Превращенная в мужчину - Ганс Эверс

— Это безразлично, это совершенно все равно! Скажи в следующий раз, что я посадил ее к себе на колени и целовал, что я ее щекотал, обнимал и…

Но Тэкс Дэргем не соглашался.

— Мне это не нравится, — заявил он. — Гвинни страдает — она совсем с ума сошла из-за тебя. Она отлично знает, что ты это делаешь намеренно. Она сама мне сказала. И тем не менее она страдает.

— Так пусть страдает! — воскликнул Эндрис резко. — Что тебе до этого? Пусть страдает, пока не…

Он умолк. В голове пронеслось: это слова кузена! Так на его месте крикнул бы Ян, резко и жестко, и в то же время почувствовал бы, как и он, Эндрис, нежнейшее сострадание.

— Послушай, Тэкс, — продолжал Эндрис. — Гвинни права. Я делаю это нарочно. Делаю, чтобы ее мучить. Я должен так поступать ради нее. Она должна… пройти мимо красного камня. Один раз, только единственный раз — тогда все будет хорошо!

— Что она должна сделать? — спросил Тэкс Дэргем, выпучив глаза.

Эндрис отвернулся.

— Ах, оставь!

Он опустил голову. Разве это не было снова «шпорами» и «плеткой». Ян поступал иначе, чтобы провести через дорожку тракенэрскую кобылку.

Тэкс пожал плечами и зажег свою трубку.

— Как хочешь, Эндрью. Я хотел бы только, чтобы вы оба со своими взвинченными чувствами оставили меня в покое.

Он громко вздохнул. «Как проста, — думал он, — любовь, как красива, удобна и понятна! Если, конечно, имеешь таких разумных приятельниц, как у нас с Феликсом. Говоришь, что было, пьешь, целуешься, смеешься, шутишь. Иногда немного и подразнить друг друга и посердишь, но после этого снова все так же хорошо. Но эти оба, Гвинни и Эндрис, отягощают себе жизнь из-за ничего и ничего не получают. Они любят друг друга, и потому один другого мучают… Как это глупо! То, что Гвинни немного спятила, это ему давно было ясно, но что и Эндрис… Похоже, и у него с головой не лучше. Что говорил он?.. Она должна пройти мимо красного камня? Что это значит? Просто они оба — сумасшедшие!»

Когда Дэргем выходил из комнаты Эндриса, открылась дверь на противоположной стороне коридора. Его позвала Гвинни.

— Ты был у него, Тэкс! Что он говорил?

Тэксу уже надоели эти перекрестные допросы.

— Прошу тебя, Гвинни, оставь меня в покое. Я все тебе рассказал, что знал, и…

Но она не отпускала его.

— Что он сказал теперь, вот что я хочу знать.

Тэкс отвернулся. Его роль ему совершенно не нравилась. Быть передатчиком от одного к другому! А в результате, несмотря на его благие намерения, дела пойдут еще хуже. Все же он повиновался, дал ей отчет.

— Он требует, чтобы я тебе в следующий раз рассказал про него еще больше всякой всячины, даже то, чего он вовсе и не делал. Я должен тебе налгать, что он целовал и обнимал Риголетту. Конечно, я отказался.

— Почему он этого хочет? — допрашивала она.

— Ради тебя, — отвечал Тэкс. — Он говорит такие же бессмысленные вещи, как и ты иной раз. Он должен тебя мучить, утверждает он, должен хотя бы один раз провести тебя мимо красного камня. Тогда все будет хорошо. Ты это понимаешь?

Большими и круглыми стали ее глаза, глаза куклы. Она подумала и медленно покачала головой.

— Красный камень… Нет, я не знаю, почему он это так называет. Но, кажется, я знаю, что он имеет в виду.

Тэкс удивленно посмотрел на нее.

— Если ты это знаешь, почему же ты не сделаешь того, что он хочет? Если это не что-либо особенное, а так, глупая мелочь, которую он забрал себе в голову, вообразив, что от нее зависит спасение его души? Господи Иисусе! Сотни раз я делал вещи, которые мне совершенно не нравились, только из любви к тебе, Гвинни. Чем больше ты упорствуешь, тем более одержимым будет он… Так доставь ему удовольствие!

Она медленно сказала:

— Так? Ты так думаешь?.. Тогда я могла бы… с таким же успехом… выйти замуж и за тебя…

— Что? — крикнул он. — За меня?

Она подтвердила. Ее голос прозвучал печально, почти безутешно:

— Да, за тебя. Или за Феликса. Или за кого-угодно другого — увы!

Тэкс выронил свою трубку. Он задыхался:

— За меня? Или за Феликса? Так ты, значит, не хочешь выходить за него? Ты его больше не любишь?

— О, Тэкс, — воскликнула она, — как ты можешь задавать такие вопросы! Я люблю его, его, больше всего на свете. О, как я его люблю! Иначе я бы уехала завтра же утром, не так ли? Я, видишь ли, люблю его… и все же… все же…

Она сделала движение, точно хотела броситься в его объятия. Но она только взяла его руки, как бы прося у него защиты. Ни одна слеза не вытекла из ее глаз, но ее рот судорожно подергивался. Болезненно, с мукой вырвалось из ее губ:

— Увы!

