Кремлевский опекун - Александр Смоленский

Островцов поежился, закрыл балконную дверь и продолжил воспоминания.

Ему тогда пришлось на ходу срочно менять планы и первым делом пожертвовать парнем. Осудить и убрать его от грехов подальше. А то с таким характером с ним каши не сваришь, тем более когда узнает про свалившееся наследство. Графское отродье. Нет уж, пусть посидит в зоне, а Добровольский и Настя тем временем вступят в права. Так будет всем спокойнее.

Островцов покосился на большой кружок, коим в его схеме был обозначен Валдай. Даст ли Духон со своим адвокатом и аналитиком спать спокойно? Да ни в жизть. Навел, как говорится, справки. И вообще, чего эта странная компания хочет? Антон Иванович понимать отказывался. Конкурирующая организация? Еще одни охотники до чужого наследства? Тепло. Очень тепло, если даже не горячо. Тем более теперь выясняется, что француз Тьерри не только друг и душеприказчик графа, не только разведчик, так еще чуть ли не друг Духона с Багрянским.

Если Розинский так легко нарушил адвокатскую тайну и легко «сдал» своего покойного доверителя, то почему бы нечто подобное не исполнить тому же Тьерри? И компаньоны у него подходящие, один другого краше...

При этой мысли внутренний голос Островцова для приличия мог бы постыдиться и промолчать, вспомнив о своих компаньонах по распиливанию наследства. Но праведный гнев Антона Ивановича настолько, видимо, в нем разбушевался, что позволил ему пусть на мгновения, но забыть о собственной, далеко не самой приличной роли в этой истории.

Он еще раз обвел размашистым кругом имена своих валдайских конкурентов. Чего им все-таки надо? Тем более лишь совсем недавно в их головах наступило прозрение, что наследники, которых искали для Тьерри, и валдайские страдальцы – одни и те же персонажи! Неужели добровольная миссия защитников несовершеннолетней парочки тоже своего рода искупление грехов?

Островцов в удовлетворении откинулся на спинку кресла. Прокрученная в голове мысль, как ни странно, его несколько успокоила. Драться за наследство и вместе с этим пуститься во все тяжкие ради искупления грехов, в понимании Антона Ивановича, представлялось «нетехнологичным». И из-за этой достоевщины вся его конструкция трещит по швам?! Да он собственными руками удушит парнишку, лишь бы не получилось по-духоновски. Какая, в конце концов, разница, упрячет ли суд наследника за решетку или он неожиданно исчезнет, отдаст богу душу, например. Ясное дело, с наследницей будет явно легче. Иначе и вовсе крах. Всему крах. К черту! Остается единственная возможность – не выпустить удачу из рук.

Больше не рассуждая, Островцов схватил трубку одного из своих многочисленных телефонных аппаратов. Несмотря на довольно поздний час, он решил незамедлительно связаться с полковником Трановым из МВД, который осуществлял деликатного свойства функции на Валдае – от следствия до суда над Сироткиным.

– Иван Сергеевич, дорогой. Как я рад тебя слышать. Ты где? В Москве? На Валдае? Ну и отлично! Будь другом, завтра заезжай с утречка. Наша валдайская история, похоже, выходит на финишную прямую. Осталось сделать еще один шаг...

Хотя никого вокруг не было, Транов скорчил кислую физиономию, предназначенную, очевидно, Островцову. После того как тот подключил полковника и его группу к следствию по растлению малолетней девчонки, Иван Сергеевич проклял все на свете. В такой грязи ему, далеко не праведному по роду службы оперативнику, возиться еще не приходилось. Но деньги, которые сулил Островцов, заставляли мириться с совестью. Тем более что пенсионный режим жизни был уже не за горами.

Что на сей раз понадобилось банкиру, Транов мог лишь догадываться, так как прекрасно понимал: обвинение, которое в известной мере формировалось с его личным участием, рассыпается буквально на глазах. На днях в суде будет объявлено о результатах судебно-медицинской экспертизы, которые ни прокурору Гришайло, ни, следовательно, всей группе Островцова, ничего перспективного не сулили. В тонкости операции «Наследство» он вообще не был посвящен. «Все равно, куда денешься с подводной лодки, – уныло подумал Транов. – Придется ехать выслушивать очередные бредни».

Рано утром Духону позвонил его приятель доктор Табачников. Он только что переговорил с главврачом больницы ЗИЛа, и тот сообщил, что Багрянский пришел в сознание. Теперь его жизни вряд ли что угрожает.

– Даже инвалидом не будет, – порадовал Табачников. – Обещали недели через две поставить на обе ноги.

– Отлично! – обрадовался Александр. – Когда вы, Леонид Михайлович, появитесь на Валдае?

– Представьте себе, не сегодня, так завтра. Результаты экспертизы по Уфимцевой оформляются соответствующим образом.

– Отлично! – еще раз повторил Духон. – Тогда и отметим выздоровление Лёвушки.

– Не рано ли? И потом, без него? Неудобно как-то.

– Нормально. Быстрее выпишется из больницы. Тогда уж повторим вместе с ним. Событие, сами понимаете, какое. Спасибо, что хоть две недели даст отдохнуть, – пошутил Александр.

Правда, последнее предположение оказалось нереальным. Багрянский, судя по его звонкам в этот же день, перевыполнил план на неделю вперед. Лежа неподвижно на койке, он уже жутко маялся бездельем, так как чувствовал себя на редкость неплохо, если учесть, разумеется, масштабы аварии, случившейся с ним.

