Бегущий в Лабиринте (Трилогия) - Джеймс Дашнер (Дэшнер)

Она отвернулась и уставилась в окно.

Томас повернулся к Терезе и вопросительно поднял брови. Девушка только покачала головой, затем склонила ее Томасу на плечо и закрыла глаза.

– Я слишком устала, чтобы думать сейчас об этом, – телепатически сказала она. – Пока мы в безопасности, а остальное не важно.

– Может, и в безопасности, – ответил он. – Может быть…

Томас услышал посапывание. Тереза заснула. А он знал, что спать не сможет еще очень долго. В душе бушевали настолько противоречивые эмоции, что юноша даже не мог понять, какие именно. И все-таки лучше такие метания, чем тупой вакуум, в котором он пребывал совсем недавно. Томас сидел и всматривался в темноту, в дождь за окном, не переставая прокручивать в голове слова «Вспышка», «эпидемия», «эксперимент», «Жаровня», «ПОРОК»… Оставалось лишь надеяться, что дальше события будут развиваться по более благоприятному сценарию, нежели в Лабиринте.

Томас подпрыгивал и покачивался на сиденье, чувствуя, как голова Терезы подскакивает у него на плече каждый раз, когда колеса попадают в особенно глубокую выбоину, ощущал, как девушка беспокойно ерзала и снова проваливалась в сон, слушал приглушенные перешептывания других глэйдеров, но его мысли невольно возвращались к одному и тому же.

К Чаку.

Часа через два автобус остановился.

Они оказались на скользкой от грязи парковочной площадке, возле неприглядного вида здания с несколькими рядами окон. Женщина с остальными спасателями проводила девушку и девятнадцать парней через главный вход в дом, затем вверх по лестнице и ввела в просторное помещение наподобие казарменного. Вдоль одной из стен комнаты тянулся ряд двухъярусных коек, а на противоположной стороне стояло несколько шкафов и столов. Все окна были завешены шторами.

Томас оглядел помещение с любопытством, но без излишней восторженности – теперь его трудно было хоть чем-нибудь заинтриговать или удивить.

Комната пестрела всеми цветами: выкрашенные яркожелтой краской стены, красные одеяла, зеленые шторы. После унылой серости Глэйда показалось, будто их отправили прямиком на ожившую радугу. Ощущение «нормальности» при виде всех этих заправленных кроватей, необшарпанных платяных шкафов и прочих вещей было настолько непривычным, что даже угнетало. Все слишком уж хорошо, чтобы быть правдой. Входя в новое пристанище, Минхо выразился, пожалуй, точнее всего: «Я что, на хрен, оказался в раю?»

Томас не испытывал большого желания радоваться: ему казалось, что этим он предаст память Чака. И все-таки глубоко в душе у него что-то зашевелилось. Хоть и очень глубоко.

Водитель автобуса – и по совместительству предводитель спасательного отряда – оставил глэйдеров на попечение нескольких человек – девяти или десяти мужчин и женщин в выглаженных черных брюках и белых рубашках, безукоризненно подстриженных, с чистыми руками и сияющими улыбками на лицах.

Буйство красок. Кровати. Обслуживающий персонал. Томас чувствовал, как в душу проникает ощущение, казалось бы, невозможного счастья. И все-таки в самом центре этого чувства зияла огромная черная дыра, тяжкая скорбь, которая не оставит его никогда, – воспоминания о Чаке и его хладнокровном убийстве. О жертве, которую он принес. И все-таки, несмотря на гибель мальчика, несмотря на то что женщина в автобусе рассказала ему о мире, в который они вернулись, несмотря ни на что Томас впервые с тех пор как очнулся в Ящике, ощутил себя в безопасности.

Когда распределили спальные места, выдали чистую одежду и банные принадлежности, глэйдерам подали ужин. Пиццу. Настоящую, испеченную с душой пиццу – пальчики оближешь. Томас смаковал каждый кусочек. Голод заглушил все остальные чувства, и настроение довольства и умиротворения, царящее за столами, казалось, было осязаемо. Большинство глэйдеров в течение всей трапезы старались не шуметь, как будто опасались разговорами спугнуть свалившееся на их головы счастье. Но сияли от радости все. Томас так привык к выражению обреченности и отчаяния на физиономиях подростков, что видеть их открытые улыбки казалось чем-то невероятным. Особенно когда он сам был совсем не расположен к веселью.

