Перейти грань - Роберт Стоун

Ее нетерпеливая улыбка заставила его насторожиться. На мгновение он со всей очевидностью почувствовал, что она ускользает от него. С другими женщинами он никогда не придавал этому большого значения. Обычно он отстраненно и со спокойствием философа наблюдал, как они излечиваются от него, но то было раньше.

— Нам надо снимать, — проговорил он, шагая по гостиной.

— О Боже! — воскликнула она, — меня бросает в дрожь от этого.

— И почему же?

— Ради Бога, чего ты хочешь? Крепкий домашний тыл? Верная жена в ожидании возвращения супруга? Ты что, смеешься? Я не очень разбираюсь в документалистике, но тут наверняка будет что-то не так с достоверностью.

— Хорошая точка зрения, — похвалил Стрикланд. — И, тем не менее, мне нужны еще кадры с этого острова.

Когда дождь прекратился, он вызвал Херси и Джин-Мэри. Они наметили, какими делами должна заняться Энн перед камерой: кое-что купить в бакалее, заглянуть в хозяйственный магазин.

Продавец в хозяйственном магазине, огромный толстяк лет сорока с инфантильным прыщавым лицом, носил клетчатую фланелевую рубаху нараспашку, демонстрируя всем свой огромный живот и майку. Он был не прочь пооткровенничать и поразглагольствовать перед камерой. Когда Энн сделала покупки и вышла, он выразил свое отношение к походу Брауна.

— Меня бы под пистолетом не заставили сесть в их маленькое суденышко.

— А почему? — спросил Стрикланд.

— Ну его к дьяволу, — хмыкнул тот, — это же опасно. А жить так сладко.

Образ толстого, мучнистого продавца, провозглашающего сладость жизни, не выходил у Стрикланда из головы. Со временем эта фраза станет расхожей у кинорежиссеров, и они будут бросать ее друг другу, как в цирке. «Эй, жить так сладко!»

Стрикланд снова и снова прокручивал эпизод, где продавец произносил ее. Херси с Джин-Мэри обменивались непонимающими взглядами у него за спиной. В Нью-Йорке, позже, он несколько раз показывал его Памеле. И каждый раз она то смеялась, то плакала.

Они закончили съемку, и Херси и Джин-Мэри, уложив аппаратуру, отправились погулять. Стрикланд и Энн вернулись в дом. Энн налила себе еще вина.

— Я, наверное, выглядела не совсем трезвой, — предположила она.

— Может быть. Посмотрим.

Этим вечером в постели она говорила об Оуэне.

— Он верит во все эти вещи, в которые люди привыкли верить. Еще задолго до тебя. Задолго до нас.

— В точное бомбометание, — подсказал он, обнимая ее. — Хирургическое искусство. Все эти старые добрые штучки.

«Выпали плохие карты, — думал он. — Роковые карты. Мне никогда не выиграть. Но эта сучка завладела моим мозгом, моей кровью».

— Мужество и доблесть, — сказала она. — Морское благородство.

Ими вдруг овладело жгучее желание. Позднее, надевая ему на шею амулет, она поцеловала его.

— Мой воробышек, — проговорила она заплетающимся языком и вновь заинтересовалась резным изображением на орнаменте. — Он такой маленький. Как можно было вырезать на нем такое изображение, не пользуясь увеличительным стеклом или чем-то вроде того?

— У них было много таинственного. — Черты пленника — микроскопические, но четко изображенные в талантливой и чуть иронической манере, свойственной искусству майя, выражали явную агонию.

— Я бы назвала его «Страдалец». — Энн взяла амулет в руку.

— Хорошее название, — заметил Стрикланд. — А как ты думаешь, кто он?

— Не знаю. Доносчик? Соглядатай? — Во взгляде у нее не было даже тени милосердия, когда она смотрела на крошечную фигурку. — Лжесвидетель?

— Нет, — возразил он. — Свидетельствующий правду.

54

В шестистах ярдах от южного берега таинственного острова эхолот Брауна неожиданно показал глубину сто двадцать футов. Все утро он осторожно продвигался к берегу, гадая, удастся ли ему найти стоянку, где можно было бы бросить якорь. Через несколько секунд прибор снова перестал регистрировать дно. Браун развернул нос против ветра, опустил грот и бросил якорь примерно в девяноста футах от берега. Якорь зарылся в грунт, и он начал медленно дрейфовать по ветру, воображая, что идет над пластом лавы, извергнутым некогда с острова, лежавшего перед ним.

В пасмурном небе показалось солнце, но не успел он достать секстант, как его вновь закрыли тучи. У южной оконечности острова морскую поверхность будоражила беспокойная рябь, поднимавшаяся как бы наперекор ветру. Разглядывая в то утро берег, он заметил необычный проблеск, показавшийся ему проходом в вулканической стене, и сразу начал продвигаться к берегу.

