Всего лишь спор - Арина Вольская

Совсем запутавшись во всем, я решила, что надо просто поговорить с ним наедине. Он ведь все равно ждет от меня ответа на его исповедь. Значит, разговор будет в любом случае. Просто не стоит избегать этого. В конце концов, сколько можно жить в неопределенности? Пора уже поставить хотя бы несколько точек в очередной главе моей жизни.

Почувствовав прилив сил, который, кажется, больше держался на непонятно откуда взявшейся злости, я встала из-за стола и отправилась в спальню Кирилла. Там оказалось пусто. Значит, они в той комнате, где временно проживаю я.

Чувствуя, как все мышцы напрягаются от решимости, овладевшей мной в считанные мгновения, я подошла к окну, не в силах просто сидеть и ждать. Как говорят в народе, шило в одном общеизвестном месте мне мешало.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде, чем я резко обернулась от совершенно невозмутимого голоса, прозвучавшего за моей спиной:

— Ты теперь вновь будешь меня ненавидеть? — спросил Кирилл, подперев стенку, и сложив руки на груди.

— Как Таня? — вместо ответа так же невозмутимо поинтересовалась я, разглядывая его лицо до мельчайших подробностей. Запоминая каждую черточку. Как будто предчувствуя скорое расставание.

— Надеюсь, простит, — серьезно отозвался он, и, оттолкнувшись от стены, засунув руки в карманы, небрежной походкой стал подходить ко мне. — Ты так и не ответила. Что теперь ты чувствуешь ко мне? После того, как узнала правду? — спросил парень, подойдя ко мне совсем близко. Оставив между нами ничтожные пять-десять сантиметров. От этой близости сердце забилось чаще. Решительность, с которой я входила в эту комнату, начала медленно уходить, как будто Сомаров её перетягивал себе.

— Я пока не решила, — все с той же внешней невозмутимостью пожала я плечами. Вероятно, эта невозмутимость пришла ко мне от этого парня.

— Значит, у меня есть шанс, — лишь уголками губ улыбнулся он на это, но глаза продолжали серьезно взирать на меня.

— Шанс на что? — приподняла брови, сложив руки на груди. Надеясь, что это мне придаст больше уверенности.

— Что ты не станешь вновь относиться ко мне, как прежде, — его улыбка стала шире. Как будто он находил в этом что-то забавное.

— Ты еще не наигрался? — резко спросила я, сузив глаза. Внутри вновь начала подниматься злость, которая на время ушла, когда он вошел в комнату.

— Нет, — так же резко отозвался Кирилл, и неожиданно сомкнул руки на моей талии, прижав меня к себе так, что из моих легких вышел весь воздух. Хватка была более чем сильной. — Я не наигрался, и буду продолжать играть, вероятно, до конца жизни. Закончится одна игра, я начну другую. По-другому я не умею, по-другому мне не нравится. Игра с тобой закончилась уже давно, Алина. Та игра, которая известна тебе. Я же уже давно веду другую игру, куда более занимательную и приятную. Только ты этого не замечаешь. Влюбить в себя Алину — так называется игра, в которую я играю сейчас, — я вздрогнула от его слов. Решительность совсем пропала, как будто растворившись в удивлении и каком-то приятном чувстве, которое появилось при этих его словах. — И эта игра длиною в жизнь, Алина. Её прекращать я не собираюсь. Она бесконечна, у неё нет конца. Ты все равно будешь всецело моей. Потому что я всегда добиваюсь того, чего хочу.

— Зачем тебе это? — тихо спросила я, после того, как он замолчал, уткнувшись носом куда-то в область моей макушки.

— Затем, чтобы ты была рядом. Потому что ты можешь меня контролировать, даже если сама это не понимаешь. А мне нужно, чтобы меня контролировали, — уже спокойным тоном отозвался Кирилл, говоря совсем не то, что я хотела услышать.

— Леша тоже может тебя контролировать, — я прикусила губу от обиды. Снова ничего непонятно.

— Алина, — вздохнул Сомаров. Не от усталости, не от раздражения, не от злости. Просто. С какой-то непонятной эмоцией.

А потом отпустил. Отстранился и, подойдя к кровати, сел на неё, закрыв ладонями лицо. Как будто просто задумался над чем-то важным. Я же осталась стоять у окна, чувствуя себя неуютно и переступая с ноги на ногу. Мысленно дала себе подзатыльник. Снова забыла, что он не любит проявлять своих эмоций.

— Ты очень замкнутый. Я не понимаю чувств, которые управляют твоими действиями. И от этого я совсем запуталась и не знаю что думать. Я устала от этой неопределенности. Настолько устала, что готова прямо сейчас уйти, чтобы больше никогда не вернуться, — честно призналась я. Наконец-то. Око за око. Откровенность за откровенность.

