Олесь Бузина. Расстрелянная правда - Александр Бобров

Сам по себе этот мотив не был чем-то исключительным для мировой литературы – еще в XVIII веке Дидро написал «Монахиню», где коснулся и темы лесбийской любви. Но для зажатой в теплых патриархальных объятиях Украины он казался более чем шокирующим – тот же Иван Франко, редактируя тексты Кобылянской, предпочитал вычеркивать некоторые места. Впрочем, Кобылянская была барышня не промах, и в 1895 году тиснула в штутгартской газете «Die Neue Zeit» рассказ «Природа», содержавший первую в украинской литературе сцену физической любви – до этого он пролежал ненапечатанным восемь лет! Но до выхода украинского перевода пришлось ждать еще три года.

Леся Украинка сразу почуяла в Ольге Кобылянской родственную душу. Их переписка завязалась в мае 1899 года и сначала была посвящена исключительно литературным делам, но через два года резко перешла на интимный тон – сразу после встречи двух женщин в Карпатах. Письма Ольги – возможно, наиболее откровенные из этой пары, были уничтожены – факт тем более красноречивый, что Леся тщательно сохраняла все, что ей писали.

Зато остались ее собственные послания, содержавшие прозрачные интимные намеки: «Хтось тепер і завжди однаково когось любить і хоче комусь “неба прихилити”, але часом він не вміє писати так, як хотів би: розкис, голова болить, різні зайві думки заважають, от хтось і пише так якось блідо, апатично, зовсім не так, як думає про когось, як любить когось. А якби був тепер при комусь, то не потребував би сидіти та мазати пером по папері, а ліг би собі коло когось, наводив би на когось паси, може б мало що говорив, а проте більше б сказав, ніж в сьому недотепному листі» (5 декабря 1901 г.). «Хтось когось хотів би поцілувати і погладити, і багато чогось сказати…» (19 декабря 1901 г.). «І хтось когось любить і ніколи ні на кого не гнівається, і не гнівався, і не буде гніватись… когось цілує і гладить і так, і так… і ще так…». Стоит ли объяснять, что слишком много разновидностей поглаживаний для обычных подруг?

«Ніжні поцілунки не дуже личать двом тридцятирічним жінкам, – сделал вывод в статье «Либидо поэтессы» Юрий Ключ, – зате цілком логічні для двох закоханих лесбіянок: відомо ж бо, що вони особливу перевагу віддають дотику уст. «А тут ще нема з ким в позу втомлених коней стати, то вже й зовсім біда», – в цій фразі Леся, як можна гадати, прямо вказує на позу прихильниць одностатевого кохання».

Как известно, туберкулез резко повышает чувственность больного, заставляя стремиться к сексуальным наслаждениям. Умирающая от чахотки страстная любовница недаром была ходячим образом в популярных романах XIX – первой половины XX века от «Дамы с камелиями» Дюма-сына до «Трех товарищей» Ремарка.

Но иногда Леся писала еще и под влиянием наркотиков. Морфий был тогда распространенным обезболивающим препаратом, продававшимся в обычных аптеках. «Останніх три ночі можу спати при помочі брому і сульфазолу, – признается Леся Украинка подруге в одном из писем, – а перше без морфію і не думати». Ее послания полны подобными жалобами с упоминанием различных наркотических препаратов: «Стан був настільки критичний, що я вже думала з журбою про морфій», «напад з нирками припинила опієм». Украинка?.. Наркоманка?.. Лесбиянка?.. Все не так просто, как в школьном учебнике. «Ото тільки якби Заньковецька знала, хто такий Лесбос!» – написала Лариса-Леся матери 5 марта 1898 года из Ялты, узнав, что знаменитая актриса якобы согласилась играть в ее драме «Блакитна троянда» («Голубая роза»).

Марии Заньковецкой – возлюбленной одного из основателей профессионального украинского театра Николая Садовского – незачем было знакомиться с Лесбосом. У «хохлацкой королевы», как назвал эту пикантную даму Чехов, видевший ее однажды на сцене, хватало поклонников-мужчин. Зато Лариса Косач была глубоко просвещена в темном «лесбийском вопросе». Воистину «передовая» женщина!

