Когда говорит кровь (СИ) - Беляев Михаил

— Вечный воитель Мифилай, приму в дар жизни этих воинов! Во славу Тайлара! — выкрикнул он охрипшим от усталости голосом и кинул голову в сторону.

Трибуны взревели.

И взревели много громче и много сильнее чем прежде.

Крики, топот ног и стук кулаков о подлокотники просто оглушали. Шето казалось, что весь мир превратился в один неистовый рев восхищенной толпы и неожиданно сквозь разрозненный хаос звуков и выкриков, прорезался один единственный. Зародившись на левой стороне трибуны, он креп и набирал силу, поглощая и впитывая все новые и новые голоса. Превращая их в один единый голос. И этот голос скандировал имя его сына.

— Лико! Лико! Лико!

Казалось, что все старые споры, все дрязги и противоречия, от семейных до политических, пропали и стёрлись, потонув в этом едином возгласе ликования. Имя его сына объединяло и примиряло, позволяя каждому приобщиться к той великой победе на дальних рубежах, последние удары которой были нанесены здесь и сейчас.

Первый старейшина пересадил испуганного внука на колени его матери, и поднялся со своего места. Следом за ним поднялись главы партий, логофеты, верховный понтифик, эпарх Кадифа и многие другие высшие люди государства. Они пошли вниз неспешно и степенно, соблюдая все положенные церемонии, хотя все нутро Первого старейшины горело огнем нетерпения, требуя немедленно побежать вниз. Побежать, перепрыгивая через ступеньки, туда, где возле двух поверженных врагов стоял его сын. И пусть весь город, все первые люди государства, смотрят как он, старый, разжиревший, подбирающий подол своей длинной рубахи, бежит вприпрыжку по лестнице… Бежит, навстречу своему мальчику. Своей крови. Своему продолжению.

Но Шето сдержался. Он не поддался этому безумному импульсу и спустился вместе со всеми остальными властными мужами государства. Туда, где его ждал сын.

Живой. Невредимый. И вознесенный на самую вершину славы.

Они встали полукругом перед полководцем.

— От имени народа и Синклита, мы приветствуем достойнейшего из полководцев… — начал было говорить вещатель алетолатов Амолла Кайсавиш, но тут нахлынувшие чувства переселили Первого старейшину.

Отринув все ритуалы и правила, он шагнул вперед и крепко прижал к себе единственного ребенка. Два года разлуки, два года страхов и переживаний, были теперь позади. И только это сейчас и было важно. Только это имело значение.

— Отец…

— Мой мальчик… — прошептал он, задыхаясь от нахлынувших чувств.

— Я…

— Ты здесь…

— Там, у тебя на коленях…

— Это Эдо, твой первенец.

— Хвала богам! Я так за него боялся, в его возрасте дети… ты знаешь, они такие хрупкие…

— Он сильный и здоровый мальчик. Такой же как и ты…

Он вновь обнял сына, но теперь к Лико уже бежали его воины. Подняв полководца на большом железном щите, они, под общее ликование и скандируя его имя, понесли стратига вокруг трибуны, с которой им под ноги летели сушеные цветы и ветви кипариса.

Город полюбил его мальчика. Полюбил всецело. Всей своей пестрой массой, всеми своими сословиями. И пусть любовь эта, в особенности среди ларгесов, обещала оказаться лишь краткосрочным увлечением, мимолетной вспышкой сладкой страсти в ночь на Летние мистерии, Шето знал, как ей воспользоваться и как закрепить ее завоевания для своего рода.

Вплоть до самого вечера, пока в принадлежащем Тайвишам Лазурном дворце, выстроенном на небольшой скале врезавшейся в воды Кадарского залива, не начался пир, Первый старейшина больше не видел своего сына.

После такого яркого поединка на Площади Белого мрамора он стал не просто полководцем, принесшим в Кадиф долгожданную победу, но настоящим героем в глазах граждан. Воителем, напомнившим расслабленному и изнеженному городу, что такое подлинные дары Мифилая.

Лико поглотили бесконечные встречи со старейшинами, выступления перед горожанами и войсками, раздача даров и награждения ветеранов. А сразу за ними шли новые встречи и новые выступления. Бескрайнее море человеческого любопытства утянуло его и выплюнуло лишь под самый вечер — опустошённого и изможденного. Отдавшего всего себя ненасытному интересу толпы, но покорившему её сердце.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Когда он появился в портале ворот пиршественного зала, то больше напоминал бледную тень, чем того богоподобного триумфатора, что проехал по городу на белоснежной колеснице всего пару часов назад. Лико выглядел опустошенным и измученным. Словно позади у него были не часы славы и почестей, а долгий и изматывающий бой. Лишь слабо улыбаясь тянувшимся к нему рукам и приветственным выкрикам, он прошел через весь зал до почетного места возле Первого старейшины, почти не смотря по сторонам.

