Вельяминовы. Время бури. Книга третья - Нелли Шульман

Джон, одним глазом, следил за оловянным кофейником. Он открыл рефрижератор:

– Спасибо няне, зашла в магазины. Бекон, яйца, ветчина. Тони мне вчера ужин накрыла, очень кстати… – он решил отнести сестре первую чашку кофе. Тони любила выпивать ее в постели, с папиросой.

Разлив кофе по фаянсовым кружкам, Джон отряхнул руки о холщовый передник:

– Тони ничего есть, не собирается, хочет хорошо выглядеть. Она выспалась, охрана сказала, что она рано легла, с Уильямом… – Джон прошел по голому коридору второго этажа. Он еще не привык, что картины, во главе с «Подвигом сэра Стивена Кроу в порту Картахены», уехали в Мейденхед. Джон скучал по хмурому лицу первого Ворона, в отделанной мрамором столовой. Дверь спальни Тони была приоткрыта. Он постучал, но ответа не дождался. Джон услышал с первого этажа веселую музыку, по радио. За окнами особняка рассвело, щебетали птицы.

Повернув ручку, он замер на пороге прибранной спальни. В распахнутую дверь гардеробной виднелись открытые шкафы и шкатулка с драгоценностями, на туалетном столике. На персидском ковре валялся одинокий, жестяной вагон, из поезда Уильяма.

Чашка жгла руки. Джон шагнул внутрь, вдохнув запах лаванды. Он споткнулся об игрушечную тележку племянника, и зашипел. Кофе, выплеснувшись, обжег пальцы. Нарочито аккуратно, поставив чашку на стол, Джон оглядел комнату. Постель заправили. Он прошел в гардеробную. Кольцо, серого жемчуга, с бриллиантами, лежало рядом со шкатулкой. Шкафы сияли чистотой, чемоданы Тони исчезли.

Устало присев на угол стола, Джон достал портсигар, из кармана визитки. На каминных часах стрелка подошла к семи. Он курил, глядя на расцветающие гиацинты, в саду, на кованую скамейку, под кустами жасмина. Сняв бакелитовую, черную, телефонную трубку, Джон набрал номер особняка Кроу.

Петр проснулся рано, с мыслями о Тонечке. Он лежал, закинув руку за голову, покуривая сигарету. Как следует, изучив Лондон, сходив в Британский музей, и Национальную галерею, Воронов понял, что ему нравится город:

– Но нельзя просить о посте местного резидента. Такое опасно, с Тонечкой. Может быть, я ее в Америку отвезу, в Вашингтон. Ей понравится, и мальчику тоже… – подумав о сыне, Воронов нежно улыбался. Он посчитал, маленькому не исполнилось и двух лет:

– Он ко мне сразу потянется. Поселимся на Фрунзенской набережной, будем ходить в парк, в музеи. Поедем в санаторий, на Кавказ, или в Крым… – о войне Петр не беспокоился. Советский Союз подписал с Гитлером соглашение о ненападении. На востоке границу тоже надежно защищали. Японцы, после Халхин-Гола, пошли на перемирие.

Петр спустился к завтраку, в отделанную темным дубом столовую, где висели старинные гравюры. За миской овсянки, и тарелкой с яичницей и жареным беконом, он шуршал The Times. Чай здесь заваривали отменно. Несмотря на продуктовые карточки, о которых ему сказал Филби, кормили в пансионе обильно. За второй чашкой, Петр закурил сигарету:

– Японцы, рано или поздно, атакуют британские колонии, Америку. Впрочем, нас это не касается. Дождемся, пока капиталистический мир рухнет, и установим на земле, власть коммунизма… – в багаже у Воронова лежали подарки, для Тонечки и Володи. После встречи с Филби он пошел в Harrods, выбрав отличные игрушки. Тонечке Петр купил шелковое белье и духи. Кольцо Петр хотел подарить в Москве. Дома он мог получить, по особому каталогу, любые драгоценности. Склады НКВД, в Москве, ломились от антикварной мебели, ковров, и картин. Побывав на новых советских территориях, Петр привез домой несколько чемоданов отличных, старинных вещей, конфискованных у арестованных поляков.

– В Прибалтике я тоже кое-что найду, – размышлял он.

В газете писали, что музейные сокровища Лондона эвакуировали на запад, в Уэльс. Петр заметил пустые стены, в галереях:

– Гитлер на них нападет, – он шел к Мэйферу, – фюрер усыпляет их бдительность. Он высадит десант, в Дании, в Норвегии. С нейтралитетом Бельгии и Голландии можно попрощаться… – Петр намеревался, до начала большой войны в Европе, улететь с Тонечкой и мальчиком в Швецию, а оттуда добраться в Москву. Кукушка наладила безопасный канал для возвращения на родину, через Будапешт, но Петр не хотел терять время.