Перед тем как связаться с другом, он мучительно вспоминал, был ли он в бессознательном состоянии или уже очнулся, когда в голову лезли всякие мысли о наследниках. И прежде всего – успел ли сделать Мацкевич экспертизу? «Как все-таки здорово, что они не поехали из Домодедова вместе!» – подумал он.

Но мысли опять возвратили к его собственным открытиям в Новочеркасске. Фотография, которую он передал Мацкевичу, косвенно подтверждает факт инцеста. Брат и сестра. Куда от этого денешься. С другой стороны, если раздобыть их свидетельства о рождении или, на худой конец, восстановить тот самый кусочек коричневой клеенки, Диму, возможно, не привлекут к уголовной ответственности. И все равно крах. Вступить в брак брат и сестра не могут никак. Закон!

Иллюзии Багрянского понемногу рассеивались. Неужели так тряхнуло, что все теперь представляется в ином свете? Все его предположения или, напротив, сомнения так и останутся построенными на песке, пока под ними не появится фактической базы. Без нее даже Тьерри не сумеет доказать прав юноши на наследство. Из чего следует, что Дима Сироткин на самом деле Волосов и что он правнук Веры Григорьевны – родной тетки Андре Орлова? Если Аглая Волосова жива, тогда другое дело. Но будь она жива, разве оставила бы детей на произвол судьбы? Хотя всякое бывает... Одним словом, пока нет экспертизы, прочих доказательств, инициатива остается в чужих руках. В который раз за этот день осмысленного возвращения к жизни Багрянский набрал номер Духона, чтобы поделиться своими сомнениями.

– А ты не сомневайся, отдыхай. Тебе, старик, конечно, спасибо огромное, но мы уже больше тебя знаем. Бахтин на суде сломал Добровольского.

Представив, что сейчас творится на суде, Багрянский едва не затрясся от зависти. Столько дней просидеть там, а когда началось самое интересное... Он с нескрываемой ненавистью оглядел больничную палату, бинты и капельницы на своем теле и едва не завыл.

– Ты чего там притих, Пинкертон? – уловив состояние друга, спросил Александр. – Выздоравливай поскорее, дел еще выше крыши. Мы хотели тебя натравить, в смысле – взять интервью у бывшей жены Добровольского. Так сказать, разведать недостающие факты. Поэтому давай скорее выкарабкивайся. Пойдешь на дело.

– Только смотри, Саша, никому больше не поручай. Страсть как люблю интервьюировать бывших жен.

Духон понял, что Багрянский действительно пошел на поправку.

«Чего они все ждут? Сколько можно так часто откладывать заседание суда?» Сироткин не находил себе места, без остановки вышагивая по камере. Он давно уже поймал себя на мысли, что от той апатии и равнодушия к тому, что происходило с ним в самом начале процесса, не осталось и следа. Порой Димке казалось, что он готов лбом пробить стену, лишь бы ускорить ход суда над самим собой.

Если еще совсем недавно ему в «одиночке» было гораздо спокойнее и уютнее, чем в зале суда, то теперь все стало с точностью до наоборот. Сейчас он жадно вслушивался во все слова, которые произносились на суде, анализировал их, делал собственные выводы, даже несмотря на непонимание многих юридических тонкостей. Но выводы далеко не всегда делал правильные. Нельзя никому доверять! С каждым новым днем он убеждал себя только в этом. Вот теперь ополчились на Добровольского. Унижают, пугают. Но судят же не Владимира Андреевича, а его. Понятное дело, хотят докопаться до истины, а на самом деле истину губят. Что адвокат, что прокурор, что судья – все упорно не понимают главного. В прошлый раз он и рта не успел открыть, чтобы наконец докричаться до суда, как начали терзать опекуна. Он не преступник! Когда люди поймут это?! Он вообще ничего не успел сделать в этой жизни, если не считать ребенка. А вдруг действительно дело не в нем, а в чем-то другом? Ему постоянно внушают, прикрываясь заковыристыми словами, что его главная вина в том, что он любит и любим. Значит, не встреть он Настю, не полюби ее, все было бы просто и легко. Он стал бы таким же, как все, в этом ненавистном захолустном городишке. Постепенно превратился бы в одного из них. Жил бы без забот в доме Добровольского, летом, в разгар сезона, рыбачил с гостями, а зимой пустыми бессмысленными вечерами хлестал водку или самогон. Все просто и ясно. Однако таившееся в глубинах подсознания тревожное чувство подсказывало, что его рассуждения и гроша ломаного не стоят. Что-то в его жизни не просто и неоднозначно. Не будь Насти, прицепились бы к чему-нибудь другому, все равно не оставили бы в покое. Может, вообще ключ к разгадке его страданий кроется в далеком прошлом, которого он не помнит? Как узнать, догадаться, вспомнить? Почему именно он, а не кто-то другой? Да потому что – он и есть другой! Не такой, как те, кто легко вписывается в устоявшиеся шаблоны. Раньше Димка об этом просто не задумывался, хотя интуитивно, еще с детдома, заставляя себя быть таким как все. Он заставлял себя постоянно быть на взводе – обозленным, жестоким, грубым, лживым. Но что-то постоянно претило ему, будто кто-то одергивал, не позволял делать гадости.