Цирк 'Гладиатор' - Борис Александрович Порфирьев

гвардейских офицеров… А вот про его земляка Гришу Кощеева говорили другое: будто бы стоило ему появиться на улице или на ярмарке, как все узнавали его и старались пожать руку. Никита вспомнил, что в Вятке у него было много искренних друзей. Да, в конце концов, что вспоминать Вятку — и здесь, в Чухонской слободе, его любят… Он шёл в порт сейчас без стыда, не боясь, что его узнает какой–нибудь знатный поклонник, и проще держался с грузчиками. Работая с ними, он пел новую песню:

Дал гроши нам за работу,

Чтоб работали до поту…

Ты живи и наслаждайся,

Трудом нашим похваляйся…

Эх, дубинушка, ухнем!

По хозяину бухнем!

Утирая пот, любовался грузчиками.

Работал он в эту зиму и на электростанции — грузил уголь и дрова.

Усталость его после тяжёлой работы была приятной, и он чувствовал сам, что становится ещё сильнее.

Он работал сейчас только ради того, чтобы прокормить себя. Но зато и любил же поесть! Хозяйка просто диву давалась, как это всё в него входит.

Костюмы его сейчас не интересовали, обстановка — тоже, над тем, что некоторые люди покупают книги, он даже и не задумывался. Да и к чему ему было задумываться, если к его услугам была целая энциклопедия — двадцать один толстенный том?!

Под вечер он садился за стол и читал всё подряд, начиная с «аа», что по–датски значит «вода», с египетской царицы 18‑й династии — Аа — Готеп и турецкого государственного деятеля Аали–паши. Потом он вдруг как–то подумал о том, что всю энциклопедию ему всё равно не осилить и стоит ли себя насиловать, читая по порядку. Он брал первый попавшийся том и, листая его, останавливался на какой–нибудь занятной картинке и читал объяснение. Сколько интересных вещей он узнал за эту зиму! Он и не представлял раньше, что мир так огромен и разнообразен…

Никита по–прежнему не знал римских цифр, не знал, руками или ложкой едят торт и снимают ли со стульев чехлы, прежде чем сесть, но зато он мог рассказать о путешественнике Колумбе, реке Амазонке и лошади Пржевальского.

Была у Никиты и ещё одна радость — его вырезки. Он завёл сафьяновый альбом и наклеил в него все отчёты о чемпионате и газетные заметки; журналы со знаменитыми очерками Валерьяна Павловича он хранил отдельно.

Как–то он пошёл к Коверзневу, но не застал его; не было дома и его жены. Сосед подозрительно посмотрел на Никиту и сказал:

— Господин Коверзнев уехал в дальний путь.

Никита извинился и ушёл.

Позже на его вопрос Верзилин ответил:

— Арестовали нашего Валерьяна…

— За что? — удивился Никита.

— За то, что он честный человек.

Никита подумал и спросил:

— А ему ничем нельзя помочь?

— Чем?

— Ну, деньгами, может быть… Я бы продать всё мог…

Верзилин улыбнулся горько:

— Нет, это не поможет.

— Хлопотать, может быть?..

— Да мы уж хлопотали… Такие хлопоты бесполезны, ни к чему не приводят… Тут, наверное, могут всё изменить лишь хлопоты Тимофея Смурова.

Не всё было понятно в этом намёке, но Никита спросил всё–таки:

— А он хлопочет?

— О‑о! Вовсю… Он из тех людей, которые не жалеют жизни ради этих хлопот.

Никита понял, о чём говорит Ефим Николаевич, и подумал, что именно такие хлопоты не признавал Коверзнев. «А ведь Смуров–то был прав: он о всех заботился, в том числе и о Коверзневе».

Видя, что Никита задумался, Нина сказала:

— Ты не горюй. Выпустят нашего Валерьяна Павловича.

Она была рада Никитиному приходу и угощала его чаем с сухариками.

Судя по всему, Ефим Николаевич с Ниной были счастливы. «Если бы мне пришлось выбирать себе жену, я выбрал бы себе такую же, как Нина», — думал он, сидя у них на свадьбе и гордясь тем, что, кроме него, они никого не позвали.

Он ходил по комнатам и рассматривал фотографии и афиши. «Такая женщина должна быть смелой, как мужчина. Положишь голову в пасть льву, а он зевнёт — и вместо человека — мёртвое тело. Я бы и то не решился. Это потруднее, чем бороться с Вахтуровым».

— Ты почаще заходи к нам, — пригласила его Нина, когда он уходил домой.

Он пообещал заглядывать. В трамвае всё время думал о Нине. Потом его мысли перескочили на Коверзнева, припомнился его спор со Смуровым. Смуров сказал тогда Никите: «Сломают руку — прощай цирк». Сейчас у него и рука целая, а с цирком пришлось распроститься.

Дома хозяйка сказала:

— Вечером заходила какая–то курсистка. Спрашивала тебя и оставила книги.

Никита развернул газету и по обложке «Спартак» понял, что это посылка от Смурова. Значит, не только Никита помнил его — и Тимофей Степанович думал о парне. В свёртке ещё были «Овод», «Андрей Кожухов» и «Записки Лоренцо Бенони».

Сев за стол, Никита положил перед собой «Спартака» и углубился в чтение. Пафос борьбы заразил его с первых же страниц, и он читал до утра. С трудом заставил себя сделать зарядку и обтирание и снова принялся за книгу. На работу он не ходил до тех пор, пока не перевернул последнюю страницу. Поработав несколько дней, он взялся за «Записки Лоренцо Бенони»; эта книга понравилась ему меньше, но зато от «Овода» он не мог оторваться. Он плакал вместе с Джеммой Болла в эпилоге, и этих слёз не было стыдно. Потом долго стоял у окна, повторяя двустишие: «Живу ли я, умру ли я — я пташка всё ж счастливая». Ему казалось, что именно сейчас должна появиться смуровская посланница. Но она не шла. Никита рисовал в голове её образ, и она всё время казалась ему похожей на Нину Джимухадзе. Он представлял, как будет сидеть с ней у стола и читать книгу; когда она привыкнет к нему, она распустит косу и разрешит ему погладить её волосы… Потом она останется у него, и они пойдут… Впрочем, если она приятельница Смурова, то к священнику она не пойдёт. Дойдя до этих рассуждений, он смутился. В самом деле, почему она будет читать с ним книги, как Нина с Верзилиным? Он обругал себя за эти мечты и решил больше не думать о девушке. Однако ночью видел сон: девушка, напоминающая Нину, мыла над тазом волосы, и солнце падало в окно и освещало её крепкие загорелые плечи… Проснувшись, он вспомнил сон и сообразил, что видел не Нину, а Дусю, жену Макара Феофилактыча, — действительно, летом она так же мыла волосы, а Никита лежал и равнодушно смотрел на неё в открытую дверь; тогда это совсем не волновало…