Он остановился перед витриной книжной лавки:

– Володя должен расти в Москве. Он станет октябренком, пионером. Дочь Кукушки всю жизнь провела за границей. Она не советская девушка. Нельзя подобным доверять, – Петр ничего не сказал начальству о своих подозрениях, касательно Кукушки, но сейчас решил:

– Надо поставить Наума Исааковича в известность о Биньямине. Может быть, он приятель Кукушки… – Петр тонко улыбнулся, – она молодая женщина, ей сорока не исполнилось. Но подобные связи запрещены, по соображениям безопасности. Мы его ликвидируем, тихо, чтобы не волновать Кукушку. Она работает, и отлично работает. Товарищ Сталин ее ценит… – Кукушка, на Лазурном Берегу, поинтересовалась, как обстоят дела у его брата.

Они сидели в шезлонгах, у бассейна. Голубая вода сверкала, смеялись девушки. Кукушка потягивала холодное, белое вино, из хрустального бокала. Раскольников получил лекарство, как весело называл препарат Наум Исаакович. Предатель должен был скончаться через две-три недели, жалуясь на боли в желудке, изнуряющий кашель, и общую слабость.

Теплый ветер с моря шевелил страницы The Vogue. Петр посмотрел на длинные пальцы Кукушки, с алым маникюром, на снимок мадемуазель Аржан, в дамских брюках и рубашке с открытым воротом, в большой шляпе. Дива позировала в Люксембургском саду.

Серые глаза Кукушки были безмятежно спокойны, красивые губы улыбались. Петр не мог выбросить из головы еврея, в ресторане. Он тогда еще не знал, как зовут визитера, но был уверен, что они с Кукушкой знакомы.

– Она этого не показывает… – Петр потянулся за чашкой с кофе, – почему она спрашивает о Степане? Если еврей, ее связной? Если она продалась, немцам, или американцам? Или японцам? Она знает Зорге, она говорила. С той поры, когда она в Германию ездила, связной от Коминтерна. Степан на Халхин-Голе сейчас… – Петр оборвал себя. Подозревать брата в измене было смешно. Пьяницу и дурака никто бы не стал вербовать:

– Она поддерживает разговор… – успокоил себя Воронов, – она виделась со Степаном, в Москве, на авиационном параде. Из вежливости, не больше… – он сказал Кукушке, что брат служит на Дальнем Востоке, и с ним все в порядке. Женщина кивнула: «Хорошо». Страницы журнала перевернулись. Петр увидел фотографию мадемуазель Аржан в какой-то богатой резиденции, на огромном диване. Красивый мужчина средних лет, в смокинге, обнимал ее за плечи:

– Кинозвезда и архитектор, – прочел Петр, – любимцы модного Парижа.

Кукушка закрыла журнал. Женщина томно потянулась: «Я искупаюсь, перед обедом».

Субботнее утро в Мэйфере было спокойным, магазины еще не открылись. На Брук-стрит Петр заметил вывеску почтового отделения, но спрашивать у служащих о Тонечке было бесполезно. Он понял, что англичане, в отличие от испанцев, или французов, не склонны болтать с каждым встречным.

В девять утра Петр зашел в кондитерскую, попросив чашку крепкого кофе. Сидя за столиком, с папиросой, он справился в путеводителе. Воронов решил начать с Ганновер-сквер. Площадь лежала в самом центре квартала. Тонечка могла гулять, с Володей, в тамошнем парке.

– Надо их увезти. Начнутся бомбежки, незачем Тонечке здесь оставаться. В Москве моя семья окажется в безопасности. Отправимся в Америку, или я сменю Кукушку, в Швейцарии. У нас родятся дети, обязательно… – Петр думал, что Володя, наверное, похож на него. Он хотел еще девочку, красивую, как Тонечка. Вспомнив о Швейцарии, Воронов покачал головой:

– Кукушка в Цюрихе до пенсии досидит, и дочери дело передаст. Марте семнадцать следующим годом, она школу заканчивает. Если их не расстреляют, конечно… – Петр видел спокойные, желто-зеленые глаза Сталина, слышал глухой голос:

– Горский был чистым, честнейшим человеком, ничего не скрывал от своих товарищей… – в Мехико Петр записался в публичную библиотеку. Он нашел предков Кукушки в Британской энциклопедии. Горская была внучкой американского генерала. История ее семьи уходила в позапрошлый век. Закрыв тяжелый том, он пошел в газетный зал. Здесь получали издания из Нью-Йорка и Вашингтона. Воронов быстро понял, что Паук, на самом деле, кузен Горской:

– Она видела документы отца. Если она не работает на немцев, или японцев, то она американский шпион. Мы можем лишиться Паука. Она продаст его, хозяевам… – Воронов не стал ничего говорить Эйтингону. Товарищ Сталин уверил Петра, что партия знает о Горском. Воронову было достаточно слова Иосифа Виссарионовича.

Парк на Ганновер-сквер был пустынным. Открыв кованую калитку, Петр улыбнулся. На песчаной дорожке лежал забытый, детский обруч. Медленно забили колокола церкви. Над черепичными крышами возвышался изящный шпиль. Площадь окружали элегантные особняки, белого мрамора, с портиками и подстриженными, лавровыми деревьями, в палисадниках. Воронов, присмотревшись, увидел над одним из подъездов золоченую эмблему, птицу, раскинувшую крылья. Он хмыкнул: