Где-то во Франции - Дженнифер Робсон

было таким сильным, таким всепоглощающим, что она даже испугалась: вдруг она не вынесет его.

Ее реакция, казалось, повлияла на него, потому что он начал двигаться быстрее, жестче, чем прежде, и тогда она поняла: он приближается к тому месту, которое только что открыла она.

– Лилли, – выдохнул он. – Моя Лилли.

Он скатился набок, увлекая ее за собой, его руки так крепко обнимали ее, что она чувствовала дрожь, проходящую по его телу, бушующую дробь его сердцебиения, неровное дыхание.

Она лежала без движения – не хотела беспокоить его, ей было хорошо в его руках, пока он приходил в себя.

– Лилли?

– Да?

– Спасибо.

Он поцеловал ее в губы, в кончик носа, потом отодвинулся от нее.

– Не переживай, – успокоил он ее. – Я вернусь через минуту.

Она услышала топот его босых ног по ковру по пути в ванную, потом журчание воды. И даже не пыталась двигаться. Истома, охватившая ее, была слишком сильной.

Ощущение теплой влажной материи между ног сказало ей, что он вернулся.

– Не возражаешь? – спросил он. – Или тебе неловко?

Она покачала головой, хотя ощущение неловкости снова ее охватило. Он тщательно отер ее, смыл брызги крови между ее ног, прижимая к ней материю, словно теплый компресс.

– Завтра будет немного больно, – сказал он ей. – Извини.

– Мне совсем не больно, – возразила она. – Это было…

– Да?

– Как ты сказал. Идеально.

– 47 –

Он забыл выключить настольную лампу. Позже, когда уже время далеко перевалило за полночь, ее свет разбудил его. Витая на краю его снов, далекая и золотистая, эта лампа манила его, дразнила, и он наконец открыл глаза, хотя до рассвета было еще далеко. Он лежал в полутьме, сонно моргал, не желая до конца разрывать паутину своих сновидений.

Робби посмотрел на женщину, лежащую на его руке, и его сердце сжалось при виде нее. Он знал, что должен чувствовать раскаяние за то, что они сделали. Что сделал он, если уж говорить честно.

Она была девственницей, не знала ничего или почти ничего о механике любви. Он забрал у нее девственность, не дав ей защиту его имени и даже не пообещав ей дать свое имя. Он занимался любовью с сестрой своего самого близкого друга в то время, когда его друг пропал без вести, лежал мертвый или медленно умирал среди ужасов ничьей земли.

И он даже не подумал сказать Лилли, что любит ее.

Он, конечно, нервничал. Он никогда не занимался любовью с девственницей, и его мысли были заняты тем, чтобы сделать эту ночь счастливой для нее. Его список романтических побед был невелик в сравнении со списками других молодых людей его возраста. По крайней мере так он считал. Главным образом в него входили лондонские медсестры, современные женщины, имеющие здоровый интерес к сексу и вполне понятную неприязнь к ограничениям брака, который положит конец всем их честолюбивым устремлениям.

Брак. Единственная порядочная линия поведения для него теперь, когда он так бесповоротно обесчестил Лилли, состояла в том, чтобы просить ее выйти за него. Он никогда не думал о браке; никогда не встречал женщину, с которой хотел бы прожить жизнь. И все же, при всем том, что он страстно желал ее, он никак не мог отделаться от страха перед ошибочным поступком, каким всегда считал заключение брака.

Он зашел далеко, это верно. Для своей ровни он был уважаемым профессионалом, хирургом, которого ждало большое будущее. Успешный человек, принадлежащий к верхнему слою среднего класса. Но при этом он был сыном мусорщика и прачки, родившимся в трущобном районе Глазго. Человеком без семьи, без состояния, без связей. Человеком, который ничего не может предложить, кроме себя самого.

И его послевоенные перспективы были туманными. У него было джентльменское соглашение с главным хирургом лондонской больницы, что место будет ждать его возвращения, но не больше. И никаких особых накоплений у него не было, потому что каждый свой лишний шиллинг он отсылал матери.

Если они с Лилли поженятся, то накопить на собственный дом смогут лишь через много-много лет. А до того времени им придется довольствоваться съемным жилищем. У них не будет особняка в Белгравии, но, может, они смогут снять дом в одном из зеленых пригородов. Если не будут шиковать, то смогут позволить себе горничную, но по большей части Лилли придется готовить самой и заботиться о детях без помощи няньки.

Может быть, она не будет возражать. Может быть, после нынешней простой и грубой жизни она смирится со скромным существованием, какое ведет средний класс.

А может быть, она быстро насытится такой жизнью и будет более чем готова вернуться в круг семьи, к привилегированному положению, которое предложат ей родители. Она все еще злилась на них, но со временем ее злость пройдет. Если дела обстоят так, то его предложение руки и сердца принесет ей только горе, потому что она будет всю жизнь разрываться между двумя домами, ни одному из них не принадлежа по-настоящему.

«Хватит этих бесполезных размышлений, – сказал он себе, – выключи эту лампу и ложись досыпать».

Он вылез из кровати как мог осторожно, чтобы не разбудить ее, но, сделав всего несколько шагов, услышал, как она зашевелилась.

– Почему ты встал?

– Всего лишь выключить лампу, – ответил он, повернувшись к ней.

Она покачала головой.

– Можем мы ее оставить? Пожалуйста. Я хочу, чтобы у меня была возможность видеть тебя.

Она улыбнулась ему, на ее щеках появились ямочки, и он почувствовал, как его сердце сжалось. Робби не потребовалось второй просьбы. Секунду спустя он снова лежал в кровати, обняв Лилли и прижавшись бедрами к ее ягодицам, от которых его отвлекала близость ее грудей, доступных его свободной руке, а она настаивала на том, чтобы он обнимал ее этой рукой. Стоило ему чуть-чуть повернуть запястье, как его ладонь накрывала ее грудь и начинала большим пальцем дразнить сосок ее правой груди.

У него было намерение оставить ее одну до утра. Это было правильно, особенно в свете того, как мучительно она, наверное, будет чувствовать себя, когда проснется. Но он был сделан не из камня, и ощущение ее роскошного тела, прижатого к нему, настолько переполняло его, настолько влекло, что грозило затмить всякую разумную мысль.

– Лилли, – сказал он, надеясь, что она не заметит, как сдавленно звучит его голос. – Я думаю, нам нужно поговорить.

Она с серьезным (очень серьезным) выражением лица повернулась в объятиях Робби, чтобы видеть его. Головокружительное ощущение минутной давности исчезло почти мгновенно.

– Конечно, нужно. Как, по-твоему, мы это уладим?

– Уладим что?