Антымавле — торговый человек - Владилен Леонтьев

Я шел по гребню косы. Снова подул северный ветер со снегом. Справа грохотало море, соленые брызги били в лицо. Иногда передо мной, над самой землей перелетали в море одинокие утки. Я повернулся спиной к ветру и присел на выброшенную волной корягу.

Противоположный берег лагуны, был скрыт пеленой снегопада. На льду резко выделились небольшие стайки уток. Вот от одной стайки оторвалась гага и, тяжело взмахивая крыльями, направилась к морю. Кончик крыла у нее был перебит, перья торчали в разные стороны, как растопыренные пальцы. Пролетев метров пятьдесят, она села на лед. До моря еще было далеко, но спасение было только там. Даже с громадными волнами бороться легче, чем со льдом, который не пробьешь клювом, чтобы нырнуть и поймать маленького бычка, наважку или нахватать наспех креветок.

Гага передохнула, отдышалась и взлетела снова, но перебитый кончик крыла парусил на ветру и мешал лететь. Взмахи крыльев становились все медленнее, птица выбивалась из сил. Порывы ветра прижимали ее к земле. Вот она снова опустилась на косу, недалеко от меня, распласталась на снегу, вытянув шею и раскрыв клюв.

— Кр!!! Кр-р!!! — зловеще раздалось над моей головой.

Два ворона, свободно паря против ветра, сильные и здоровые, летели над косой. Они вертели головами, высматривая на земле добычу. Вдруг один из них снизился и направился к обессилевшей гаге, которую хорошо было, видно на снегу. Сделав над ней несколько кругов, ворон каркнул и сел рядом. Гага не шевелилась. Ворон подскакал ближе, вытянул шею и уставился на нее, наклоняя голову то вправо, то влево. Гага забеспокоилась, привстала, пригнула к земле шею и, взмахивая крыльями, попыталась взлететь. Ворон легко поднялся, догнал ее и, паря над ней, заставил шлепнуться ее на снег. И сам присел рядом. Гага неловко повернулась, пытаясь защититься своим клювом. Но ворона это нисколько не обеспокоило, Он деловито, с чувством превосходства и силы, обскакал гагу кругом, зашел сзади и, улучив момент, ловко клюнул ее в спину, стараясь попасть в позвоночник.

Гага снова попыталась повернуться к нему. Ворон спокойно прыгал рядом и все время занимал удобную позицию. Вот он метнул головой, клюнул гагу в затылок, но неудачно. Гага привстала на лапках, расправила крылья и поднялась в воздух. Сильный встречный ветер прижимал ее к земле. Она уже чувствовала родной запах моря, соленые брызги долетали до ее клюва. Но ворон, не желая бросать своей жертвы, летел над гагой, почти касаясь ее растопыренными когтями и даже на лету пытаясь клюнуть ее в спину. Наконец ему его удалось.

Гага кувыркнулась в воздухе и камнем упала на снег. Она лежала на снегу, распустив крылья, вытянув шею, тяжело раскрывая клюв. Она сдалась. Сильный ворон, каркая, безжалостно наносил ей удар за ударом в спину, метя в одно и то же место…

Я не выдержал и бросился к гаге на выручку.

— Пошел вон!.. — в бешенстве закричал я.

Ворон глянул на меня, как на что-то несущественное, и продолжал свое дело, И только в метрах пяти он взмахнул крыльями, закаркал, сделал надо мной несколько кругов и улетел.

Гага даже и не попыталась убежать от меня. Я взял ее в руки и бережно понес к будочке, стоявшей на косе. Моя пленница тяжело заковыляла и скрылась в темном углу под лавкой, а я в окошечко наблюдал за лагуной.

Целая стайка подранков, четко выделяясь на белом снегу, шла пешком, переваливаясь с боку на бок, через косу в море. Над ними кружились вороны и чайки…

Проделки горностая

Горностай — сухопутный зверек, ловкий и хитрый. Маленький, беленький, с желтоватым брюшком. Глаза, нос и кончик хвоста черные. Он тоже имеет отношение к Чукотскому морю.

Скалы почти отвесно обрываются к воде. Море уже чисто ото льда, и лишь у самых скал держится припай. На маленьких, еле заметных уступчиках стаял снег, и их заселили пернатые, недавно прилетевшие с юга. Внизу расположились неуклюжие жирные кайры, чуть повыше — долговязые, черные как смоль бакланы. Между кайрами и бакланами суетливо копошатся чистики, а на вершине скалы сидят солидные белые чайки.

Солнце светит круглые сутки. Над скалами стоит неумолкаемый птичий крик.

