеется...

— Эк эм, — поправил Зимобор, потягиваясь.

— Что?

— Эк эм храуст гардск хирдман. Я есть храбрый славянский воин. Ты это хотел сказать?

— Ну да. Короче, я все разговор на постель поворачиваю, дескать, покажи, какие у вас дома скамьи, какие лежанки, все такое, И ведет она меня к девичьей, вроде уже все к тому...

Хват еще не успел завершить свое повествование, как дверь хлопнула и в покой ворвался Радоня, один из кметей Хватова десятка.

— Там, ребята, там! — орал он. В голосе его было нечто такое, что Зимобор сразу приподнялся. — Где Хват? Там корабли!

— Ну и что? — спросил Зимобор. Хват только что-то хрюкнул, не в силах оторвать голову от жесткой подушки.

— Я не знаю. Говорят, какой-то чужой конунг. Там все свеи вооружаются, и хозяйские тоже бегают как ошпаренные. Кто хорошо по-ихнему понимает, подите узнайте!

Зимобор мигом перепрыгнул через лежащего Хвата и стал торопливо одеваться.

В хозяйском доме и впрямь царил переполох. Хирдманы поспешно разбирали снаряжение, везде виднелись фигуры, исполняющие «пляску близкой битвы», то есть прыгающие на месте, чтобы кольчуга легче и быстрее натянулась. Сам Ингольв конунг был уже одет в стегач и кольчугу, рядом оруженосец держал подшлемник и шлем. Во фьорд входили корабли Рагнемунда конунга, правителя западных етов.

— Он тоже хотел взять в жены йомфру Альви! — бегло объяснил Бранеслав, уже полностью готовый к битве. — Потому что лучше нее невесты нет во всех северных странах, а этот старый козел тоже хочет иметь все самое лучшее! Он знает, что я обручился с ней на Середине Лета, и требует, чтобы ее отдали ему! Скорее его возьмут тролли, чем он хотя бы ее увидит! У него уже два сына, и оба старше меня, и он хочет взять мою Альви, юную и нежную, как цветок шиповника! Пока я жив, этого не будет. Выводите всех людей, идем к кораблям.

Вот так вот оказалось, что Хвату некогда отдыхать после ночных подвигов. Уже сегодня предстояло сражаться, причем сражаться не на земле, а на кораблях, что само по себе внушало кривичам если не страх, то серьезную неуверенность.

Ингольв конунг, оскорбленный тем, что его пытались принудить отдать внучку не тому, кого он выбрал, тоже спешно собирал войско. У Рагнемунда конунга было около двадцати кораблей, если, конечно, у дозорных от страха не двоилось в глазах.

Бранеслав быстро вывел всех своих людей к кораблям, которые уже были спущены на воду и готовы отчаливать. Пока его люди налегали на весла, выводя корабли к устью фьорда, Зимобор быстро осматривал своих людей, проверяя, как они одеты и снаряжены, — все произошло так быстро, что раньше на это не было времени. Слава богам, никто не забыл щит или копье, вот только разгильдяй Своята так и не пришил вчера оторванный ремень подшлемника. Хорошо, что толстая иголка с ниткой у Зимобора была вколота в кожу стегача на груди; он сунул их парню и велел зашивать. У того с перепоя дрожали руки, корабль качало, и Зимобор в сердцах бросил:

— Убьют дурака, туда тебе и дорога! Как вчера от сохи, вяз червленый тебе в ухо!

Услышав его голос, Бранеслав обернулся и приветливо махнул рукой, улыбаясь так открыто и радостно, словно не жестокий и беспощадный враг ждал их совсем близко, за ближайшим каменистым мысом, а веселая толпа нарядных свадебных гостей.

— Эйт син скаль хвэр дейа! Ничего, один раз ведь каждому придется умереть! — крикнул он сначала по-варяжски, а потом по-славянски, чтобы все его поняли. — Надо суметь сделать это достойно, а слава погибших бессмертна!

Зимобор не ответил. Сын Столпомира стал настоящим варяжским вождем, и бессмертная слава сделалась для него первой и важнейшей ценностью в жизни. Зимобору хотелось напомнить ему об отце, о земле, ждущей его помощи и надеющейся на него. Но как он мог упрекать Бранеслава — он, который сам ушел из Смоленска, бросив княжество в лучшем случае на ненадежное управление женщин, а в худшем — во власть смут и раздоров?