Когда вскоре после ужина им сообщили, что настало время ложиться спать, никто не возражал.

Томас тем более. Ему казалось, что он способен проспать целый месяц.

Глава шестьдесят вторая

Он разделил спальное место с Минхо, который изъявил желание спать наверху, а Ньют с Фрайпаном улеглись на соседней койке. Персонал отправил Терезу в другое помещение, причем увел настолько быстро, что она даже попрощаться не успела. Не прошло и трех секунд, как Томас начал отчаянно по ней тосковать.

Он как раз устраивался на мягком матрасе на ночь, когда с верхнего яруса его окликнул Минхо.

– Послушай-ка, Томас.

– Чего? – Юноша устал настолько, что едва ворочал языком.

– Как ты думаешь, что случилось с оставшимися в Глэйде?

До сих пор у Томаса не было времени задумываться над этим. Сначала все его мысли вертелись вокруг Чака, а теперь – Терезы.

– Не знаю, но, судя по тому, сколько полегло по пути сюда, думаю, оставшимся пришлось несладко. Там, наверное, все так и кишит гриверами, – ответил Томас и поразился тому, насколько бесстрастно прозвучал его голос.

– А как считаешь, с этими людьми мы в безопасности? – спросил Минхо.

Какое-то время Томас обдумывал, что сказать.

– Да. Думаю, в безопасности.

Ничего другого он ответить просто не мог.

Затем Минхо сказал еще что-то, но Томас его уже не слышал – усталость взяла свое. Он лежал и думал о том коротком периоде, когда исследовал Лабиринт в качестве бегуна, о том, как сильно мечтал им стать – мечтал с самой первой ночи в Глэйде. Теперь все казалось нереальным и таким далеким, словно произошло целую сотню лет назад.

По комнате разносились приглушенные перешептывания, но Томасу они представлялись доносящимися будто из параллельного мира. Он уставился в перекрещенные деревянные планки койки над ним, чувствуя, что погружается в сон. Но ему очень хотелось поговорить с Терезой, и он к ней обратился мысленно.

– Как там у тебя? – спросил он. – Жаль, что ты не с нами.

– Вот еще! – отозвалась она. – Спать с этими вонючками?! Ну уж нет.

– Да. Ты права. Минхо пукнул раза три за последнюю минуту.

Томас понимал, что попытка пошутить была неуклюжей, но ничего остроумнее в голову не пришло.

Наступила томительная пауза.

– Мне очень жаль Чака, правда, – наконец мысленно проговорила Тереза.

У Томаса кольнуло в груди, и он закрыл глаза, прокручивая в памяти события невероятной ночи.

– Он бывал таким надоедливым, – сказал Томас и замолчал. Он вдруг вспомнил вечер, когда Чак напугал Галли до полусмерти в уборной. – Но мне так больно. Как будто родного брата потерял.

– Понимаю.

– Я пообещал ему…

– Перестань, Том.

– Что? – Он хотел, чтобы Тереза его успокоила, сказала какие-то волшебные слова, которые помогли бы унять душевную боль.

– Перестань корить себя. Половина из нас выжила. Если бы мы остались в Лабиринте, то все были бы мертвы.

– Но Чак все равно погиб, – сказал Томас.

Его терзали муки совести. Он знал наверняка, что без колебания обменял бы на Чака любого из присутствующих здесь глэйдеров.

– Он погиб, спасая тебя, – ответила Тереза. – Это был его выбор. Теперь постарайся сделать так, чтобы его смерть не была напрасной.

Глаза Томаса наполнились слезами; одна из них, выкатившись из-под век, скользнула по виску и утонула в волосах. Целая минута прошла в молчании, затем юноша сказал:

– Тереза.

– Что?

Делиться самыми сокровенными мыслями было тяжело, но Томас все-таки решил признаться:

– Я хочу вспомнить тебя. Вспомнить нас. Ну, ты понимаешь, до всего этого…

– Я тоже хочу.

– Кажется, мы… – Он никак не решался высказать свою мысль.

– Да, наверное…

– Интересно, что будет завтра.

– Через несколько часов узнаем.

– Точно. Ну, тогда спокойной ночи. – Он хотел добавить еще кое-что… много чего – но не пересилил себя.

– Спокойной ночи, – ответила она как раз в тот момент, как погасили свет.

Томас повернулся на бок. К счастью, было темно, и никто не мог увидеть его лица – на нем застыла не совсем улыбка, не откровенное проявление счастья. Но почти…