Чужая война - Вера Петрук

Арлингу не нужны были неприятности раньше времени, поэтому он слушал вполуха, понуро повесив голову и всячески изображая покорность. Он старался не забыть дорогу, которую нарисовал в голове по пути к баракам.

Самый старый и большой рудник города оказался действительно старым. Все скрипело, шаталось и кряхтело, начиная с верхнего тоннеля. Как и рассказывал Вулкан, в Подземку вел только один путь – со склада, где хранились мешки с необработанной рудой, шахтерское оборудование, провиант и запасы воды. Все это богатство охранялось двадцатью вооруженными до зубов кучеярами. Арлинг подозревал, что казармы с остальными охранниками располагались неподалеку. По словам вора, рудники сторожили не меньше полусотни человек.

Вход в шахту представлял собой широкий, вырубленный в каменном полу проем. Крутая лестница с отполированными ступенями ныряла вниз и исчезала во мраке. Дневной свет заканчивался через пять салей, уступая место тусклым бликам чадящих факелов и масляных ламп. Чем ниже спускалась лестница, тем темнее становилось. В отличие от зрячих исчезновение света Арлинга не беспокоило, но и он был вынужден насторожиться. В темноте звуки и запахи искажались, что могло привести к ошибке, на которую он сейчас не имел права.

Спуск закончился тоннелем, полным бездонных колодцев, о которых предупредил гуляющий в них ветер. Арлинг насчитал одиннадцать ям, прежде чем их процессия достигла еще одной лестницы. На этот раз спуск был круче, проход уже, а факелов меньше. Зато охраны стало больше. У каждой лестницы стояли стражники, вооруженные алебардами, топорами и саблями.

О том, что начались шахты, подсказал острый запах рудничного газа, сырости и человеческих выделений. В коридоре, по которому они шли, было много тоннелей, из которых доносились скрип подъемников, шорох шагов, тяжелые вздохи, щелканье кнута и короткие вскрики боли. «Подземелье Покорности» говорило разными голосами, но человеческих среди них не было.

Спускаясь мимо выработок, нескончаемых коридоров и перепутанных туннелей, Арлинг чувствовал, как по ним ползали сотни изнуренных тяжелым трудом людей. От некоторых еще улавливались эмоции – страх, гнев, отчаяние, но большинство были похожи на восковых кукол. Пройдет совсем немного времени, и они растают от рудничных газов и жары, которая, несмотря на отсутствие солнца, казалась еще невыносимей, чем на поверхности.

Бараки для рабов напоминали каменные мешки, по сути таковыми являясь. В вырубленных в грунтовой породе ямах размещалось по десять-пятнадцать человек, которые едва ли могли позволить себе растянуться на полу. Большинство так и спало, скорчившись у соседа на грязном плече. Корыто с водой было общим и наполнялось раз в сутки. Туда же наливали скудную похлебку из проса. Каждая яма запиралась прочной решеткой, у которой стоял надсмотрщик. Комнаты надзирателей находились неподалеку и соединялись с бараками общим тоннелем. Арлинг насчитал дюжину охранников, игравших в карты, еще трех спящих, пятерых, ничем не занятых, и одного молящегося. Остальные, вероятно, присматривали за рабами в шахтах. Надсмотрщики не показались ему особо тренированными, но они были хорошо вооружены и бдительны. Когда от стены откололся камешек и со стуком ударился о пол, один из охранников не поленился прервать игру в карты и, позвав товарищей, осмотрел весь тоннель.

– Ты, наверное, слышал, что в Подземке долго не живут, – продолжил Говыль. – Это не так. Умирает лишь тот, кто глуп настолько, что не понимает наши простые правила. У нас даже есть ветераны. Эй, борода, ползи сюда.

Кучеяр дернул одну из цепей, и в углу, куда забились рабы при появлении управляющего, зашевелились. Арлингу показалось, что сама темнота выбралась к ним из ямы – таким черным и грязным был раб. Его можно было легко спутать с комком глины или куском руды. Если он когда-то и выглядел, как человек, то это было давно. Пах он тоже не по-людски. Так воняли звери, никогда не покидавшие клеток.

Человек проворно подполз к Говылю и поспешно стукнулся лбом о каменный пол. Теперь Арлинг «разглядел» его лучше. Кокон тряпья, в который был замотан раб, покрывала короста грязи, а в длинных космах и бороде копошились насекомые. Самым неприятным открытием было то, что человек оказался драганом.

– Покажи червяка, – велел Говыль, и раб принялся извиваться на полу, плотно прижав руки к телу и кряхтя от усердия.

– Съешь дерьмо, – поступил следующий приказ, и драган проворно заковылял к зловонному углу в глубине ямы. Раздавшиеся звуки не оставили сомнений в его послушании.

