Измененное состояние. История экстази и рейв-культуры - Мэттью Коллин

Влияние экстази ощущалось и за пределами Британии. В 1988 году формула эйсид-хауса была переправлена за море и начала приобретать местные черты и перенимать разные культурные веяния. Германия, с ее богатой традицией электронной музыки, начиная с Tangerine Dream, Stockhausen и kosmische musik Kraftwerk 70-х и заканчивая синти-попом Neue Deutsche Welle 80-х, стала настоящей техно-державой. Падение Берлинской стены в 1989 году превратило Берлин в европейскую клубную столицу, в которой посткоммунистический Восток под звуки техно объединялся с капиталистическим Западом на невероятных вечеринках, проходящих в заброшенных восточногерманских бункерах, зданиях заводов и электростанций. Голландия, Бельгия, Франция, Испания, Италия, Япония, Австралия — всюду музыка приобретала новые формы, а такие отдаленные уголки света, как Таиланд или Гоа, стали популярными местами техно-туризма. Экстази-культура была экспортирована и на свою родину — в Соединенные Штаты, но уже не как часть голубого диско, в рамках которого когда-то зародилась и которое по-прежнему оставалось подпольным и маргинальным. Теперь американская экстази-культура представляла собой класс молодых белых американцев, которые воспользовались элементами орбитальных феерий 1989 года и создали свой собственный цикл рейвов, тупо переняв хипповые черты эйсид-хауса. В результате образовалась всемирная танцевальная сеть, охватившая все страны первого мира, достаточно богатые, чтобы перенести упадок жанра. И в каждой стране эйсид-хаус становился все меньше похож на свой британский образец: новые формы, новые возможности.

В Великобритании экстази-культура полностью изменила рынок развлечений, и ни один бизнесмен из сферы молодежного досуга не мог позволить себе этого не замечать. Для пивоваров и производителей крепких спиртных напитков, так же как и для звукозаписывающих компаний, которых испугали автономные независимые лейблы и самостоятельные, работающие в собственной домашней студии продюсеры, настали не лучшие времена. Если целое поколение откажется от алкоголя в пользу экстази и от па-бов в пользу рейвов, то каким же станет доход питейных заведений завтра? В начале 90-х, когда экономический спад был в самом разгаре, многие пивовары начали беспокоиться, что перемен не избежать: новая зарождающаяся нация Британии была нацией трезвенников, которые получали заряд энергии с помощью таблеток, порошков и самокруток, а пили исключительно «Люкозад» и «Эвиан». «Они покупают экстази за десять или двенадцать фунтов, и от этого им срывает мозги куда сильнее, чем от алкоголя, — говорил встревоженный Ричард Карр, председатель Объединенного досуга, отдела развлечений конгломерата по производству пива и спиртных напитков Allied-Tetley-Lyons, в 1992 году. — Над алкогольным бизнесом нависла реальная угроза» (The Independent, август 1992).

По данным официальной статистики, опубликованным годом позже, с ростом употребления запрещенных наркотиков алкоголь покупали все реже, и число посетителей пабов тоже постепенно уменьшалось. Дя промышленности, приносящей 25 миллиардов фунтов в год, это была не очень радостная новость. Любители экстази смотрели на «пивных чудовищ» свысока, как на неуклюжих, грубых, неотесанных мужланов, потенциально жестоких и способных, напившись, начать приставать на танцполе к женщине. А традиционные британские пабы не вызывали у экстази-поколения ничего кроме насмешек и казались устрашающе скучными. Быть пьяным — это немодно. Такую мысль выдвинуло поколение, постоянно цитирующее тот факт, что за последние десять лет от приема экстази умерло менее ста человек, тогда как от алкоголя ежегодно погибает более тридцати тысяч, и эта мысль до смерти напугала некоторых пивоваров. Фрейзер Томпсон, менеджер стратегического развития пивной компании Whitbread, говорил так: «Сегодняшняя молодежь, как нам представляется, не готова пить пиво по четыре часа подряд. С культурологической точки зрения, им нужны более быстрые и яркие дозы» (The Sunday Times, май 1994).