Однако в пьесе начинающей драматургини («Голубая роза» была первым театральным опусом Леси) Заньковецкая так и не сыграла – прима не любила провальных ролей. Вместо нее в сценическую авантюру впуталась другая актриса – Ратмирова. Растянутое представление не пользовалось успехом у зрителей. Публика, зевая, уходила из зала – постановку «первой украинской психологической драмы» не спас даже образ врача-психиатра, копающегося в развинченных мозгах главной героини. Тогда Леся лично перевела свое творение на русский язык! Представляете, какая жертва? Но и это не помогло – попросту говоря, пьеска получилась нудненькой. Даже через десять лет «единственному мужчине» украинской литературы (письмо Леси Украинки к матери от 3 февраля 1908 г.) оставалось только сетовать на неприкаянную судьбу «Голубой розы»: «Може б, хто її й поставив, якби вона була доступніша, все ж, може, вона не гірша від многих “новинок”».

Статья «Была ли Леся Украинка лесбиянкой?» вышла в субботу 13 сентября 1997 года. А уже через несколько дней я узнал, что являюсь автором «чергового брудного пасквілю на одну з наших національних святинь (цього разу за об’єкт нападу обрано геніальну поетесу Лесю Українку)» («Літературна Україна», № 32 за 18 вересня 1997 p.), «дрібним плюгавцем, що посягнув на святе» («Час-Time», № 37 за 18–24 вересня 1997р.) и производителем «підступної клубнички» («Сільські вісті», № 111 за 16 вересня 1997 р.). И это были, пожалуй, самые лестные эпитеты, которыми наградило меня украинское болото!

Аргументов у моих «критиков» не было. Поэтому единственное, что произвели их разгневанные мозги, вмещалось в короткую формулу обозревателя «Сельских вестей»: «Сперечатися з Бузиною безглуздо». Автор этой мысли, достойной страуса, даже не заметил, что фактически признал мою правоту. Спорить с Бузиной бессмысленно, ибо возразить ему… нечего.

Я, конечно же, понимал, почему все шишки посыпались именно на меня. Я не был первым. Но я был самым смелым. Статья в «Леле» называлась нейтрально – «Либидо поэтессы». Ее автор предпочел предусмотрительно скрыться под псевдонимом. Соломия Павлычко была надежно защищена связями своего отца, поэта-гимнописца Дмитрия Павлычко – великого воспевателя советской власти, вовремя переквалифицировавшегося, как и все «литукраинцы», в националиста. А я был просто корреспондентом «Киевских Ведомостей», осмелившимся поставить вопрос с прямотой ребенка: «Так была ваша Леся лесбиянкой или нет?». Правда, стоит учесть, что «Ведомости» являлись на тот момент самой тиражной газетой Украины – можно сказать, я отхлестал своих оппонентов по постным рожам сразу стотысячным тиражом! Что же странного, что они так взвыли, а потом перешли на лай?

Но клянусь, не меньше скандальной славы меня интересовала истина. Что мог я поделать с любопытством и сомнениями, буквально сжигавшими мои внутренности? Вновь и вновь перечитывал я письма к Ольге Кобылянской, опубликованные в двенадцатитомном собрании сочинений Леси Украинки. Как известно, в них она называет себя в третьем лице, полушифром: «Хтось біленький». И почти также именует Ольгу: «Хтось чорненький», словно бы опасаясь, что тайна их отношений будет раскрыта. Некоторые места звучат более чем пикантно: «Хтось когось хотів би поцілувати, і погладити, і багато чогось сказати, і багато подивитися, і багато подумати», «хтось когось дуже жалує і любить, з охотою і сів би, і ліг би навколо когось, і розважив би ліпше, ніж ті духи (хтось на них ревнивий), духи не можуть любити, а хтось може і любить», «хтось дякує комусь за уважність і добрість і – не може описати рухів своїх рук», «хтось когось пасами гладить», «а тут ще нема з ким в позу втомлених коней стати, то вже й зовсім біда»…