А ведь посмотреть тут и вправду было на что.

Большой зал Лазурного дворца сегодня было просто не узнать. Стройные ряды колонн обрамлявших его по бокам, были выкрашены под деревья, а тянувшиеся от них вплоть до самого купола декоративные ветки держали сотни фонариков, казавшихся не то огромными светлячками, не то звездами, проглядывавшими сквозь густые кроны леса.

Все стены были украшены шкурами волков, медведей, оленей и туров. Рядом с ними весели или стояли на специальных подставках покрытые причудливыми росписями щиты, разнообразное оружие, выкованное из железа и бронзы харвенскими мастерами, золотые и серебряные боевые рога и странные маски, изображавшие оскалившихся ящеров и чудовищ. Пол устилал мягкий зеленый ковер, выполненные столь старательно, что его было не отличить от лесного мха, который разделяли бежавшие по специальным канавкам ручейки, бившие из фонтанов по краю зала.

Все, буквально каждая деталь окружения, создавали атмосферу военного лагеря, возведенного посреди диких и неведомых земель. И сам зал, превращенный усилиями Джаромо в глухой лес, и стоявшие между колоннами одетые в походные доспехи музыканты, играющие бодрые марши, и переодетые в варваров прислуживающие гостям рабы. Даже изголовье огромного стола, расположенного по традиции полукругом, окружал частокол, а сами кресла украшали копья и шкуры.

Да, что не говори, а взявший на себя и эту часть празднования Великий логофет постарался на славу. Как, впрочем, и всегда. Все созданные по его замыслу декорации были чудесны, а какой был накрыт стол! От одного его вида у Шето кружилась голова и начинали подрагивать пальцы, а от запахов желудок сводило сладкой истомой.

Прямо перед ним, на огромных золотых блюдах уже лежали горы ароматной лифарты, источавшей столь сильный аромат пряных трав, имбиря и пшеницы, что он перебивал даже курившиеся в жаровнях благовония, разожжённые жрецами.

Кроме важнейшей части любого тайларского стола, тут были и маленькие мясные шарики пави, и рулетики из говядины минори, и тарелка с слоеными пирогами адави, начиненными жареным луком, кинзой и брынзой, и жаренные на углях полоски вымоченного в вине и травах мяса, и полу-сваренные, полу-тушенные говяжьи ребра в травах и тертом имбире герат, и тушеные гусиные грудки с орехами и яблоками энваг, и самые разные квашенные и засоленные овощи и много-много чего еще… бессчётное число лучших блюд тайларской кухни, которыми по традиции всегда встречали возвращавшихся из похода воинов. А какие тут были вина! Терпкие, медовые, с пряностями и специями, крепкие и разбавленные, молодые и выдержанные. Даже фруктовые из Старого Тайлара.

И все же, главными угощениями сегодня была харвенская дичь.

Стол просто ломился от запеченных, зажаренных, сваренных и тушеных косуль, оленей, лосей, зайцев, кабанов, тетеревов и глухарей. Они лежали кусками и целиком, в мисках с потрохами и плавая в вареве. В травах, зажарках, и подливах. На ячменных и пшеничных лепешках. На кашах. На вертелах и копьях… Любой, даже самый придирчивый гурман мог до бесконечности выбирать из этого кулинарного великолепия и всякий раз удовлетворятся своим выбором.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

И занимавшие свои места гости просто захлебывались слюной от нетерпения, явно желая объесться и опиться до полусмерти.

Но перед началом пира должен был исполниться еще один ритуал. Первый старейшина поднялся и подошедшие к нему жрецы возложили на его плечи вышитую золотом и жемчугом красную шелковую мантию, а затем, на середину зала вывели белоснежного быка, чью голову украшал венок из переплетенных снопов сена и цветов. Трое старших жреца Бахана, Мифилая и Венатары, шепча молитвы и восхваляя своих богов, по очереди обняли умиротворенное животное, опоенное дурманящими отварами, а потом, подставив под его шею огромный золотой чан, одновременно полоснули по нему длинными ножами.