Бегство от Франка - Хербьёрг Вассму

Наконец наступила тишина, и Аннунген вернулась с телефоном в руке.

— Ну? — спросила Фрида, глядя в пространство.

— Это был Франк.

— И ты с ним говорила? — спросила я сдавленным голосом.

— Да, мне пришлось.

— Как он узнал твой новый номер?

— Что? Я забыла у него спросить. Наверное, моя сестра…

— Чего он хотел? — Фрида рухнула на стул так, что его ножки взвизгнули на плитках пола.

— Просил, чтобы я вернулась домой. Он больше не живет в Холменколлене…

— Подумать только! А те, кто вам угрожал? Что Франк сказал о них? — В голосе Фриды послышался металл.

— Франк сказал, что готов опустошить весь свой магазин, чтобы рассчитаться с ними, но я должна обещать, что вернусь к нему. Что все будет, как прежде…

— И ты ему веришь?

— Он хотел, чтобы я пообещала забрать девочек и вернуться домой. Он…

— И как долго, по-твоему, это продлится? — перебила ее Фрида.

— Не знаю, — прошептала Аннунген и положила телефон на стол между нами.

— Когда же ты уезжаешь? — спросила я равнодушно.

— Только не на этой неделе… Может быть, в понедельник или во вторник, — уклончиво ответила она.

— Он знает, с кем ты?

— Нет. Ведь я обещала… Между прочим, а почему он не должен…

— Я не хочу, чтобы меня кто-то преследовал! — оборвала ее Фрида. Голос у нее дрожал, словно она была взволнована не меньше меня.

— Давай не будем ссориться. Пожалуйста! Нам было так хорошо. И посреди завтрака. Мы с Франком никогда не ссорились…

— Конечно, нет, вот только не пойму, почему ты вдруг оказалась здесь? — презрительно спросила Фрида.

Аннунген встала, взяла свою тарелку и ушла в квартиру.

— Зачем ты так? — устало спросила я Фриду.

— Она говорила с Франком почти всю ночь. Неужели ты ничего не слышала?

— По-моему, это нас не касается.

— Как ты можешь оставаться такой спокойной, когда в тебе кипит ревность? — сквозь зубы процедила Фрида.

— О чем они говорили?

— О деньгах! И о даме в Холменколлене, которая по их общему мнению просто дура.

— Понятно!

— Больше тебе нечего сказать?

— Что бы я ни сказала, от этого ничего не изменится.

— Изменится! Ты можешь рассказать Аннунген про себя с Франком, она рассердится на него и никуда не уедет. Вдали от него ты в состоянии понять, что он просто блефует. Ты можешь повлиять на ее решение.

Я деловито убирала крошки вокруг тарелок. На чайной ложечке засохли остатки яичного желтка. Посудомоечная машина засорится, если его не счистить.

— Это может оказаться редкой удачей для твоего романа, — подобострастно сказала Фрида. — Только составь план и не отступай от него.

Я с нетерпением ждала когда мы покончим с завтраком. Единственное, чего мне хотелось, это остаться наедине с рукописью, забыв о Фридиных советах. Где-то стукнули по бочке из-под бензина. Это напугало воробьев на соседней крыше. Сначала взлетел один, потом вся стайка. Хлопнула входная дверь.

— Аннунген ушла. Ей все это надоело, — сказала я.

— Я слышала. Но когда отношения обостряются, я должна быть честной. И ты тоже.

— Неужели ты серьезно считаешь, что я должна рассказать ей о нас с Франком?

— Это удержит ее от глупости и помешает вернуться домой.

— Но ведь она говорила, что легко относится к изменам Франка, — сказала я и начала уже по-настоящему убирать со стола.

— Ты сама в это не веришь. Супружеская привязанность не бывает настолько крепкой, чтобы кто-то из них ухитрился легко относиться к изменам. Слышишь, не бывает!

— Я не могу ей это сказать. Не могу быть такой… низкой.

— Хочешь сказать, что из жалости к себе ты отправишь ее домой на новые унижения? — спросила Фрида. Через мгновение я осталась одна.

Несмотря на плохое начало дня, мне удалось написать несколько фраз, которые остались невычеркнутыми. Когда Аннунген вернулась домой, я извинилась перед ней за Фриду.

— Не о чем говорить, — сказала она и прошла в ванную, чтобы сполоснуть белье.

— Люди уже загорают и купаются в море! — крикнула она в открытую дверь.

— А ты?

— Я еще подожду. Для меня пока холодно.

Вечером шел такой сильный дождь, что мы предпочли остаться дома. Фрида включила телевизор. Показывали матч между каталонской «Барселоной» и мадридским «Реалом» Все соседи открыли окна, и уровень звука был так высок, что мы оказались свидетелями важнейшего — поистине религиозного — события в Каталонии. Борьба на поле велась не только против Мадрида, но и против всей Испании, и против всего остального мира. Демонстрации против совещания на высшем уровне стран «Общего рынка» были лишь незначительным эпизодом в перечне новостей дня перед разминкой. Главной была борьба за доказательство каталонского мужества.

— Это, конечно, совсем не то, что мелкий мужской шовинизм, в котором ты обвинила Кундеру, но ты же сидишь и смотришь этот матч, — вяло заметила я. Сама не знаю, почему мне захотелось подразнить Фриду. Такой уж нынче выдался день.

— Мужская сентиментальность — это не шутки, это страсть, — серьезно ответила Фрида.

На экране развернулась демонстрация глубоких чувств, которые, разумеется, не имели ничего общего с женской сентиментальностью. Все было серьезно, все, вплоть до последней капельки пота. Тут были объятия, страсть и слезы. Им противостояли не менее сильные чувства. Я все время ждала, что вот-вот в трибуне распахнутся ворота, выбегут львы и разорвут героев на части на глазах у зрителей. Для того чтобы проиллюстрировать происходящее, можно без преувеличения употребить такое высокопарное выражение как презрение к смерти. По голосу репортера можно было следить за этой драмой, не зная испанского или каталонского. Полет мяча или положение игроков меня мало занимали. Занимала искренность и захватывающая борьба за победу. И всеобщее сокрушение, когда противоположная сторона забивала гол. Слезы в голосе репортера, гнев народных масс, флаги, поднятые на трибунах, как по сигналу, и образовавшие огромный каталонский флаг. Людские тела заставляли его волноваться, словно живой символ этой мужской мелодрамы.

— Вот истинная, живая религия! — воскликнула зачарованная Фрида.

— Может, именно поэтому в этих местах не так популярен бой быков, — сказала Аннунген, проходя мимо нас. Руки у нее были полны мокрого белья, которое она хотела повесить на балконе под зонтом.

— На мой взгляд, эта религия более предпочтительна, чем терзание быков, — сказала я. — И, наверное, более важна, чем та черная мадонна, которую мы видели в монастырской церкви в Монсеррате, хотя в туристском путеводителе и было написано, что это главная святыня Каталонии, — сказала я.