Однако пивовары не собирались сидеть сложа руки и смотреть, как разбегается их клиентура в новых условиях молодежного рынка. Стратеги компаний изобрели целый ряд новшеств, с помощью которых можно было заманить обратно возрастную группу от 18 до 24 лет. Так появились созданные специально для клабберов «стильные бары», в которых звучал хаус и продавалось клевое заграничное пиво; пивовары начали спонсировать танцевальные вечеринки и выпускать суперкрепкие сорта пива, которые могли стать той самой «быстрой и яркой дозой». Компания Carlsberg-Tetley даже связалась с учреждениями, ведущими контроль за распространением наркотиков, чтобы расспросить об амстердамских марихуановых кафе — на случай, если в Британии изменится наркозаконодательство.

Три года спустя после первых признаков грозящего общенационального воздержания компания Bass произвела «алкогольный лимонад» Hooch, ставший лидером продаж на этом новом, прибыльном алко-поп-рынке. Алко-поп представлял собой сладкую газировку с высоким содержанием алкоголя, производимую для тех, кто так до сих пор и не распробовал пиво или что-нибудь покрепче. Внешний вид некоторых из тридцати выпущенных на рынок брендов (производимых целым рядом различных компаний) был бесстыдно перенят у танцевальной сцены: один напиток назывался «Ravers» [163], а у алкогольной воды под названием «DNA» [164] был светящийся в темноте ярлык, который, как утверждали производители, «нужен для того, чтобы напиток было приятно и весело пить в ночных клубах».

Некоторые менеджеры стратегического развития очень хорошо изучили экстази-культуру и теперь продвигали некоторые продукты своих компаний таким образом, как если бы это были наркотики, используя в рекламных слоганах слова: «сильный», «мгновенный возбудитель», «гедонистическое удовольствие». И когда период медового месяца экстази стал подходить к концу, многие начали возвращаться к старому и проверенному легальному наркотику — алкоголю. И пивовары не лишились целого поколения потребителей. Вот только теперь многие клабберы относились к пиву и спиртным напиткам так же, как к экстази и марихуане, — видели в них лишь еще один способ «торкнуться», один из многих других. И самые проницательные деятели алкогольного бизнеса об этом догадались. «Люди относятся сегодня к алкоголю как к элементу обширного репертуара средств, которыми можно воспользоваться для посещения другой реальности, — объяснял Фрейзер Томпсон из Whitbread. — Пять лет назад у алкоголя практически не было альтернатив. И теперь наша непростая задача — сделать алкогольные напитки достойной частью этого широкого спектра».

Наравне с кофе, чаем и сигаретами алкоголь всегда был любимым наркотиком британцев и алкогольная промышленность Британии — одной из самых сильных сфер экономики, а следовательно — одним из могущественнейших политических лобби в стране. В связи с этим она тут же стала мишенью для радикалов из танцевального сообщества, которые считали, что производители алкоголя тайно сговорились с консервативным правительством, чью казну многие из них регулярно пополняли, и добиваются победы своих узаконенных спиртных напитков над танцевальными наркотиками. Ходило много разговоров о том, как пивовары снабжают консервативную партию финансами, чтобы обеспечить принятие законов, запрещающих рейвы. Гленн Дженкинс из саунд-системы Exodus считает, что лоббирование со стороны алкогольной промышленности подтолкнуло правительство к утверждению законопроекта Грэма Брайта об ужесточении наказаний в области развлекательных мероприятий 1990 года, наложившего запрет на нелицен-зированные рейвы, так как производителям алкоголя было выгодно переманить посетителей с безалкогольных мероприятий обратно в лицензированные заведения, и что смерти, произошедшие в результате теплового удара, полученного после приема экстази, — логическое следствие подобного законодательства, поскольку рейверы были вынуждены вернуться в душные и жаркие клубы. «Обезвоживание — это чисто британское явление, потому что Британия утвердила закон о развлекательных мероприятиях, — утверждает он. — Кто испортил праздник? Экстази или, может быть, все-таки пивовары?»

В 1995 году правительство, вопреки советам медиков, расширило рекомендованные границы еженедельного потребления алкоголя. Представитель Всемирной организации здравоохранения Маристелла Монтейро обвинила правительство в том, что оно «продалось производителям алкоголя» (Squall, 1996). Год спустя министерство внутренних дел предложило применять суровые меры по отношению к танцевальным клубам, вплоть до закрытия тех заведений, в которых продавались наркотики. Легальный наркотик ежегодно убивал тысячи людей, нелегальный пока что не убил и сотни (хотя количество принимавших его было несравнимо меньше тех, кто употреблял алкоголь) — это очевидное противоречие повлекло за собой целую кампанию, которую журнал контркультуры Squall назвал «войной за контроль в области наркотиков».