Я уже давно наблюдаю за группой бакланов, расположившихся на самых отдаленных уступах скалы. Они чем-то обеспокоены, дудят и предостерегающе повизгивают, вытягивая длинные шеи с тонкими крючковатыми острыми клювами. Вдруг один из бакланов сорвался вниз и, неестественно тяжело взмахивая крыльями, полетел к морю. Я успел заметить на его спине белую полоску, тянувшуюся от шеи к хвосту. Баклан старался подняться выше, усиленно и часто махал крыльями, широко растопыривая хвост, но какая-то тяжесть давила сверху и заставляла его опускаться все ниже и ниже. Вот он уже летит над самыми макушками торосов, делает резкие движения в разные стороны, будто пытается что-то сбросить с себя. Еще немного, и баклан будет над водой. Но совсем неожиданно он камнем падает на лед у самой кромки…

Я подбежал к нему. Баклан был мертв, на его шее сквозь черные перья выступили алые капельки крови. Белой полоски, которую я успел заметить в воздухе, на баклане не оказалось. «Вот так загадка?» — подумал я.

В поселке я рассказал охотникам о случившемся.

— Да это горностай, задушил баклана, прокусив ему шею, — ответил мне Тынереттегин. — Белая полоска, которую ты видел, и была горностаем. А когда ты стал подходить, горностай испугался и скрылся в торосах. Горностай хитрый, выбирает птицу покрупнее. Кайра или чистик его в воздухе не удержат, упадут, а с ними разобьется и горностай. Вот он и запрыгивает на баклана. Да и шею надкусывает ему только тогда, когда тот уже летит низко над самым льдом.

На моржовой лежке

Конец августа, а уже чувствуется дыхание зимы… Временами солнце не в силах пробить сплошную завесу черных облаков. Все кажется серым, однотонным и унылым. Спешат в теплые края журавлиные стаи, тянутся треугольником, курлычут высоко в небе. Сильный боковой ветер мчит тучи облаков, сбивает журавлиную стаю в море, вытягивает в длину треугольник. Море штормит. Стоят на берегу колхозные вельботы, отстаиваются в бухтах катера и сейнеры. И лишь моржи не чувствуют холода и непогоды.

Облюбовали себе уютное место моржи: сверху — крутые скалы, внизу — узкая полоска гальки, а дальше безбрежное темное море с белыми барашками на гребнях волн. Лежат так плотно, что камню упасть некуда. Те, которые у скал, крепко спят на согретой под собой гальке и похрапывают во сне, как люди. Другие качаются на волнах и тоже спят. Спят и не тонут, потому что держит их на воде воздушный мешок, надутый на шее, и если бы не торчащие клыки, то не отличить бы вобранную голову от туловища. Спят моржи, но не все: лезут на берег все новые и новые пришельцы, переставляют тяжело ласты, неповоротливые на суше и ловкие в воде, плывут группками с моря, словно семьями.

Вот здоровенный моржище с бугристой и мощной шеей ползет по спинам своих друзей.

— Гы-гы-гы! — рыкает потревоженный морж и всаживает острые клыки в пришельца.

Не обращает внимания пришелец на теплые приветствия, ползет дальше. Выбрался наконец на свободное место, улегся, опустил голову, ввязли клыки в гальку по самый рот, захрапел — заснул.

Иногда не могут поделить места два моржа, и тогда слышатся звонкие удары клыков. А таких пар много, поэтому стоит все время над лежбищем костяной звон.

И как только не укладывается на лежке морж?!

Один, лежа на спине и ерзая на гальке, ловко почесывает во сне задним ластом шею. И кажется, раздерет он в клочья свою крепкую шкуру, но ничего — не зря же в древности чукчи из нее боевые щиты делали. Другой, как на подушку, положил клыкастую голову на скалу и не жалуется, что ему жестко. А то вдруг набросятся чайки на только что вылезшего из воды моржа, и не может он от них отбиться, хотя и выставляет им навстречу острые бивни. Глупый. Не понимает, что чайки ему добро делают: моллюсков, присосавшихся к шкуре, склевывают. Ведь все равно же придется ему долго о скалы тереться, чтобы раздавить их на своем теле.

Стоит у края лежки небольшая отвесная скала с плоской наклонной верхушкой, и, казалось бы, человеку невозможно забраться на нее, но один ловкач-морж все же ухитрился и залез на вершину. Со стороны вместе со скалой он похож на шляпку гриба с толстой ножкой. Лежит, никто его не тревожит, не беспокоит. Иногда ударится волна о скалу, окатит брызгами, словно душем сполоснет. «Гы-гы-гы!» — пробурчит сквозь сон довольный морж.

Вот и несчастливец. Не повезло ему в моржовой жизни, без клыков остался. Трудно узнать, где и когда он потерял клыки. Может быть, вспахивал дно, выбирая ракушки, может быть, обломал их об лед, забираясь на льдину, или же родился таким уродом, не похожим на своих собратьев. Тяжело ему в море. Не может он один еду себе добыть: нечем сорвать морские водоросли, нечем расчистить дно, всковырнуть ил, чтобы подхватить толстых и вкусных морских червей. Потому он и держится все время у стада. Но на лежбище нелегко ему. Удары сыплются беспощадно, а защититься нечем. Шкура уже привыкла к ударам, одубела, не чувствует боли, но все же морж пытается лечь где-нибудь в сторонке. Кто знает, какая мысль придет спящему рядом другу?