Кирилл отнял ладони от лица и внимательно глянул на меня. После чего вздохнул и посмотрел на меня совсем по-другому. Тяжелым взглядом человека, многое пережившего в этой жизни, и понимающего гораздо больше других. Кажется, это был настоящий Кирилл.

Я невольно дернулась, и сделала несмелый шаг к нему, после чего остановилась, понимая, что именно хотела сделать. Обнять его и утешить. Разве ему это нужно?..

— Спрашивай, Алина. Спрашивай, — он отвел взгляд, взъерошив волосы. Как будто делал отчаянный шаг. А я растерялась. Что я должна спрашивать? — Я отвечу на любой вопрос. Спрашивай, — как будто прочитав мои мысли, произнес он. Я прикусила губу. Он готов ответить на любой мой вопрос? Честно? С чего вдруг?

— Я не знаю, что спрашивать, — тихо произнесла я. В моей голове действительно не было ни одного вопроса. Все они куда-то пропали при виде совсем иного Кирилла.

— Что угодно. Любые подробности. О семье, о моей жизни, что хочешь, — так же тихо отозвался он. После его слов тут же появились те самые вопросы, которые раньше мучили меня, но стоило мне только открыть рот, чтобы задать их, как я его тут же закрыла, считая, что не имею на это право. — Спрашивай, — заметил эту заминку парень, явно давая разрешение на любой вопрос, какой бы я не задала. Глупо было этим не воспользоваться.

Глава 19

— Леша говорил, что ты в плохих отношениях с матерью. Расскажешь? — я прикусила губу. Все же было очень непривычно говорить с ним так откровенно. Он лишь кивнул на это, как будто соглашался сам с собой.

— Хорошо. Леха много чего говорил лишнего. Что он успел рассказать? — его взгляд сосредоточился на пальцах, которые он сцепил перед собой в замок.

— Что вы часто ругаетесь. Она вечно ругается из-за твоего поведения, а ты её не слушаешься, — все так же неуверенно поведала я.

— Хорошо. Он сказал верно. Чтобы понять, что между нами происходит, надо рассказать, с чего все началось, — он на мгновение замолчал, как будто собирался с силами. Думаю, ему непросто все это рассказывать. Не уверена, что он вообще это делал раньше. — Я рос проблемным ребенком. От меня постоянно были проблемы. Но так было не всегда. Как это не удивительно, но я начал портиться с тех пор, как родители удочерили Таню.

Он вновь замолчал, а я пристально, и все же немного удивленно, посмотрела на него.

— И дело было не в том, что я её не любил. Нет, я её любил. Так же, как любил и тетю с дядей. Они же, в свою очередь, любили меня больше моих собственных родителей. Таня младше меня на четыре года, и когда она родилась, я был рад. Я её любил, и даже очень. Во мне играл инстинкт защитника. Тетя же с дядей не переставали относиться ко мне как к собственному сыну. Все было отлично. Я приходил к ним, как на праздник.

Кирилл снова замолчал, а я неуверенно все же подошла к нему, и присела рядом, но не рискнула прикоснуться к парню.

— А потом они погибли. Таня тогда была с няней, и её не было в той машине. Это был удар для меня. Мне тогда было всего шесть лет. А мои родители решили удочерить свою племянницу. Для них это уже тогда не было проблемой. У них имелись все необходимые связи. Я не имел ничего против. Все же Таню я любил, — и снова пауза. — Но потом все изменилось. Моя мать души не чаяла в ней, а я, и так не слишком любимый ею, стал совсем обделенным её вниманием. Отец же пропадал на работе, а когда бывал дома, старался всем уделить внимание поровну. Меня же как раз отправили в мою первую в жизни гимназию. Чтобы я учился и был прилежным мальчиком. Отправили в разные дополнительные школы, наняли разных учителей, как в старые добрые времена, и я был вынужден учиться с утра до вечера. Банально, но я просто начал ревновать мать к Тане. Я все еще любил сестру… Но решил, что ей и без меня хватит любви, и начал её сторониться. А в гимназии уже в первом классе умудрился подраться с одним парнем, и родителей вызвали к директору. После этого их стали вызывать с завидной регулярностью, — Сомаров усмехнулся, все еще не отрывая взгляда от своих ладоней. — Мать начала ругаться, но у неё не было рычагов воздействия на меня. Ей не было что отнять у меня, потому что у меня не было ничего, чем бы я дорожил. Она не могла ничего мне запретить, потому что я занимался лишь тем, что она мне сама выбрала. А я это знал, а потому не собирался слушаться. Когда Таня подросла, она стала во всем потакать родителям, стала примерной дочерью, не в пример мне. Можно считать, что я презирал её за то, что у неё не было своего мнения. Но не винил. Я все еще считал её своей сестрой, и хоть отгородился от неё, как, впрочем, и от всех, стал замкнутым, как ты говоришь, но продолжал приглядывать за ней. Даже пару раз подрался из-за неё. Но это уже не сюда.