Браун был доволен стоянкой. Теперь он оценивающе вглядывался в далекий горизонт, хотя смотреть там особенно было не на что. В любой момент ветер мог перемениться и задуть в полную силу. И перед этим не будет ни предупреждающего бриза, ни падения давления.

Он достал из багажа свою надувную лодку «зодиак», накачал ее, прикрепил подвесной мотор и привязал лодку к кормовому трапу. В качестве экипировки для своей пробной вылазки он избрал маску ныряльщика, свайку и древний ручной лот с кожаными метками глубины, который был привезен кем-то из предков Энн с Ньюфаундленда.

Непривычно было, покинув яхту, видеть ее покачивающейся на ненадежной якорной стоянке. Ее скверно сработанный остов и потрепанная оснастка не вызывали в нем никакого сожаления. Он был рад, что покинул ее. Освободился.

Оуэн шел зигзагами, проверяя, нет ли рифов. То и дело его ручной эхолот уходил в воду и каждый раз оставался туго натянутым, не доставая дна. С острова налетали беспорядочные порывы ветра удивительной силы, разворачивавшие нос «зодиака» и обдававшие его ледяными брызгами. Наконец он вполне отчетливо разглядел проход в скале. За следующим поворотом на скалах распластались два морских льва. Они с удивлением смотрели на него. Словно миниатюрные дельфины, мимо прошмыгнули несколько пингвинов. Навстречу к нему летели хищные черные чайки. Отовсюду на него были устремлены глаза. Когда он подошел ближе к берегу, морские львы нехотя скользнули в воду.

На уровне моря проход в стене имел в ширину около сорока футов. Вода в нем хотя и изобиловала водорослями, была необыкновенно прозрачной, и Брауну с первого взгляда стало ясно, что глубина здесь достаточная для прохода яхты. Ниже поверхности воды проход, похоже, становился шире, словно это была пещера в лаве или подводный тоннель, крышу которого либо разрушило море, либо снес человек. В любом случае он устраивал его. Подвесной мотор взревел, и лодка вошла в обнаруженную им бухту.

Это, несомненно, была лагуна. Вокруг нее тянулся приглаженный кряж, над которым явно потрудилось время. Над ней, перекрывая крики поморников и завывание подвесного мотора, стояла оглушающая тишина. На гребне кряжа лежал снег, а ниже темнела буйная растительность. Окружающие вершины гор отбрасывали глубокие и холодные тени.

Он не сдержался и крикнул. Звук собственного голоса удивил его, но, когда он вернулся к нему эхом, Браун на мгновение ощутил себя хозяином этого места. Поднялся ветер, и его отголоски тоже зазвучали в кратере, словно какая-то невообразимая симфония скал.

Вернувшись на «Нону», Браун решил войти в залив под парусом, хотя ветер дул неблагоприятный. Можно было также отбуксировать яхту с помощью его надувной лодки, воспользовавшись приливом. Но, представив себе весь этот процесс, он почувствовал, что у него не хватит терпения. Он поднял якорь и поставил малый кливер, оставив надувную лодку болтаться на привязи за кормой.

— Вот так, леди, — обратился он к яхте и подумал, что «леди» было бы самым подходящим названием для нее. Его следует произносить на нью-йоркский манер, с завуалированным, но в то же время очевидным презрением. «По причине, известной одному мне, я переименую ее в книге и фильме», — думал он, когда порывы ветра с острова трепали парус яхты, а её стены давили на него, словно тюремные.

Изменившийся ветер ему благоприятствовал, и он, благополучно проследовав через проход, бросил якорь посреди лагуны. Скальное дно находилось в сорока футах под ним. Поздно вечером тусклое солнце скрылось за ледяной грядой. Стоять на якоре в заливе после открытого моря было столь необычно, что Брауну было не по себе. Пока на камбузе варилось яйцо для сандвича, он включил приемник. На частоте тридцать мегагерц в самом начале часа до него долетел голос оператора морской связи, называвшего имена и позывные каждого участника гонки. Пройдя по диапазону на самый верх, он услышал веселый галльский лепет Керуайя. Ему пришлось еще пошарить по диапазону, чтобы найти ответ. Из приемника послышалось: «Четыре ноль ноль по Гринвичу. Прием». Он решил, что это, наверное, время, когда спутниковая система возобновит слежение за яхтами. По «ролексу», самой дорогой его вещи, если не считать дома, Браун определил, что оно должно наступить через одиннадцать часов. И тогда его местонахождение станет известно в Нью-Йорке. Он стал размышлять над этим. Неизвестно почему, в голову пришло высказывание Эрнеста Шеклтона, который был героем его детства и воплощением того исчезнувшего мира, который он, по своей детской наивности, надеялся унаследовать, а обрел вместо этого бунт в душе. Со времен Шеклтона мир, конечно, сильно изменился. Он стал другим даже с тех пор, когда Браун читал старые книги, сидя по воскресеньям в будке привратника.