Собственные записки. 1811–1816 - Николай Муравьев-Карсский

Я отправил повозку вперед в город Вильсдруф, отстоящий от Дрездена в двух милях по дороге к Лейпцигу. Спустя полчаса я пошел вслед за нею пешком. День был весьма жаркий, я шел скоро и, достигнув Вильсдруфа, был уже совсем утомлен, ибо поутру еще много прошел пешком до Дрездена. В Вильсдруфе я отдохнул с час, пообедал и отправился перед сумерками далее. Ночь меня застала на дороге. Пошел проливной дождь, темнота была страшная, и я не видел сам, куда я иду. Лошади едва везли в нескончаемую гору; наконец, мы приехали после полуночи к какой-то корчме, где я совсем измученный уснул на соломе. На другой день до света я отправился далее пешком же; дождь не переставал лить. Мне хотелось выкурить трубку, но по несчастью я потерял огниво. Ничтожное обстоятельство сие было очень неприятно и напомнило мне положение мое в 1812 году; я тащился пешком по грязи, помышляя о том, что со мною могло случиться. Начальник дурно принял, я без денег, могу пропустить предстоящее сражение; но я не унывал и вызывал силы свои и терпение для достижения цели. Я прибавил шагу и вдруг увидел перед собою что-то в грязи и поднял прекрасное огниво со всем припасом, обрадовался и закурил трубку. С искрой, выбитой из кремня, прояснились мысли и надежда в моем сердце: я повеселел; мне казалось, нечаянная находка огнива указывала как бы начало перевеса обстоятельств в мою пользу.

Я въехал в какое-то большое селение, в котором стоял великий князь Константин Павлович с Конной гвардией, и пошел в штаб, чтобы найти кого-нибудь из знакомых, но провел там не более четверти часа и видел только подпоручика Глазова, который занимался составлением дислокаций для войск; но я встретил новое лицо, именно квартирмейстерского полковника Кроссара, необыкновенного чудака, которого прозвали царем-фараоном. Между тем я послал своего Николая отыскать князя Андрея Голицына, у которого при выезде из Вильны в Петербург я оставил свою верховую лошадь, купленную в Борисове и прозванную Французом. Николай нашел ее, но как Голицына не было дома, то ему велели в другое время за ней прийти.

Я продолжал далее свой путь пешком и прибыл в небольшой городок, где было много прусских офицеров. Пока лошади мои отдыхали, я зашел в трактир и познакомился за чашкой кофе с каким-то прусским лекарем, который, кажется, так же как и я, путешествовал пешком. Он надеялся, что у меня есть форшпан, а я надеялся на него; но, вышедши вместе, мы крайне удивились, найдя друг друга пешими. Форшпанов было много заготовлено на улице, и в ратуше происходил большой шум.

– Пойдемте, любезный товарищ, – сказал мне пруссак, – в ратуше теперь крик за форшпаны, бургмейстер совсем потерялся, нападемте на него вместе и станемте кричать; может быть, нам в суматохе и удастся вытребовать форшпан.

Сказали, пошли и сделали. Несчастного бургмейстера пруссаки рвали во все стороны, и он не знал, кому отвечать. Мы стали еще больше шуметь и схватили какого-то немца с трубкой, который дал нам форшпан. Мы расположились в нем и отправились в путь. Как я был в эту минуту доволен! Сидя на сене, я с участием смотрел на бедных пешеходов, которые тащились по большой дороге. Ноги мои, которые начинали уже отказываться, отдыхали, и я более не требовал от проводника, чтобы он скорее ехал.

Перед въездом в город Герингсвальдау стояли драгуны Ингерманландского полка, которые останавливали все собственные повозки офицеров для составления вагенбурга, потому что ожидали сражения. У них было только телег с десять собрано, и моя 11-я. Мне не позволили везти ее через город, хотя я и говорил, что везу казенные вещи. И так я принужден был бросить свою повозку с сеном; переложив из нее вещи в форшпан, которого если б у меня не было, то я нашелся бы принужденным остаться в вагенбурге, ибо вьюки у меня еще не были устроены.

Продолжая путь, я приехал на ночлег в город Рохлиц, где было заготовлено множество форшпанов для вывоза раненых, которых ожидали после предполагаемого сражения. Комендантом был какой-то пьяный армейский поручик; в пьяном восторге своем он стал обнимать меня, уверяя, что немцы созданы для услужения нам, и потому дал мне славную квартиру и обещался дать на другой день мне такой же форшпан. Я переночевал с прусским лекарем, который на другой день ушел, и я его нигде более не встречал. Меня крайне озабочивало, как бы на другой день на вьюках подняться, чтобы быть в состоянии начать службу, ибо у меня денег не было. Для достижения сей цели распродано было все, что оказалось лишним в моих чемоданах, и куплены нужные к тому времени вещи, так что, при усердии слуг моих, работавших всю ночь, к утру все было готово, и сокращенное имущество мое могло следовать за мною на вьюках.

Кроме сего оказалось у меня еще 19 талеров от продажи вещей (талер составляет 90 копеек серебром). Люди, видя нужду мою в деньгах, предложили мне свои собственные, так что у меня собралось до 30 рублей серебром. Форшпан достали, и я отправился далее. В тот же день нагнал я главную квартиру на походе и прибыл ночевать с нею в город Борна, где я опять явился к князю Волконскому, который меня принял ласковее прежнего. Я сдал ящик с инструментами, и он мне повторил приказание при нем находиться. Я остановился на квартире у Щербинина-старшего и послал в Конную гвардию за лошадью, которую привели, так что я находился в совершенной готовности начать службу.

Ввечеру проходила через город прусская армия, которую я тогда в первый раз видел. Офицеры и солдаты горели желанием сразиться с неприятелем. Прусская пехота вообще была хороша; не так конница, потому что лошади были плохие, да и сами всадники не умели обходиться с ними.

Наша союзная армия была не так сильна, как предполагали; число полков русских было велико, но полки были слабы, так что едва ли армия наша составляла всего 50 тысяч; пруссаки не успели собрать более 20 или 30 тысяч. Наполеон был сильнее нас. Он успел собрать более 80 тысяч пехоты; но конницы у него почти вовсе не было, что давало нам большое преимущество над ним, ибо конницы у нас было много и весьма хорошей. Люценское сражение происходило в конце апреля на равнинах, удобных для действия конницей, но мы не умели этим воспользоваться. Витгенштейн нес звание главнокомандующего соединенных сил наших с пруссаками.

В день сражения войска наши выступили до рассвета из Борны и двинулись вперед через город Пегау, прошли оный и стали выстраиваться на равнинах. Движения сии производились очень отчетливо и уподоблялись учению: головы колонн равнялись, потом делалась правильная деплояда, и вскоре пространное и ровное поле покрылось длинными линиями пехоты. Зрелище было великолепное. Пруссаки занимали правый фланг, конница оставалась сзади в колоннах и держалась более к левому флангу; гвардия стояла в резерве, подкрепляя правый фланг. Позади линий наших возвышался бугор, на котором остановилась главная квартира и государь. Корпус Милорадовича стоял в нескольких верстах от нашего левого фланга и не участвовал в сражении. Жители так мало ожидали тут сражения, что перед нашими линиями паслись стада, которые разогнали пушечными выстрелами с обеих сторон.