Тэкс Дэргем был бесконечно рад, когда наконец вышел из ее комнаты. Он бросил боязливый взгляд на дверь Эндриса — только бы теперь этот не поймал его! Быстро сбежал с лестницы, ворвался к своему другу Феликсу и бросился в кресло.

— Уф…фф! — простонал он. — Уф…фф! Закрой двери… Ни малейшего звука, если кто-нибудь постучит, слышишь! С меня довольно!

Прайндль сделал, как тот сказал.

— Что с тобой? — спросил он.

— Они сошли с ума, — зашептал Тэкс, — они оба совершенно сумасшедшие!

И он рассказал своему другу, что пережил в последние часы. Но он так все перепутал, что Феликс едва ли что-то понял из его рассказа.

— Зачем нам об этом думать? — спросил он сухо. — Это дело психологов.

— И психологи должны будут повеситься! — сплюнул Тэкс.

Феликс засмеялся.

— Я могу дать тебе только один совет: не суйся в эти дела.

— Я и не хочу! — воскликнул Тэкс. — Разве я им навязываюсь? Пойдем… Я счастлив, когда мы сидим у наших девочек.

«Ах, наши парижские девочки!» — подумал Феликс.

Он подумал это на изысканнейшем арго, выученном в «Курящей Собаке».

Они сбежали по задней лестнице, чтобы никого не встретить.

Эндрис кусал себе губы, шагая взад и вперед по комнате. «Я должен это сделать, — бормотал он, — должен это сделать!» Тэкс был прав. Чем больше упорствует Гвинни, тем одержимее становится он. Он уже не может отделаться от этой мысли. «Что за жалкая забота, — думал он, — соблазнить маленькую девочку, к тому же еще такую, которая любит тебя всеми фибрами своего тела!» Все же это была первая задача, представшая перед ним с тех пор, как он стал мужчиной.

Он выглядит, как Ахилл, сказал недавно Феликс Прайндль. Красив, молод и силен, как полубог. Разве он не чувствовал своей силы, когда махал в фехтовальном клубе палашом? Разве он не замечает, как женщины смотрят на него! «Ахилл» — разве Петронелла, дочь сокольничего в Войланде, не сказала то же самое, когда они стояли перед Рубенсовским ковром? Он был в то время еще маленькой девочкой, такой же, как Ахилл на картине. Но Одиссей бросил ему меч, и герой схватил его. Тогда спали женские одежды. Девочка превратилась в мужчину. К нему тоже приехал герой из Итаки — это был не Брискоу, не он. Тот больше походил на Диомеда, его спутника. А Одиссеем, полным хитростей и пронырства, принесшим ему меч, был Ян. За ним одним Эндрис последовал в новую жизнь, в борьбу мужей.

«Он выглядит, как полубог, — сказал молодой венец, — как Ахилл, сияющий герой». Герои должны совершать подвиги, как и тысячи лет тому назад. Это — несомненно. Его первая задача кажется столь смешной и ничтожной, и все же он должен ее решить, он не смеет от нее отказываться именно потому, что она — первая. Он должен выйти победителем из этого первого боя, должен себе самому доказать, что он — мужчина. Себе самому — и кузену. Хотя бы это стоило крови и ран — что до того!

В этот вечер Эндрис пошел в свою комнату рано, сразу после ужина. Он разделся, бросился на кровать, но не смог заснуть. Пришла открытка, с двумя словами, написанными рукой кузена:

«Алло, Приблудная Птичка, что поделываешь?» А внизу — картина замка Войланд на старой гравюре, как он выглядел еще в рыцарские времена. Значит, Ян — в Войланде… и думает о нем.

Если бы он, кузен Ян, был теперь на его месте, все давно было бы так, как должно быть. Раздался бы тихий стук, дверь бы открылась — и вошла маленькая Гвинни! Она выключила бы свет, прошла бы к нему, села на кровать.

— Чего ты хочешь, Гвинни? — спросил бы он.

— Ох! — сказала бы она. — На дворе гроза, я боюсь! — И разве не закралась бы она, лишь немного помедлив, к нему под одеяло?

— На дворе сияет луна, — засмеялся бы он, — и светят все звезды! Но если ты, дурочка, боишься, так сильно боишься…

Это было бы для нее подарком — она с благодарностью целовала бы ему руки.

Эндрис прислушался. Дверь оставалась закрытой. Никто не стучал. Он должен пойти к ней, сесть на ее кровать. Если бы он там сидел… или если бы Ян там сидел…

— Тра-ла-ла, — сказал бы он. Не в слове суть, когда говоришь с лошадью, со щенком или с молодой девушкой. Только в звуке и в тоне голоса. Слова могут быть разные и языки — различные, но милая песенка всегда одна и та же. Ее кузен пел девушке, которая писала ему письма в Войланд, секретарше в лондонском дворце адмиралтейства, за что она продала ему секретные бумаги, пел застенчивой сестре Розе-Марии, позволившей за одно это положить себя в постель к чужому. И… и… скольким еще?..