За синими горами (СИ) - Алина Борисова

В итоге оформилась на две ставки, забыла про выходные и начала активно вливаться в трудовой коллектив. После недельного алкоголь-тура по компаниям местных вампироманов (или, как их тут звали, неформалов) это оказалось непросто. Потребовалось вновь перестраиваться, менять образ жизни, внешность, стиль общения. И «модная художница Лариса» канула в небытие, появилась скромная, старательная и вечно уставшая Маша Кулешова.

С трудом разлепив глаза и наскоро собрав отрастающие волосы в кривенький хвостик, я каждое утро бежала через полгорода в больницу, даже не вспомнив о том, что косметика у меня теперь есть. И там, намывая лестницы и коридоры, палаты и ординаторские, я не раз вспоминала доброго доктора Ставэ, еще на заре нашего знакомства определившего мою будущую медицинскую специализацию… И порой, замечтавшись, даже представляла, что вот он сейчас спустится, в строгом белом халате, с волосами, убранными под шапочку. Но спускался кто угодно другой. А уж поручений давали — да милейшему доктору Анхену фантазии б не хватило!

Но я не отказывалась, я ни от чего не отказывалась, мне надо было заслужить репутацию, чтоб хоть как-то подняться выше. Я мечтала о должности медсестры словно о должности главврача. И она была для меня практически так же недоступна.

Требовалось закончить училище. Чтоб туда поступить, нужен был школьный диплом. Разузнала. Законно получить его можно, сдав экзамены специальной комиссии. Незаконно… Пашка, конечно, художник, но не до такой степени. Знакомых вроде Лехиных у него нет. Так что пришлось идти законным путем, отправляться в оную комиссию, получать список вопросов, тем, требований, необходимых для подготовки материалов…

А потом захотелось сесть и завыть. История, география, литература, обществознание. Даже не с нуля, а откуда-то с минус ста. Русский язык (да-да, русский, а не человеческий) — переучивать, что еще хуже. Физика, химия — опять переучивать. Нет, формулы не менялись, а вот названия всех законов… На предмет тех же подстав требовалось просмотреть биологию, математику… А еще надо было знать хоть как-то хоть какой-то иностранный язык (и нет, эльвийский не подойдет)… И это я наивно полагала, что сейчас быстренько за пару месяцев восстановлю школьный курс, и уже в августе поступлю в медучилище. Да мне бы хоть за год с таким объемом справиться!

А дальше… Нет, моря я не видела. Я его даже не слышала, потому что когда падала головой на подушку, я не слышала уже ничего. Была только работа, учеба (хоть с записью в библиотеку проблем не возникло), где-то между — бег по магазинам, изредка вечерами — бег по обрывам и пустошам в поисках Яси, покормить себя, покормить ее… И снова утро.

И пока я бегала, смертельно уставшая, но полная планов и перегруженная делами, моей Яське становилось все хуже. Она не жаловалась. И по-прежнему могла свободно передвигаться даже по незнакомой местности и полностью себя обслуживала. Но ее все меньше интересовала окружающая действительность, она ничего не хотела, ни к чему не стремилась, ее было все труднее вызвать на разговор, я могла за неделю не услышать от нее ни слова.

Было ощущение, что из того города, от которого остался лишь пепел, ее вел безумный страх и сильнейший стресс. Ей нужно было убежище, ей нужна была кровь, ей нужен был секс. И ради этого она заставляла себя говорить, думать, действовать. Теперь убежище у нее было, кровь она получала регулярно, а секс… Секс оказался уже не нужен.

Она выяснила это уже здесь, в городе у моря, в том самом лодочном сарае, который Вашуков гордо именовал то домом, то мастерской. Он все же совершил для нее свой самый «негероический и неромантичный» подвиг — бросил пить. На неделю, кажется. Или на две. В общем, на тот срок, которого Ясмине хватило, чтобы выяснить, что чужие сексуальные желания (как и действия, впрочем) ее более не возбуждают, а сексуальная энергия ее организмом не усваивается. Кровь, впрочем, у Пашки была неплоха, вот только чтобы насытиться, ее требовалось куда больше моей, а больше у него не возьмешь… И несчастный влюбленный, мужественно перенесший даже кровавые пристрастия своей музы, был очередной раз отправлен в отставку.

Потом он пил, потом опять бросал, готовый служить своей музе «только кровью». Ясмина соглашалась, давая мне возможность хоть немного прийти в себя. Но через какое-то время он вновь заливался спиртным на тему «она меня не любит», жаловался падающей от усталости мне на ее жестокосердие, был посылаем нами обеими, гордо уходил, потом вновь появлялся трезвый и с цветами. Тащил ее на какие-то пикники и свидания, пытался развлечь, заинтересовать, развеселить… Напрасно. С того момента, как на нее упала серебряная сеть, я ни разу не видела, чтобы она хотя бы улыбнулась.

Кроме меня и Пашки Ясмина не общалась ни с кем. Наша хозяйка была, похоже, искренне уверена, что она еще и глухо-немая. Если рядом не было внешних раздражителей вроде меня или Вашукова, она либо неподвижно сидела на кровати, либо уходила на обрыв «слушать море». Первое время она еще бродила там вдоль моря по краю обрыва. Купаясь то в одной бухте, то в другой. Спускаясь для этого по таким расщелинам, куда не каждый зрячий отважится сунуться. И вечерами, не дождавшись ее возвращения, я бегала искать ее, с ужасом думая, что она поскользнулась, оступилась или попросту куда-то не допрыгнула, позабыв, что больше не умеет летать. Потом ей наскучило и это. И в любое время ее можно было найти неподвижно сидящей на небольшом уступе, скрытом от проходящих по тропе за массивными валунами. Видимо, здесь ее не тревожили люди, а волны шумели особенно громко, разбиваясь об острые камни и долетая до нее мириадами брызг.

Меж тем наступило лето. Бабка попробовала было поднять цену, мотивируя это наступлением «высокого сезона», но для меня это было смерти подобно. И мы ругались с ней до последнего, но в итоге были вынуждены переехать из комнаты в доме в один из грубо сколоченных сарайчиков во дворе, куда ушлая бабка так же селила «отдыхающих».

— Зато свой вход, — Яся тихонько положила мне на плечо свою холодную ладошку. — Так даже лучше.

Что ж, возможно и так. В сараюге умещались две узких кровати, тумбочка между ними, шкафчик над тумбочкой. Верхняя часть двери успешно выполняла функцию единственного окна, которое даже прикрывалось шторкой. Но из вещей у нас были разве что книги, и те — библиотечные. Так что разместиться места хватит. Из одежды у Яськи было два летних платья, которые она меняла исключительно по моей просьбе, да купленный для нее в первый же день купальник, который она надела лишь раз, поддавшись на наши с Пашкой уговоры. В тот же самый день, когда купалась на городском пляже. Единственный раз, когда она там купалась. Я предлагала купить для нее брюки, или даже шорты, уверяя ее, что здесь так носят. Но она категорически отказывалась от всего, что хоть немного походило на вампирскую одежду, предпочитая «чисто человеческие» платья и не слушая мои уверения, что «местная человеческая мода допускает многое».