– Вот, – назидательно поднял палец Говыль. – Борода знает правила, поэтому будет жить долго. Эй, Хруст, дай ему хлеба. У меня было таких пять. Толковые, работали исправно, но трое сдохли от Язвы в прошлом месяце. Кстати, все – драганы, как и ты. Так что у тебя много шансов стать долгожителем. Будешь работать в четвертом тоннеле на подъемнике. А теперь проверим, насколько ты понятливый. Отрежь себе палец.

В руку Арлинга аккуратно вложили нож, который так хотелось воткнуть в брюхо Говылю. Путь халруджи засверкал неизвестными огнями.

«Какой палец не жалко ради Сейфуллаха?» – спросил себя Регарди и опустился на колени, прижав к полу левую руку. Раб показал ему хороший пример. Промедление было опасно и каралось ненужным вниманием надзирателей.

Арлинг замахнулся и быстро опустил нож. Но все же не настолько быстро, чтобы успеть сделать себя калекой. Когда лезвие почти коснулось сустава большого пальца, Говыль выбил его из рук Регарди, сопроводив удар увесистой оплеухой.

– Соображаешь, – похвалил он его, и, подобрав нож, направился к выходу. – Завтра пообщаемся дольше. Хруст, отведи его через час в четвертый тоннель. За послушание полагается еда или отдых. И не забывай, драган. Ты всего лишь пыль в воздухе.

Халруджи перевел дух и осторожно отполз к другим рабам. Он догадывался, что Говыль не позволит ему отрезать палец, так как для подъема корзин с рудой нужен был здоровый раб, но до конца не был уверен ни в себе, ни в кучеяре. Действительно ли он отрубил бы себе палец, или воткнул нож в шею управляющего, Арлинг не знал. Во втором случае искать Сейфуллаха пришлось бы долго.

– Привет, земляк, – просипел кто-то рядом, и на плечо Регарди опустилась грязная, теплая ладонь.

Раб, от которого теперь воняло хоть чем-то человеческим, протянул ему кусок заработанного хлеба.

– Есть хочешь? – прошамкал он, улыбаясь беззубым ртом.

Удивившись, что человек сохранил способность улыбаться, Арлинг отказался, но ему все равно впихнули в ладонь черствый ломоть.

– Ешь, жратва будет нескоро, – просипел раб. – Ты молодец, не растерялся. Иначе тебе бы точно отрезали палец. Говыль любит такие фокусы. Успокойся, я знаю, что у тебя на душе. Послушай, старика. Я уже пять рудников прошел. Этот – шестой. Последний, наверное. Из Подземки не продают никого. Но я собираюсь прожить еще долго. Буду жрать дерьмо, но жить. Жить им назло! Назло этим проклятым сукиным детям!

Старик сорвался на истеричный шепот, но тут же испуганно замолк, прислушиваясь к шагам Хруста за решеткой. Тот был занят чем-то своим, и на голоса в яме не обратил внимания.

Арлинг хотел спросить, что именно раб считал жизнью, но потом передумал. Он не работал на пяти рудниках и не имел права на такие вопросы.

– Ты каргал? – спросил он, надеясь, что старик окажется достаточно осведомленным о других рабах и поможет найти Сейфуллаха. Арлинг запретил себе думать о том, что с мальчишкой могло что-то произойти. Представить гордого Аджухама, изображающего червяка или поедающего дерьмо, было невозможно.

– Если бы, – усмехнулся раб. – Нас отправили на каторгу всей деревней без права стать каргалами. Высшая мера.

– Что же вы натворили?

Старик помрачнел.

– Когда в твоей жизни появляется змея, не слушай ее речи. Лучше сразу руби ей голову, прогоняй или уходи сам. Мы поняли это слишком поздно. В одну из наших девиц влюбился сынок Канцлера. Его имя я хорошо запомнил. Арлинг Регарди – так его звали. Встречались они тайно. Я тогда сказал старосте, что не к добру это, но Влахо, как деньжата лордовские увидел, так голову потерял. А платил тот мерзавец щедро, транжирил отцовское золото, не задумываясь. Когда в деревню стали заглядывать проверки, сначала церковные, потом от казначея, я понял, что плохо дело. Отправил дочек в соседнюю Тараскандру, а сам решил продать скотину, а потом за ними махнуть. Не успел. Деревню накрыли ночью, повязали всех и пустили по миру. Мужчин сослали на каторгу, женщин отправили в работные дома на севере. В чем нас только не обвиняли – и в колдовстве, и в мошенничестве, и в разбое. Деревни не стало за пару дней. Хуже всех той девчонке досталось, которая поверила, что лорд может в деревенскую влюбиться. Сожгли ее. Хотя Влахо, староста наш, считал, что ей-то как раз повезло. Смерть мучительная, но все же короче, чем у нас. Ох, какие мы планы мести только не строили. Все без толку. Это мой пятый рудник. Тяжелее всех было на алмазных копях. Там Влахо и помер. Сейчас в живых только я, да Ёсиф остались. Ёсиф – это отец той дурехи, в которую канцлеровский сын влюбился. Для парня то была игра, баловство, а для нас – чашка с ядом, которую мы за его здравие всей деревней выпили. А ты как сюда попал?